1 2 3 

Мария Метлицкая
Дневник свекрови

Я человек доброжелательный, придираться по пустякам точно ни к кому не буду. Правда, подлости и предательства не прощу – здесь я тверда как скала.
Подруги у меня с детства и на всю жизнь, а приятелей – вообще море. С людьми схожусь быстро и легко. Правда, потребности в новых знакомствах с годами все меньше и меньше. Что поделаешь, наверное, душевная усталость. Такое тоже бывает. Все больше хочется побыть наедине с собой. Помолчать. Почитать книжку, подумать о вечном.
У меня своя спальня, личное пространство я заслужила. Как я хочу покоя и отдыха! Но… покой, как известно… Я предупреждаю домашних, плотно закрываю дверь в свою комнату – и меня дома нет. А еще на ручку двери вешаю табличку, вынесенную из заморского отеля, «Просьба не беспокоить».
Но если честно, мои на табличку плюют. Каждые десять минут дверь в комнату открывается. Когда резко – это сын. Плавнее – муж. Он, видимо, лучше воспитан. Сын считает, что доступ ко мне для него открыт всегда. Что поделаешь, сама виновата – так приучила. И это правда – его я готова принять и выслушать всегда. Невзирая на головную боль, интересную книгу, телефонный разговор с подругой или нежно накрывающий меня теплой волной подступающий сон.
Сын просто уверен, что он – главный человек в моей жизни. И здесь он прав. Сама это ему всегда внушала.
Раньше гостей я любила. Дом наш, несмотря на тотальный дефицит всего и вся, был радушным и хлебосольным. Из «ничего» я накрывала обильные столы. Не гнушалась самым трудоемким – холодцами, пирогами, заливным. К чаю пекла «Наполеон». В двенадцать слоев. Мама дорогая! Вспомнить страшно. Неужели я все это делала?
Сейчас многое изменилось. Стоять по двое суток у «мартена» нет ни желания, ни сил. По-моему, в гости вообще люди ходить перестали. Проще встретиться в кафе. Деньги – те же. Зато удовольствие и свобода.
Но сегодня – не тот случай. Сегодня я должна, просто обязана, принять гостей дома. И стоять у плиты. И накрывать на стол. И общаться – даже если мне совсем неохота.
Потому что сегодня у меня необычные гости. Вернее, гости-то обычные (даже думаю, что чересчур). А вот ситуация отнюдь не рядовая.
Дело в том, что мой горячо обожаемый и единственный сын Данила собрался жениться.
В двадцать три года. Дурачок, конечно, но что поделаешь? Любовь, что называется, до гроба. Жить друг без друга не могут. Дышать не могут. Всю ночь слышу перестук эсэмэсок. Под перестук и засыпаю. К пяти утра.
У Данилы к двадцати трем годам уже довольно богатая и бурная личная жизнь – просто рано начал. Он горячо убеждает меня (и себя в том числе), что Нюся – его пара. По всем параметрам. По всем – это, конечно, очень важно. Потом, если честно, мне надоело не спать по ночам. Ждать его с гулянок. Так что в его ранней женитьбе есть, наверное, что-то положительное и для меня. Может, угомонится, с надеждой думаю я.
Да и к любви я отношусь с большим почтением. Не всем дано, между прочим.
Итак, они решили пожениться. Я предлагала горячо и, как мне кажется, убедительно, гражданский брак. Почему не попробовать для начала без материальных, так сказать, затрат?
Нюся на меня смертельно обиделась. Можно подумать, я ее оскорбила! В общем, моих вполне разумных доводов она не приняла. Дулась недели две. Отказывалась от ужина. У двери сухо прощалась. Я – и так и сяк. Честно говоря, испугалась. Портить отношения с невесткой на этой стадии рановато. Еще успею. Сын говорит, что Нюся – человек ранимый и чувствительный. Правда, мне так не кажется. Но это был первый урок, преподанный мне. Я его усвоила. Я, в общем-то, из понятливых. Поняла, что приспосабливаться буду я к невестке, а не она ко мне. Это дело, безусловно, усложняет. Но – как есть, так есть. Ради сына я и не на такое способна.
Свадьба так свадьба. Расходы, в конце концов, потянем и переживем. Ну, не поедем в этом году на море. На мое обожаемое море… Встречу с которым я жду весь холодный и тяжелый год. Которое дает мне силы как-то проползти год следующий.
Ладно, хватит капризничать. Хотя что может быть нелепей свадьбы в ресторане? Со всеми ее обязательными атрибутами. Непременно дурацкими и крайне затратными. А Нюсе, я поняла, именно все это и нужно. Белые скатерти с голубыми бантами. Придурок ведущий, трындящий, как попугай, заученными фразами. Платье в пол. Фата. Букет невесты. Белые голуби и черный лимузин.
Всем девочкам хочется этого? Неправда, не всем. Мне, например, никогда не хотелось. Я всегда считала, что это глупо и пошло. В мое время еще прикрепляли пупса на капот машины новобрачных. Сейчас не лучше – машину украшают как катафалк – искусственными цветами.
Данька, кстати, тоже всегда над этим посмеивался. Говорил, что у него так никогда не будет. Будет тихий семейный ужин в приличном, но не пафосном ресторане и свадебное путешествие в Венецию, например.
Но ночная кукушка, как известно, дневную перекукует. Я – дневная. На мое мнение все забили. Но что я поняла точно – Данька действительно влюблен. Как бы иначе он согласился на весь этот очевидный бред и пошлую белиберду?
И вот сегодня настал час «икс». К нам едут Нюсины родители. Для знакомства и обсуждения текущих и предстоящих вопросов и расходов. Знакомство с Факерами, одним словом.
Я вяло предложила встретиться в ресторане. Данька развопился и сказал, что мы обязаны сватов принять. Хорошо у этой Нюси получается компостировать моему сыну мозги. Снимаю шляпу. И кстати вспоминаю анекдот: «Мать двадцать лет делает из сына человека, а его девушка способна за двадцать минут сделать из него идиота».
Маленькая такая, худенькая. В чем только душа держится…
И вот, пожалуйста.
Муж, к слову, Даньку поддержал. Предатель. Правда, в чем дело, я знаю – муж ненавидит рестораны. А дома у него всегда есть прекрасная возможность свалить. Под уважительным предлогом, конечно. Дескать, к завтрему надо сдать статью. И шмыг к себе. А я мучайся до конца и по полной программе. Разве это честно? Справедливо разве? Что поделаешь, у нас всегда и за все отдуваются тетки. В смысле – женщины. В смысле – слабый пол. Вот это я с иронией. С горькой, кстати. По поводу «слабого пола».
Со вчерашнего дня я стою у плиты. Сын предварительно очень придирчиво обсуждал меню. Как будто он женится на датской принцессе и мы принимаем королевскую чету.
А фамилия у наших свеженьких родственников, между прочим, Ивасюки. Красивая фамилия. А главное – аристократическая. У меня почему-то возникают ассоциации с селедкой иваси – той, что из советского прошлого.
Я, конечно, не права. При чем тут фамилия? Я в девичестве Петракова. А в замужестве – Сергеева. Тоже не Нарышкины и не Понятовские. Но все же смешно – Ивасюки. Мой крайне остроумный муж предложил взять Даниле фамилию жены. Сын обиделся. Обычно он ржет вместе с нами. Мы сделали вывод, что ситуация тяжелая. И тяжело вздохнули – одновременно.
Данька накрывает на стол. Смотрит на просвет бокалы и рюмки.
– О-хо-хо, – вздыхаю я и задумчиво удаляюсь на кухню.
– Холодец застыл? – кричит из комнаты сын. – А заливное?
Я из вредности не отвечаю. Режу соленую семгу.
– Мам, ну оковалки просто! – возмущается он. – Режь элегантней! – приказывает мой мальчик.
– Пошел к черту! – огрызаюсь я. И угрожаю: – Лучше меня не заводи!
Угроза действует, и он, слава богу, смывается.
Слышу гул пылесоса.
Сынок взялся за пылесос?!
«Плохи наши дела», – думаю я.
Все гораздо серьезней, чем мы предполагали.
Ивасюки появляются минута в минуту. Ясное дело: глава семьи – подполковник. Я не успеваю докрасить второй глаз и снять передник. Данька бросает на меня испепеляющий взгляд. Выходит муж. Жмет руки и улыбается. Я точно знаю, о чем он мечтает. Чтобы вся эта канитель закончилась побыстрее. Я злобно на него смотрю и усмехаюсь, побыстрее получится вряд ли. Это я чувствую.
Муж предлагает гостям тапки. Новые, между прочим. Подполковник надевает свои. Жена вытаскивает их из пакета.
– Гигиеничней! – объясняет нам, бестолковым и плохо воспитанным.
Я злюсь, но, по сути, он прав. Ивасючка вытаскивает лаковые туфли. Крутится перед зеркалом. Орошает себя духами. Духи резкие, тяжелые. Меня начинает подташнивать. Нюся с Данькой скрываются в его комнате. Гости проходят в гостиную, она же – столовая. Оглядывают комнату.
– Зал у вас большой! – одобрительно кивает Ивасючка.
Кстати, представилась она как Зоя Ивановна. Я ответила:
– Лена.
– А по отчеству? – поинтересовалась она.
– Просто Лена, – жестко повторила я.
Ивасюк оказался Валерием Петровичем. Мой муж, кандидат исторических наук, профессор и заведующий кафедрой, – просто Павел.
– Ну, я так не могу, – расстроилась Зоя Ивановна. – Мы же еще совсем не близко знакомы!
«Хотелось бы не ближе», – подумала я. Недобрая я. Не снисходительная. Нетерпимая. Все, что написала про себя выше, обман. Что плохого сделали мне эти люди? Да, не нашего поля ягода – это очевидно. Простоваты и провинциальны. А что, они виноваты? Всю жизнь – по гарнизонам. В Москве всего шесть лет. А напыщенные, так это от смущения. И что я привязалась к этим тапкам? Вместе с тапками, между прочим, Ивасючка принесла собственноручно испеченный сметанный торт. Говорит – «Дон Кихот». Шутит, наверное. Или серьезно? Возможно, Дон Кихот и Санчо Панса для нее слились воедино. В один, так сказать, образ. Да и ерунда все это, ей-богу!
Кстати, эта Ивасючка довольно хорошенькая. Если бы не травленые соломенные волосы, собранные в «башню», заколотую тряпичным фиолетовым георгином, и очень перламутровая помада. И еще – сиреневые тени на веках. Ну что я к ней привязалась? Тоже мне, столичная цаца. У всех свои представления о прекрасном. Да, но этот костюм с обильным люрексом…
Сели на диван. Муж пытается завести светскую беседу. Я выскальзываю на кухню перекурить. Представляю, что скажут на свадьбе мои подруги. Змеи-интеллектуалки. Остроязычные и ироничные московские фифы.
Зоя Ивановна стучит в кухонный косяк.
– Тук-тук, к вам можно?
Видит меня с сигаретой. Глаза полны ужаса.
– Курите? – не верит она своим глазам.
Я вздыхаю и пожимаю плечами – дескать, грешна. Уж не судите строго. Будьте милосердны, наимилейшая Зоя Ивановна.
Она хихикает.
– Я тоже балуюсь. Иногда, – доверительно шепчет она. – Муж, разумеется, не в курсе. У нас полнейший патриархат и домострой, – тяжело вздыхает подполковница. – А у вас? – интересуется она.
Заметно, что этот вопрос ее сильно волнует.
Я пожимаю плечами:
– Нет, у нас партнерский брак. Все на паритетных началах.
– А-а, – разочарованно тянет она.
По-моему, я ее огорчила. Мы выносим тарелки с закуской в комнату. Я предлагаю сесть за стол, видя, что светская беседа у мужа не клеится.
Муж явно растерян, а подполковник вперился в телевизор. Там предвыборные дебаты. У подполковника набухли брыли. Сейчас что-то будет, с ужасом думаю я, понимая, что наши политические воззрения вряд ли совпадут.
Рассаживаемся за стол и зовем детей. Те выходят не сразу – довольно всклоченные и смущенные. Вижу, как подполковник смотрит на Даньку. Взгляд не обещает ничего хорошего.
Нюся похожа на отца. Выпуклые карие глаза, крупные зубы. Мелкая и тощая, скорее всего, в мать. Правда, сейчас Зоя Ивановна тело нагуляла. Видимо, с возрастом. Что, безусловно, меня радует.
Муж осведомляется, что будут пить гости.
– Беленькую, – бросает подполковник.
– Винца, – смущается его жена.
Он чуть сдвигает густые брови.
У мужа хватает ума не предлагать алкоголь Нюсе. Не слишком сообразительный в подобных вопросах, он, видимо, нутром чует, что может вызвать гнев будущего родственника.
Когда Нюся у нас в гостях, она с удовольствием пьет пиво и красное вино. И не отказывается от мартини.
Я начинаю раскладывать по тарелкам закуску.
– Огурчики ваши? – с полным ртом осведомляется подполковник.
– Не-а, – окончательно роняю свой авторитет я. – Соседка угостила.
– А моя все сама, – гордо объявляет он. – По триста баллонов закрывает. Помидоры, огурцы, грибы, варенье, компоты.
Я с уважением и жалостью смотрю на бедную Ивасючку.
Она рдеет под, видимо, не частой мужниной похвалой.
Балагур и острослов Данька молчит, как в воду опущенный.
Нюся тоже помалкивает. Добрейшая Зоя Ивановна нахваливает плоды моего труда. Подполковник важно кивает, соглашается. «Не мои» огурцы он, кажется, с трудом, но пережил. Восстановили мою репутацию холодец и пирог с капустой.
Видно, что подполковник не дурак поесть и выпить. Начинает потихоньку «плыть». Перехватываю тревожный взгляд его супруги.
– К делу! – объявляет Ивасюк и откидывается на стуле.
Мы подтягиваемся и выпрямляем спины.
– Свадьба в ресторане, – заявляет он тоном, не терпящим возражений.
Мы с мужем переглядываемся. Данька смотрит в тарелку.
– В Москве – дорого, – объясняет нам подполковник. – У моего друга, начальника части, жена – директор ресторана. В Новомосковске. Сделают все, как положено. Не обманут.
– А как гостей расселять? – Я, мягко говоря, обескуражена. – Ну, туда еще доедут. А обратно? Снимать гостиницу?
– Автобус, – поясняет Ивасюк. – Автобус от воинской части. Всех отвезут в Москву. До метро. А там все сами. Доберутся.
Я представляю своих друзей. Ресторан в Новомосковске. Лангет, оливье, селедка «под шубой». Старый «пазик» с рваными сиденьями. Нет. Нет! Не будет такого! Что, Ивасюк будет распоряжаться моей жизнью? И жизнью моего горячо обожаемого и единственного сына? Комфортом моих друзей и родственников?
– Нет! – почти выкрикиваю я. – Нам это не подходит!
У подполковника брови медленно ползут вверх, а Зоя Ивановна вжимает голову в плечи.
Данька и муж с испугом смотрят на меня.
– Значит, так, – жестко говорю я. – Свадьба будет в Москве. В приличном и недорогом ресторане. Сейчас таких навалом. Не на окраине. Чтобы всем было удобно добираться. Я люблю и уважаю своих близких. И себя, кстати, тоже.
Ни в какой Зажопинск мы не поедем.
– Решать надо коллегиально, – тихо вставляет мой мягкий и либеральный муж.
Подполковник растерян. Пожимает плечом. К отпору он, видимо, не привык. Придется привычки менять.
– Ну-у, – тянет он, – можно рассмотреть.
Зоя Ивановна с явным облегчением вздыхает. Я понимаю, что победила.
Данька приносит прайсы ресторанов и кафе. Долго спорим и обсуждаем меню. Подполковник поглядывает на меня с опаской и, по-моему, с уважением.
Обсуждаем десерт.
– А что такое тирамису? – осторожно спрашивает Зоя Ивановна.
Нюся кривит губки. Стесняется. Ей хорошо известно, что такое тирамису. Благодаря моему сыну, кстати.
Я терпеливо объясняю подполковнице все про итальянские десерты.
Она расстраивается и предлагает испечь три торта.
– Пожалуйста, – великодушно разрешаю я.
Дальше считаем число гостей с обеих сторон. Получается почти поровну. Ивасюк предлагает расходы нести пополам. Что заморачиваться, у кого сколько человек? Благородно. Не жлоб. Мое отношение к нему немного меняется. По крайней мере он способен к диалогу. Значит, не безнадежен. Обсуждаем Нюсино платье. Папаша невесты настаивает на фате. Матушка мечтает о платье в пол, пышном и белом, со стразами, кружевом и рюшами. Нюся капризничает и заявляет, что платье будет узкое, кремовое и «без всяких там цацек».
Я поддерживаю Нюсю и киваю.
Зоя Ивановна расстраивается до слез – кремовое? Узкое? Без фаты?
В общем, лишили человека светлой и заветной мечты.
Но Зоя Ивановна смиряется. Она, видимо, привыкла со всем мириться. Хорошая будет теща, думаю я. Не вредная. С тестем хуже. Он всем недоволен и опять накатывает беленькую. Горе заливает. Потом начинается рассказ про долгую и трудную службу. С ужасом узнаем, что он был вертухаем в лагере. Охранял политзаключенных. С гордостью говорит, что, будучи мальчишкой, видел самого Солженицына. Не просто видел – конвоировал.
Мы в шоке молчим. Я вспоминаю мамин рассказ, как ее родители принесли в дом «Архипелаг». Ей, девчонке, дали его прочитать. Потом искали место схрона. Она предложила своего плюшевого медведя Степаныча с кармашком и «молнией» на брюхе. Так и прожил «Гулаг» до самой перестройки в изрядно потрепанном и потертом Степаныче.
Потом подполковника потянуло на политику. Вот этого я боялась больше всего. Понимала, что наши взгляды разойдутся наверняка. Улыбаться, кивать и соглашаться в этих вопросах я точно не умею. У меня жесткая гражданская позиция. «Вот сейчас начнется», – подумала я. И никакой свадьбы не будет. А может, это и к лучшему? И родственников Ивасюков тоже не будет. Какие родственники? Скорее идеологические враги. Куда может занести подполковника, я, в принципе, довольно отчетливо представляю.
Оказалось, что Ивасюк не одобряет всех. Без исключения. И правых, и левых. Уже легче. Не такой уж он долдон. А я думала, что начнутся сопли по сталинским временам. Брежневские я бы еще пережила. Но сталинские – нет. Сталин – тиран и истребитель собственного народа. Главное, военной элиты. Молодец, Ивасюк! Пятерка! Брежнев – ничего плохого, в смысле – хорошего больше, чем плохого. Я не спорю. Доля истины в этом есть. Ну, не доля, а долька. Крошечная совсем.
Я почти расслабилась. Оказалось, зря. Начались наезды на Гайдара. Я мягко вступила в спор. По-моему, была достаточно убедительна. К концу моего жаркого спича Ивасюк сказал:
– Ну, не знаю, не знаю…
Про Чубайса я разговор не поддержала, побоялась, честно говоря.
Уже победа! Какой-то он неустойчивый, этот подполковник. Быстро соглашается. Или это я – убедительный и замечательный оратор?
Муж делает «большие глаза» и неодобрительно качает головой. Осуждает. Меня, разумеется. Да нет, он прав – собрались мы не для этого. Вечно меня тянет не туда! Ну, какая мне разница, за кого голосовали Ивасюки? Это их личное дело. Их, не мое.
Нам бы хорошо совпасть по другим вопросам – дети, внуки.
Муж потребовал чаю. Я со вздохом пошла на кухню. Зоя Ивановна взялась помогать. «Нормальная тетка», – подумала я. Нюся задницу от стула не отодрала. Данька нежно держал ее за руку.
За чаем подняли вопрос о проживании молодых. Я сказала, что удобнее жить у нас. И квартира больше, и институт рядом. Ивасюки вздохнули и согласились. Не отдавать же моего ребенка в казарму! Нюся, правда, немного скривила ротик.
Ивасюк с удовольствием выпил на дорожку лимонного ликера. Когда его супруга протянула свою рюмку, он грозно сверкнул очами, и Зоя Ивановна плавно опустилась на стул.
У двери прощались долго. Ивасюк покачивался и грозил мне пальцем:
– Все-таки Гайдар – нет!
Я пожала плечами.
– Вот здесь ты, мать, не права! – икнув, добавил Ивасюк.
Вот мы и перешли на «ты».
Зоя Ивановна жала руку моему мужу и Даньке. Потянулась ко мне – чмок в щеку. Я ее приобняла.
– В следующую субботу – у нас! – твердо заявил подполковник и опять почему-то погрозил мне пальцем.
Нюся с Данькой не могли разлепиться.
«Нет, все-таки любовь», – подумала я.
Значит, придется в следующую субботу…
Я вздохнула и отправилась мыть посуду. Сын пошел провожать гостей до такси.
Муж присел на кухонную табуретку и жалобно спросил:
– А можно как-нибудь избежать следующей субботы? Я этого не выдержу!
– Нет! – рявкнула я. – Выдержишь. Никуда не денешься. Ради единственного сына.
Муж тяжело вздохнул и поплелся в столовую за оставшейся грязной посудой.
Вернулся Данька. С замутненным взором.
«Не в себе, – подумала я. – Ребенок точно не в себе».
– Доволен? – довольно желчно поинтересовалась я.
Он кивнул.
– А спасибо где?
– Спасибо, мам! – сказал он как-то устало. У двери обернулся. – Хотя можно было обойтись без Гайдаров и Чубайсов, – язвительно и недовольно добавил он.
– Без Чубайсов обошлась. Скажи спасибо.
Он махнул рукой и пошел к себе.
Я наконец закончила уборку и присела на стул. Взяла сигарету и телефонную трубку. Знаю, что мама нервничает и ждет моего звонка.
Трубку она взяла после первого гудка.
– Ну?
– Могло быть и хуже, – вяло откликнулась я.
– Понятно, – вздохнула мама. – А подробности?
– Завтра, мамуль. Устала ужасно.
– Понятно, – повторила мама. – Я другого и не ожидала, – сказала она и повесила трубку. Обиделась.
Я включаю повторный набор.
– Не сердись, – прошу я.
– Вот странно, – кипятится мама, – а то ты не знаешь, что я весь вечер жду твоего звонка! Можно подумать, ты мне не дочь, а Данька не внук!
И я приступаю к подробностям. На сорок пять минут. Но маме кажется, что я что-то упускаю. Или опускаю. И она моим отчетом довольна не очень. Закончили. Я ползу в спальню. Залезаю под одеяло и блаженно вытягиваю ноги. Как я устала! И физически, и морально. Морально даже, наверное, больше.
Заходит муж.
– Может, обойдется? – жалобно спрашивает он.
– Не поняла вопроса, – вредничаю я. – Что именно?
– Все, – тоскливо вздыхает он. – Или хотя бы что-то.
– Вряд ли, – припечатываю я и отворачиваюсь к стенке.
А я-то надеялась, что в моем возрасте я уже имею право не приспосабливаться к чужим людям!
Ошибалась!
И я уговариваю себя заснуть.
* * *
Всю неделю я думаю о предстоящем ответном визите. На душе такая тоска! Делюсь с подругой Танюшкой. Она успокаивает, что все это надо пережить. И все это – не самое страшное в жизни.
Я и сама это понимаю. Но почему мне так не хочется тащиться в субботу в Братеево? Ведь неплохие люди! Наверняка хлебосольные. Искренние. Все от чистого сердца!
Муж молчит и вздыхает, как больная корова. Сынок тоже не весел.
Ладно! Я пытаюсь себя убедить, что все это – временное явление. После свадьбы мы вряд ли будем плотно общаться. Живем друг от друга далеко. С мая по ноябрь они на даче. Парники, грибы и триста баллонов консервов. К ним на дачу мы не поедем – сто двадцать верст и сортир на улице. У нас своя дача – полчаса от Москвы, сосновый лес и никаких грядок. И вообще, в сентябре мы уезжаем на море. А Новый год часто встречаем у друзей в Лиепае – у Ольги и Игоря там квартира. Ребята всегда нам рады. А дни рождения мы отмечать не любим, так у нас заведено. «А у них?» – пугаюсь я.
А если внуки? Общие, между прочим…
В субботу тащимся в Братеево. По дороге молчим. Настроение – хуже некуда. Какие мы все-таки непростые. С вывертами! Все – проблема. Все – не так. Все – с напрягом.
А вот Ивасюки нам искренне рады! Пахнет пирогами – вкусно пахнет! Зоя Ивановна проводит экскурсию по квартире. Гордится коврами на стенах и хрусталем в стенке. В общем, всем гордится. Сетует, что плохо взошло тесто. Нервничает и теребит бретельку фартука.
Нет, все-таки противные мы, москвичи! Снобы и задавалы! Чем гордимся? Что родились в столице? Что нам были доступны музеи и театры? А что видела она? Сопки и гарнизоны. Перебои с продуктами и невозможность достать детские колготки и польский шампунь. Самодеятельный ансамбль «Ромашка» и кружок макраме. И в этом она виновата? Простая девчонка из уральского городка. Кто ей объяснял, что ковры на стенах пошло и негигиенично? Что советский штампованный хрусталь – безвкусный привет из прошлого? Что, она виновата, что ее мама – сортировщица на заводе, а папа – крановщик?
Мне становится стыдно, и я хвалю ее ковры и посуду. Рассматриваю фотографии на стене. Зоя – тоненькая девочка с толстой русой косой. Красавица! Ивасюк – стройный, поджарый с густым, кудрявым чубом. Тоже симпатяга. А его служивая доля? Солдат служит там, где ему прикажет Родина. Стыдно, Лена!
Нас приглашают за стол. Все очень обильно и очень вкусно – и своя картошечка – белая и рассыпчатая. И свои соленые помидоры. И крепкие грузди с налипшим укропом. И пироги! С черемухой, между прочим! Такое мы едим в первый раз. Потрясающе вкусно!
Зоя жалуется, что не может привыкнуть к Москве. Шумно, грязно и все недобрые. Чужие какие-то. С тоской вспоминает свою жизнь в военном городке. Хозяин сдержан. Пьет немного. Видно, что женой доволен. Потом Зоя предлагает попеть. Мы растерянно переглядываемся. Она тоненько и чисто заводит: «Там, где клен шумит над речной волной…»
Эту песню я знаю. Подпеваю. Включается Ивасюк. У него приятный баритон. Поют они отлаженно и складно. Видно, что любят это дело. Становится светлее на душе. Потом пьем чай. Никаких разговоров о политике и о свадьбе. С собой Зоя заворачивает нам пироги, дает банку вишневого варенья и соленых грибов. Ивасюк идет в гараж, где устроен погреб, и набирает нам мешок картошки. Мы шумно и активно отказываемся, но все бесполезно. Нас провожают на улице. Мы обнимаемся с Зоей. Они машут нам вслед.
– Хорошие люди! – говорю я.
– Простые. Без второго дна, – откликается муж. – А может, и хорошо, что люди простые, без прикрас?
Я на этот вопрос не отвечаю. Почему, не знаю сама. Не знаю, хорошо или нет. Все-таки мы очень разные. Не плохие, не хорошие – разные. Ведь не зря раньше «брали» невесту из своего круга, своей песочницы. Ей-богу, не знаю. На душе опять тревога. Нюся не такая, как ее родители. Немного их стесняется. А это плохо. Что-то из себя строит, капризничает. Такая жена, как Зоя, из нее точно не получится.
Данька улыбается и смотрит в окно. Сегодня он нами доволен.
Вовсю готовимся к свадьбе. Выбрали ресторан – качественный и с вполне приемлемыми ценами. По ресторанам шастаем с моей подружкой Лалой. Лала соображает в таких делах – будь здоров! Ее, в отличие от меня, точно не надуют. В каждом ресторане она пробует закуску и горячее. Только пробует. Доедаю я. Лала следит за фигурой. Хотя весит пятьдесят килограммов. Данька говорит, что это вес барана. Лала тоненькая, как струна, с прямой спинкой и походкой носочками врозь. Когда-то она занималась балетом. У нее густые и длинные, вьющиеся мелким бесом волосы. Конечно, она не похожа на барана, но от милой овечки что-то в ней определенно есть. Лала моя ровесница, а выглядит лет на пятнадцать моложе. У нее нет мужа, но есть любовник. Младше Лалки на двенадцать лет. Он ее обожает и мечтает на ней жениться. Лалка не хочет. Говорит, что привыкла к свободе. К тому же женщина она не бедная, у нее два обувных магазинчика. Это сейчас. А начинала она в Луже, прилавок на улице. И торговала тогда сама – и в дождь, и в мороз.
Лалка за рулем. Мы объехали пол-Москвы. Наконец она довольна. Обсуждает с управляющим, как украсить зал. Я устала и плохо соображаю. Пью пятую чашку кофе за день. Сердце бухает, словно литой колокол.
В машине говорю Лалке спасибо. Без нее я бы пропала. Без конца названивает Лалкин хахаль и гундосит, что соскучился.
Лалка вздыхает, смотрит на часы и говорит ему, что дома будет через два часа.
– Неужели у тебя есть силы? – удивляюсь я, мечтая о валокордине, чашке горячего чая и подушке с одеялом.
Лалка пожимает плечами. Говорит, что сейчас встанет под ледяной душ, выпьет морковного соку и будет готова к дальнейшим подвигам.
Я вздыхаю и думаю, что молодой любовник – точно, подвиг. Здесь бы сына женить и не рухнуть!
Лалка довозит меня до дома, резко газует и тю-тю!
Я, еле волоча ноги, шаркаю до лифта. Надеваю ночнушку и залезаю в кровать. Зову мужа, чтобы поделиться впечатлениями. Он сидит у себя, естественно, за компьютером. Нехотя отрывается и заходит ко мне. Слушает вполуха. Ему не терпится свалить. Я обижаюсь и упрекаю его в том, что его не волнуют семейные дела.
Он тоже обижается, машет рукой и уходит к себе.
Вечером я рассказываю о своих успехах жениху. И он отсутствует – весь в своих мыслях. Я опять обижаюсь и говорю, что все это, по-моему, больше всех нужно мне.
Данька отвечает, что ему это тоже как-то не очень нужно, а нужно это в основном Ивасюкам и Нюсе. Значит, я бью ноги и стараюсь угодить семейке подполковника. Мило.
А мне это, кстати, и вовсе не нужно. Я еще раз думаю с тоской, что в этом году не увижу море. Грустно.
В воскресенье едем за платьем и туфлями для Нюси. Я, Данька, Ивасючка и, собственно, сама невеста. Едем на Лалкиной машине. Подруга меня не бросает.
В салоне Зоя кидается к сверкающим камнями и люрексом платьям с пышными кринолинами. Замечаю: чем на платье больше мишуры, тем Зоя счастливей. Нюся шипит: «Ну, мам!» – и краснеет.
Женишок сидит на диване и забавляется с телефоном.
Лалка испуганно смотрит на меня.
– Я тебя предупреждала, – шепчу ей я.
Она очень растеряна – такой моя подруга бывает нечасто. Я подталкиваю ее вперед. Пусть она, а не я советует Нюсе. Чтобы Нюся на меня не обозлилась. Лалка берет себя в руки и начинает действовать. Она выуживает достойные вещи и командует, чтобы Нюся чесала в примерочную.
Нюся, кстати, слушается ее неукоснительно. Я сижу на диване рядом с сыном и листаю журнал. Выплывает Нюся. В платье цвета увядшей чайной розы. С корсетом и струящейся узкой юбкой. На корсете – элегантная и скромная вышивка и нежный бутончик из кружева.
Удивительно, но Лалка сразу попала в цель. Какая же она умница! Я бы ковырялась полдня как минимум.
Нюся довольна. Что бывает, как мне кажется, очень редко. Она крутится перед зеркалом и перед Данькой. Данька смотрит на нее глазами, полными любви и восхищения. Мы с Лалкой переглядываемся. Мы совсем забыли про Зою. Я оглядываюсь. Зоя стоит в углу с глазами, полными слез. Я испуганно бросаюсь к ней. Теперь она уже просто рыдает. Минут через двадцать, после валерьянки и горячего сладкого чая, мы узнаем причину ее расстройств.
Всхлипывая, Зоя объясняет нам, недоумкам, что не о том она мечтала. А мечтала она увидеть свою дочь принцессой. Королевной. А видит ее сиротой казанской. Будто денег на единственную дочку пожалели. В убогом выдают. Не нарядном.
– А скромность в этом деле ни к чему, – всхлипывает бедная Зоя. – День ведь святой. Единственный в жизни. Праздник главный, можно сказать.
Ну, насчет «единственного» это, возможно, она погорячилась. Но первый – точно.
Потом она говорит, что мужа хватит кондрат, когда он увидит «дочу в этом».
Потом она берет в руки ценник и опять начинает всхлипывать.
– И это вот за это?!
Лалка смотрит на меня с неподдельным ужасом. Нюся красная от злости и стыда.
– Мы курить! – объявляет Лалка и тянет меня на улицу. – Пусть сами разбираются, – шепчет она.
Данька порывается выскочить с нами, но Лалка гавкает на него:
– Сидеть!
Он покорно опускается на диван. Сын смотрит на меня такими глазами…
«Так тебе и надо! – думаю про себя я. – Женишок, блин!»
Мы закуриваем, и Лалка произносит:
– Жесть!
Этим все сказано. Точнее не выразишь.
Я вяло усмехаюсь. Мне совсем не смешно. Это все, конечно, мелочи, но мы вряд ли поймем друг друга и в остальном.
– Хорошо, что у меня нет детей! – заключает Лалка.
Я не комментирую.
Платье выбрано. С минимальными уступками – белое, с кружевом и узкой юбкой. Компромисс найден. Зоя не очень, но все же довольна. Это радует. Хотя бы мы не передрались. Потом мы покупаем туфли и веночек на голову. Зоя опять разочарована – не фата!
Данька едет их провожать – в руках пакеты и коробки. Зоя скорбно прощается с нами. Нюся отводит глаза. Данька счастлив, что все закончилось.
Мы с Лалкой тоже счастливы и идем в «Шоколадницу».
– Знаешь, я тоже буду блинчики с шоколадом и чизкейк, – говорит Лалка.
Я смотрю на нее с ужасом.
– Углеводы нужны, – объясняет она. – Сильный стресс.
«Покупки мы пережили, – думаю я. – Осталось пережить свадьбу».
А дальше – все остальное. Я тяжело вздыхаю и отрезаю кусок блинчика с яблоком.
* * *
Накануне свадьбы я, разумеется, не сплю. Какой уж тут сон? Хотя все готово и проверено тысячу раз. Муж тоже не спит. Ворочается. Я выхожу на балкон и встречаю рассвет. В роще, что в пяти минутах ходьбы от нашего дома, поют соловьи. Пахнет сиренью.
Думаю о том, что зря не приняла снотворное. Буду теперь как сонная муха. Правда, после снотворного – эффект почти такой же.
В семь утра, измученная и разбитая, встаю под ледяной душ. Варю очень крепкий кофе. Становится чуть легче. В девять должна прийти моя парикмахерша Оксана. Я стригусь у нее уже добрый десяток лет. Ей не надо ничего объяснять, за столько лет мы понимаем друг друга без слов.
Я захожу в комнату сына. Даюсь диву – мой мальчик, который женишок, спит как младенец. Рот приоткрыт, одеяло на полу вместе с одной ногой. Меня разбирает смех.
Я сажусь на край кровати и смотрю на него. Очень хочется погладить и поцеловать. Очень!
– Дурила ты мой! – вздыхаю я. – И чего тебе не хватает? Чего спокойно не живется? Ни о чем не думаешь. Никаких проблем. Все вопросы решают родители. Кроме одного – устройства твоей сексуальной жизни. И ты надумал решить ее таким способом, такой ценой. Глупый ты мой воробей! Ведь вся эта история надоест тебе месяца через три. Ну в крайнем случае, через четыре.
А могли бы поехать на море! Все вместе, втроем. Ей-богу, удовольствия было бы больше, а хлопот меньше!
Наверное, наш либерализм и демократия до хорошего не доведут. Наверное, как любая демократия и либерализм. Ну, не умеем мы грамотно этим распоряжаться. Не научились еще!
Вот другие родители показали бы тебе, сына, большую и жирную фигу. И были бы правы! Пошли бы на любой конфликт, лишь бы не допустить подобную глупость.
Мы же – нет! Какие запреты и условия у интеллигентных людей? Мы уважаем твои решения и твой выбор! Как мы можем попрекнуть тебя зависимостью от нас? Это ведь означает попрекнуть тебя куском хлеба! Еще мы уважаем твои чувства.
Может быть, хоть так ты научишься за что-нибудь отвечать? Ну, если мы не научили…
Хотя способ жестковат, прямо скажем. А может, все вообще будет хорошо? Ну что я каркаю как старая ворона? Ох, мое материнское сердце! То, которое вещун…
В общем, брак – как легализация интимной жизни! Вперед и с песнями!
Я, кстати, первый раз вышла замуж в восемнадцать лет. Может, гены?
– Вставай, женишок! – Я щекочу ему пятку.
Он дергается и отворачивается к стенке.
Скоро за пятку его будет щекотать жена… А я буду стучать в дверь и спрашивать, можно ли войти.
Ладно, пусть еще поспит полчаса.
Муж тоже крепко спит. Похрапывает. Видимо, как и я, поздно заснул.
Я достаю из шкафа свой наряд. Синяя шелковая блузка в белых лилиях и белые брюки. Думаю, подойдет жемчуг. Бусы, серьги, кольцо. С ужасом смотрю на новые босоножки на высоченном каблуке. Такой каблук я не ношу уже лет десять. Поддалась на уговоры Лалки. Дура, конечно. Надо будет взять с собой балетки! Переобуюсь в случае чего. К тому времени уже никто и ничего не заметит. На градуснике двадцать четыре градуса. И это в такую рань! Что же будет к обеду? У Ивасюков серьезные планы – гуляние на Ленинских горах и легкий променад по Лужковскому мосту. С фотоаппаратом и камерой, разумеется.
Я осторожно уточнила:
– Зачем?
Зоя посмотрела на меня как на умалишенную.
– Как зачем? Себя показать. На других посмотреть.
В смысле – невест и женихов. Ну, чтобы убедиться, что «наша лучше всех». Посыл такой. Ладно, пешие прогулки, в конце концов, полезны. Пусть гости аппетит нагуливают.
Оксанка приходит минута в минуту. Хорошо, что мои еще дрыхнут. Болтались бы под ногами.
Быстро и четко она выполняет свою работу. Болтаем, конечно, о свадьбе. Оксанка утешает и успокаивает меня:
– А может, все ничего?
– Может, – тяжело вздыхаю я. За столько лет мы стали подругами, хотя она намного младше меня.
Оксана пританцовывает вокруг меня на легких и стройных ногах и делает мне расслабляющий массаж головы. Я закрываю глаза и… действительно расслабляюсь.
Потом она делает мне «выходной» макияж. Обсуждаем с ней, сколько он продержится на такой жаре. Выпиваем по чашке кофе и выкуриваем по сигарете. Я провожаю Оксанку и чувствую, что меня немного отпустило. Полегче как-то стало.
Спасибо ей! Всегда легче после разговора с хорошим человеком.
Теперь уже без шуток и прибауток я бужу своих мужиков. Накрываю завтрак. У мужа совсем нет аппетита, что не скажешь про сына. Яичница из трех яиц. Три сосиски. Два бутерброда с «Маасдамом» и два овсяных печенья с вареньем. Ну, и две чашки чая.
Это я к чему? Я не считаю за сыном куски, не приведи боже! Это я о его спокойствии и расслабухе. Хотя некоторые так трескают на нервной почве. Данька встает из-за стола, открывает холодильник и достает стаканчик клубничного йогурта.
– На закуску! – поясняет он.
– Проверься на глисты! – рекомендует ему остроумный папаша.
Потом они уезжают за букетом невесты, заказанным накануне. У меня есть время перевести дух. Я звоню маме.
– Нервничаешь? – Этот вопрос мы задаем друг другу одновременно.
– Я нервничаю и по менее значительным поводам, – резонно напоминает она.
– Все будет хорошо! – вяло подбадриваю ее я.
– Не слышу в голосе убедительности, – констатирует моя умная мама.
– Прими успокоительное, – напоминаю я.
– Ты тоже, – откликается мама.
В нашей семье все очень чувствительные. Кроме Даньки, по-моему.
– Я решила подарить ей кулон, – говорит мама.
«Ей». Понятно. Не могу не согласиться.
– Кулон золотой, – добавляет мама. – В форме ключика.
Помню я этот ключик. Маме его подарили на пятидесятилетие. Она еще возмущалась тогда, что подарок не по возрасту. Подарила, кстати, моя свекровь. Еще и поэтому мама реагировала так бурно. У них не очень получилось полюбить друг друга. Даже не понятно почему. Дамы одного круга, одного возраста. Видели бы они моих Ивасюков. Впрочем, сегодня увидят. Я немного побаиваюсь за маму – она сердечница.
– Мам, а если Тамара увидит? – Я имею в виду ключик и мою свекровь.
– Что она, узнает? – возмущается мама. – Она давно уже в маразме. Не помнит день рождения своего единственного внука.
Мама – человек аргументов, с ней не поспоришь. Когда Даньке было три года, свекровь его спрашивала: «Мальчик, а как тебя зовут?»
Он радостно отвечал: «Даня».
Далее следовал вопрос: «Мальчик, а сколько тебе лет?»
Сын честно отвечал и на этот вопрос.
Дальше был вопрос третий и последний: «Мальчик, а как твоя фамилия?»
Сын полностью удовлетворял ее любопытство.
Нет, ничего страшного в этом не было. Я не вредничаю и не придираюсь. Просто дело в том, что три этих сакральных вопроса она задавала ему лет до двенадцати. Он тихо зверел. Она бы продолжала интересоваться этим и дальше, пока взбешенный Данька не выкрикнул ей: «Бабушка, ты что, думаешь, за эти годы что-нибудь поменялось? Или, может, я взял псевдоним?»
Мы с мужем заржали. В голос. Тамара Аркадьевна обиделась. Сильно обиделась, надо сказать. Она вообще человек без чувства юмора. А это, на мой взгляд, полная катастрофа.
Конечно, она заявила, что сына мы воспитываем ужасно. Что он не уважает старших. Хамит и издевается. После этого, когда ее сын звонил ей – каждый вечер, кстати, она полгода не спрашивала, здоров ли ее внук.
Кстати, думаю, что назло моей маме она страстно полюбит семейство Ивасюков. Почему назло? Потому что ей, по большому счету, наплевать, как складывается у внука жизнь. И по малому тоже. Я ее не осуждаю. Она немолодой человек. Прожила нелегкую жизнь. Осталась в тридцать семь лет вдовой и одна поднимала сына. В конце концов, за мужа я должна быть ей благодарна. А так, у нее свои интересы. Соседки, сериалы и книжки Иоанны Хмелевской. Пусть будет здорова и счастлива. Свой отдых она заслужила. Вот. Я сказочно мудра и терпима.
Приезжают муж и сын. Начинается беготня. Орут оба и без конца меня дергают. Где галстук? Где носки? Какую надеть рубашку? Нет, все-таки все мужики… И галстуки, и рубашки, и носки – все давно готово. Ну что им еще от меня надо? Я рявкаю на сына. Он заявляет, что все это от волнения.
– Заволновался! – злорадно шиплю я. – Раньше надо было волноваться!
– Не понял? – Он оборачивается ко мне.
Готов к разборкам. Ну, не портить же ребенку такой день! Я смываюсь на кухню. Наконец выкатываемся из подъезда. Муж и сын вяло перебрехиваются. Повод у них находится всегда. Я толкаю мужа в бок. Он обижается. Ну, прямо дитя малое!
Едем за моей мамой. Она живет недалеко от нас. Мама – вот что такое дисциплина – уже на улице. В новом платье и с новой прической.
– Привет, жених! – бросает она внуку.
– Не понял, почему столько иронии, – вскидывается жених.
Я делаю маме знак глазами – молчи!
Язычок у нее – будь здоров! Она пожимает плечами.
Едем за Тамарой Аркадьевной. Ждем ее пятнадцать минут. Муж звонит в домофон. Свекровь выплывает. Белый костюм, белые туфли. На лице загадочная улыбка.
– И кто у нас невеста? – язвительно интересуется мама.
Данька в голос ржет. Муж смущается. В ее возрасте наряд довольно нелепый. Ну, если не невеста, то точно Снегурочка.
Свекровь садится в машину. Мама отодвигается подальше. От свекрови невыносимо пахнет «Красной Москвой». Это неистребимо. Сколько раз я дарила ей французские духи! Нет, ни за что. Ее постоянство и верность фабрике «Новая заря» восхищают.
Тамара Аркадьевна достает из сумки подарок молодым. Делает она это очень торжественно.
В ее руках конверт. Она протягивает его Даньке. Данька берет и говорит:
– Спасибо, баба Тома.
Свекровь торжественно смотрит на нас.
– Там деньги, – гордо оповещает она. – Пятьсот долларов. В валюте надежней.
Моя мама фыркает и отворачивается к окну.
Муж кидает на меня победный взор. Дескать, это вам не золотой ключик от дверцы каморки папы Карло. Я пожимаю плечами – на здоровье!
Подъезжаем к загсу. Вижу Ивасюков. На месте. Боялись опоздать. Хотя до мероприятия еще час с лишним.
Подполковница опять в обильном люрексе. Переливается на солнце и слепит глаза. На голове увесистая «башня», по бокам две заколки со стразами. Нарядная, короче. Ивасюк в форме. В смысле – военной. Мама дорогая! Торжественная пара, сказать нечего. Нюси не видно. Может, передумала?
Мы выползаем из машины. Мама стоит в стороне и закуривает сигарету. Явно не торопится упасть в объятия новым родственникам. А вот Тамара Аркадьевна спешит распахнуть свои объятия. Расставив руки, решительно двинулась на Ивасючку. Обнялись и расцеловались. Мама криво усмехается и осуждающе качает головой. Я, наверное, в свою любимую мамулю – такая же змеюка и циник.
Появляется Нюся. Как всегда, на лице гримаса недовольства. Господи, ну что на этот раз?
Оказывается, жмут туфли.
– Красота требует жертв! – не банально подбадриваю я свою почти уже невестку.
Мама так разглядывает Нюсю… В смысле – с таким лицом… Я бы на Нюсином месте предпочла испариться. А ей по барабану. Держит удар.
Я смотрю на сына. Дело в том, что Данька – красавец. Абсолютный плейбой. Рост метр восемьдесят шесть. Сложен, как римский атлет. Волосы темные, цвета спелого каштана, густющие, мягкой волной. Глаза голубые. Красивые, крупные руки. В общем, хорош, зараза. Девки сворачивают головы. Да что там девки! Тетки оборачиваются вслед.
Странно, что он такой получился. Мы с мужем довольно обыкновенные. Просто он очень удачно взял от каждого из нас все самое лучшее. Вернее, не он взял, а так распорядилась умная и щедрая природа.
Короче, Данька – красавец. А Нюся – обычная серая мышь. Мышонка. Так, кстати, часто бывает. Это сейчас он смотрит на нее затуманенным взором. А потом… Я хорошо знаю своего сына. Кобель. Однозначно. Впрочем, с его данными и повышенным женским к нему вниманием трудно было бы не стать другим.
Надо признать, что сегодня Нюся довольно хорошенькая. Все невесты хорошенькие. В той или иной степени. Чудеса нынешних технологий. Автозагар, прическа, макияж. Наращенные ресницы и ногти.
Да, добрая я тетя. Да нет, просто справедливая и объективная.
Подтягиваются гости. Тамара Аркадьевна в плотной сцепке с Ивасюками. Такое ощущение, что она ждала этой встречи всю жизнь. Мы с мамой переглядываемся.
– И правильно, что ключик, – шепчет мама. – Большего она не стоит.
Тема подарка ее немного грызет. Я киваю.
– Правда, мамочка.
У меня в сумке подарок для невестки. Мне объяснили, что так положено. Вдобавок к прочим расходам – ресторану, свадебному путешествию, покупке новой тахты для молодых.
Ну, положено, так положено. Мы купили Нюсе цепочку из белого золота с розовой жемчужинкой. По-моему, современно и элегантно.
Подруливает Лалка, кивком подбадривает меня. Я вздыхаю. Лалка треплется с моей мамой. Подъезжают Воробьевы – Таня и Женя, наши очень близкие друзья. В руках у Жени огромный букет белых орхидей, а люди они, между тем, небогатые. Мы обнимаемся и целуемся. Таня идет знакомиться с Ивасюками. Она очень хорошо воспитанная девушка. Ивасюки смотрят на всех с испугом и подозрением. Или мне кажется?
Нет моей подруги Соньки. С ней мы дружим с детского сада. Сонька отдыхает на Кубе. Я думаю, что Данькина свадьба – совсем не повод, чтобы прервать такое путешествие. Сонька ничего не потеряет и не приобретет, не побывав на нашем семейном торжестве.
Последней подплывает мужнина сестра Альбина, двоюродная сестра. Альбина – старая дева и неисправимая кокетка. Она и вправду чудна́я. Косит под девочку. Короткая юбка, глубокое декольте на изрядно подвядшей груди. Яркий макияж и высоченные, сбитые каблуки. Вид довольно жалкий и смешной. Моя мама говорит, что Альбина – городская сумасшедшая.
Альбина работает корректором в каком-то занюханном журнале типа «Заборы и калитки». И всю жизнь мечтает выйти замуж. Упорно и маниакально. При виде нового мужичка – самого, кстати, затрапезного – Альбина не в меру возбуждается. Начинает закатывать глаза, перекидывать ногу за ногу и громко смеяться, обнажая парочку проеденных золотых коронок. Мужики, даже самые никудышные, чуют опасность и быстрехонько смываются.
Наши все в сборе. Остальные подъедут в ресторан. Рядом с Ивасюками стоят две пары. Видимо, самые близкие друзья. Полковые товарищи. Тетки – один в один моя сватья. Блондинки, увы, не платиновые. Волосы цвета прелой соломы. Яркий макияж. Турецкие наряды – претензия на вечерние. В смысле – блестки, золотые и серебряные нити, воланы и кружева. Мужички тоже как братья. Наверное, образ жизни и вкусовые предпочтения создают иллюзию их «одинаковости».
Мне кажется, что они тоже встревожены. Зашуганные какие-то.
Нас приглашают в зал. Звучит старичок Мендельсон. Знакомая мелодия, а как пробивает дрожь! Как торжественно и волнительно! Все подтягиваются и тянутся гуськом друг за другом. Распорядитель расставляет нас по обе стороны брачующихся.
За длинным столом, покрытым малиновой скатертью, стоит дама. Она смотрит на нас с легким презрением, видно, как ей все осточертели!
«Странно, – думаю я. – Так изменились времена, страна и мода, а дама в загсе все та же. Корпулентная, важная. С высоким начесом и брошкой на пышной груди. Точно такая же была и у нас на свадьбе. Двадцать пять лет назад. Что-то меняется в нашей жизни, а что-то – величина постоянная».
Дама произносит торжественную речь. Мы с Ивасючкой дружненько ревем. Скованные одной цепью. Лично мне жалко моего дурачка. Хотя мой дурачок остается при мне. А ее птичка таки упорхнула. Бедная подполковница! Мне ее искренне жаль. Отпускать родного ребенка в лапы злобной свекрови.
В том, что я злобная свекровь, я уже ни секунды не сомневаюсь.
У ресторана толпа – все собрались. Наша изрядно поредевшая родня, парочка школьных подруг и коллег по работе – моих и мужниных. Ивасюки бросаются к своим. Зоя возбужденно знакомит меня с родственниками. Это тетя из Волгограда, это сестра из Питера. А это брат из Вологды. Кто-то пытается целоваться. Моя мама стоит с Лалкой в сторонке. Скурилась, по-моему, вконец. А впереди еще целый вечер, и у мамы гипертония. А вот свекровь со всеми обнимается и целуется. Ей все очень нравятся. Муж вздыхает и пытается ее оттянуть. Альбина плотоядно облизывает губы. Незнакомых мужиков море! Может, что-то выгорит? Я ей искренне этого желаю. Честное слово!
Входим в зал и рассаживаемся. Все замечательно – и зал украшен, и стол обилен. Официанты расставляют цветы. Молодые принимают подарки. К ним, расталкивая всех, бросается с большой картонной коробкой Альбина. Она виснет на Даньке, теребит Нюсю. И, наконец, вскрывает коробку, перевязанную розовой капроновой лентой. По-моему, той, которая украшала детское одеяльце, когда крошку Альбину счастливый папа забирал из роддома.
Она торжественно достает то, что лежит в коробке. Судя по виду коробки, я начинаю нервничать и ожидать худшего.
Но такого не ожидала даже я, знающая Альбину четверть века.
Она держит в руках грузинскую чеканку. Грустная девушка в народном головном уборе в профиль. Сюжет известный и самый банальный. Предполагаю, что грузинская девушка – ровесница Даньки. Или чуть постарше. А что, в свете не самых лучших отношений с дружественным народом, вполне возможно, что это уже раритет. Или даже антиквариат.
Сты-до-ба! Климактерическая идиотка! Позор семьи! Ивасюки переглядываются. Данька красный как рак. Нюся усмехается. Я вполне на ее стороне. Даже свекровь в ступоре. А моя мама близка к обмороку.
Мы не корыстные и не расчетливые люди! Нам ничего не надо, ей-богу! Нам вполне хватает на жизнь и даже на небольшие удовольствия! Мы понимаем, что Альбина живет на небольшую зарплату. Мы не ждем от нее ценных подарков! Мы поймем и не осудим, если она подарит просто букет цветов или набор кухонных полотенец.
Но только не так! Не так унизительно! Лучше ничего, чем это! Противно и стыдно. Даже не смешно! Или все-таки смешно? Конечно, смешно. Но и противно тоже.
Дальше все с аппетитом закусывают. Поднимают бокалы. Произносят тосты. Я замечаю, что Нюся надела наш подарок. Значит, понравился. Уже приятно. Я тоже говорю тост. В нашей семье отдуваюсь на торжествах всегда только я. Муж говорит, что у меня лучше получается. Интересно, откуда он знает, если сам ни разу не пробовал?
Я говорю расхожие фразы. Желаю здоровья, любви и взаимопонимания. Кто меня знает – удивлен. Обычно мои тосты велеречивы, продолжительны и остроумны. А здесь я сдержанна и банальна.
Потому что говорить другое просто неохота. К чему перепрыгивать через себя? Поживем – увидим. Продержатся хотя бы лет пять, вот тогда разольюсь соловьем.
Если кто-то еще будет меня слушать.
Потом встает Ивасюк. Он говорит рублеными, но искренними фразами. Его голос дрожит, в глазах слезы. Оказывается, он мечтает о внуках. Меня это почему-то удивляет. Как-то мы с ним, похоже, и в этом вопросе не совпадаем.
Один из гостей со стороны Ивасюков кричит: «Горько!» Молодые нехотя поднимаются со стульев. Представители Российской армии начинают считать. Хором и громко – раз, два, три. И так далее.
Данька с испугом оглядывается на меня. Я недобро усмехаюсь. А ты как думал?
Прерывает эту бурную вакханалию Нюся. Она говорит: «Хватит!» – и садится за стол. Данька облегченно вздыхает. Я почти люблю Нюсю.
Потом все курящие выходят на широкий балкон. Курить на воздухе полезней. Я слышу, как полковой товарищ Ивасюка пытает Даньку, почему он не отдал долг Родине. Данька вяло отбрехивается. Я вступаю первой скрипкой. Объясняю, что военным нужно родиться. Что не все могут служить. Что наша армия в плачевном состоянии. Что я не собираюсь рисковать жизнью единственного сына. И вообще, у него плоскостопие.
Дядька хмурит брови. Он явно мной недоволен. На Даньку смотрит с легким презрением. Мы его разочаровали. Он грозит мне пальцем и говорит:
– Ну, дамочка!
Нюся на нашей стороне. Она шипит:
– Хватит, дядя Дима! – И утягивает Даньку в зал.
Ко мне подсаживается Танюша Воробьева. Гладит меня по руке и просит расслабиться. Шепчет, что невестку надо полюбить. А ее родню принять. Это выбор сына. Я обязана с ним считаться. Иначе – крах отношений с ребенком. Тогда буду страдать еще больше.
Она, конечно, права. Если бы мы поменялись местами, я бы говорила ей именно эти слова. Но я на своем месте. Мой сын женится слишком рано. Я уверена, что здесь превалирует банальное физическое влечение. Никакого родства взглядов и душ. Поэтому я огорчена. Знаю наперед, чем это закончится. Жалко сына, мужа и себя. Жалко усилий, хлопот и денег. И самое главное – невестка мне совершенно чужой человек. И вряд ли отношения у нас будут теплее. Она к этому не стремится. Я тоже. Еще я боюсь совместного проживания. Отделить детей и снять им квартиру у нас нет возможности. В общем, бред и глупость. Пустая трата здоровья и сил. Перспективы я не вижу. Ломать себя не собираюсь. Короче, мне все это не по душе. Вот и все.
– Достаточно? – спрашиваю я Танечку.
Танечка грустно вздыхает. Понимает, что возражать глупо. Мои аргументы вполне убедительны.
– Выпей, Лена! – предлагает она. – Расслабься! И не принимай все так трагично! Никто не знает, что нас ждет впереди!
– Я знаю! – сурово отвечаю я и одним махом выпиваю большую рюмку коньяка.
Мама показывает мне глазами на Альбину. Эта придурошная прыгает, задирая ноги, и мотает по залу вперед и назад в ритме танго немолодого и хилого мужичка из родни Ивасюков. По-моему, дядю Петю из Мариуполя. Бедный дядя Петя близок к обмороку. А этой лошади хоть бы что! Дядю Петю надо спасать! Я шепчу это мужу. Он, тяжело вздыхая, идет ловить на танцполе сестрицу. Она волшебным образом от него ускользает. Муж растерянно смотрит на меня. Я киваю Лалке. Лалка показывает рукой – минуточку! Медленно, но уверенно идет тараном на Альбину. Хватает ее за руку и тащит к выходу. Та пытается вырваться, но хренушки! Из Лалкиных рук просто так не вырваться! Дядя Петя, по-моему, счастлив, как будто выиграл «Ладу Калину» на Поле Чудес.
Он присел на край сцены и вытирает платком вспотевшее лицо. Испуганно оглядывается по сторонам. Налицо посттравматический шок. Благодарным взором смотрит на спасительницу Лалку, и к нему постепенно возвращается нормальный цвет лица.
Потом начинаются песни. Женя Воробьев берет гитару, и мы поем Визбора, Окуджаву и Высоцкого. Молодежь подпевает только Высоцкого. Первые два барда им, увы, незнакомы. Или знакомы, но слов они не знают. Вдоволь напевшись и отведя душу (я махнула еще пару рюмок коньяка. Полегчало!), мы поднимаем тост за любовь.
Потом начинаются спевки и сватов. Они поют: «Ой, мороз!», «Там, где клен шумит», «Я люблю женатого», «Господа офицеры», «Москва, звонят колокола», «Владимирский централ».
В общем, репертуар очень разнообразен и, прямо скажем, пестроват. Но в основном песни душевные и хорошие. Кто знает слова – подпевает. Я, честно говоря, знаю не очень.
Но потом кто-то запевает «Свадьбу-свадьбу» и подхватывают в едином порыве все. И наши и не наши.
Мы все вместе. Ура? Наверное.
Маму пригласил на танец Ивасюк. Видимо, чувствует, с кем надо налаживать отношения. С кем будет сложнее всего. Странно, что его это волнует. Лично мне было бы наплевать. Но я не говорю, что это меня хорошо характеризует.
Альбина – назло врагам – сидит на половине Ивасюков. Мы обиделись! Сейчас будем плакать!
Все порядком устали. Ждем вынос торта. Небольшое оживление на торт и кофе. Все потихоньку начинают расходиться. Подходят к нам, благодарят и жмут руки. Усердней всех дядя Петя из Мариуполя. Мои подруги шепчут мне, что все будет хорошо, и добавляют, «что девочка славная».
Мои добрые и наивные друзья! Они искренне думают, что я ревную невестку к сыну! Как они, оказывается, плохо обо мне думают! Ну разве я такая клиническая дура? Разве я не порадовалась бы за него при других обстоятельствах? Не пожелала ему долгого семейного счастья?
Но в целом, слава богу, все прошло без эксцессов. Как сказала моя школьная подруга Мила, все было очень мило. Каламбур. Можно смеяться. Но как-то мне не очень смешно. Как и дяде Пете. Но он, по крайней мере, спасен.

И тут мне кстати вспомнился один яркий случай из реальной жизни – почти анекдот, услышанный мною из первых уст.
Итак, семья наших очень близких друзей. Точнее, друзей моих родителей. Мамы и покойного отца.
Он – мальчик из еврейской, профессорской семьи. Окружение соответствующее. К тому же он красавец. Синеглазый брюнет. Зовут Максим. Кстати, в будущем – тоже профессор. Но я сейчас не об этом.
Она – девочка из простой, многодетной, но очень дружной и работящей семьи из Калуги. Обожаемая всеми младшая сестра. Красавица. Тонюсенькая черноглазая блондинка.
Они учатся в одном институте. Любовь с первого взгляда. Не могут разнять крепко сцепленных рук. Он делает ей предложение. Она, разумеется, соглашается.
Профессорская семья ее обожает. Девочка мила, скромна и добропорядочна. Происхождение невесты их, как истинных интеллигентов, не волнует.
Она всем пришлась по душе. Она и вправду прелестна.
Максим тоже пришелся ко двору. Ее родные решили, что красавицы и умницы Катеньки он вполне достоин. К тому же очевидно, как он влюблен и внимателен к любимой сестре. Еще они знают, что из евреев получаются хорошие мужья.
Готовятся к свадьбе. Снимают зал в столовой. Мама-профессорша готовит фаршированную щуку и форшмак из селедки. Катенькины сестры пекут пироги и варят холодец.
Но Катенька предупреждает, чтобы ее родня была бдительна: зная широту русской натуры, она умоляет, нет, категорически запрещает родне употреблять алкоголь. Она отлично помнит деревенские свадьбы, не проходящие без скандалов и мордобоев. Что поделаешь, так заведено. Какая свадьба без баяна? И, как следствие, без буяна? Нет, откровенных алкашей в ее семье нет, но надо соблюдать приличия – с той стороны все люди именитые и ученые. Интеллигенция, одним словом. Катенька ни в коем случае не стесняется своей родни, она всех братьев и сестер обожает и ими искренне гордится. Но понимает – у всех представления о веселье свои. Не хочет расстраивать будущую свекровь, чудесную женщину. И еще умоляет брата Ванечку не брать на свадьбу любимую гармонь. Он удивляется – почему? Но сестры на него шипят, и покладистый Ванечка со вздохом подчиняется.
Надо сказать, что, сама того не желая, Катенька их сильно напугала. Сидят они чинно, рядком. Подергивают шеями в накрахмаленных и непривычных жестких рубашках, боятся ослабить узкие галстуки с «искрой» и, тяжело вздыхая, поднимают бокалы с минералкой.
А те, кто сидит напротив, в смысле профессура, та, которая интеллигенция, быстро и дружно напиваются. Кто-то пристает по ошибке к чужой жене. Как следствие – драка и разбитые носы. Брат Иван смотрит на эту катавасию с восхищением. С криком: «Ну, еврейцы! Дают!» – военным крейсером врезается в толпу дерущихся. Драчунов растаскивают свеженькие и полные сил Катенькины родственники. Со вздохом облегчения, надо сказать. Мол, как неожиданно выяснилось, профессура и евреи – тоже люди. Дальше гости перемешиваются и пьют уже вместе и дружно. И так же дружно поют советские песни. Все заканчивается замечательно.
«Молодые» уже справили золотую свадьбу. Дай им бог!

Все горячо нас благодарят и постепенно разъезжаются.
Зоя с тоской и тревогой оглядывает стол. На столе осталась куча несъеденного. Где-то я ее понимаю. Уплочено! Но как-то собирать со стола…
Впрочем, я не права. Лалка дает команду – и нам все упаковывают в контейнеры. Я протягиваю Зое пакет. Она с радостью его берет. На здоровье! Моя излишняя совковая скромность – чистый идиотизм. Можно подумать, что деньги мне валятся с неба.
Молодые отъезжают в отель. На первую брачную ночь. Говорят, что сейчас так принято. У кого? В общем, торжественное прощание с девственностью. Потерянной не знаю когда. Это – не мое дело. Просто этот антураж меня забавляет. И еще злит.
Мы уже на улице. Дышим воздухом.
Я спрашиваю у мамы:
– Ну, как?
Она смотрит на меня как на умалишенную.
– И что ты хочешь услышать? – спрашивает она.
– Ну, твое мнение, – мямлю я.
Она тяжело вздыхает и качает головой:
– Где ты была, Лена? Все это время? Чем таким важным ты занималась? Чтобы единственного сына упустить? И чтобы все это допустить?
Мама заговорила стихами, но мне не смешно. Я что-то вяло мямлю в ответ. Мама машет рукой и поворачивает в сторону метро. Я кричу ей вслед, но она не оборачивается.
Зато свекровь, по-моему, счастлива. В машине она без умолку трындит, какая замечательная Нюсечка. Чудная девочка! И такая красавица!
Мы с мужем переглядываемся.
Дальше – больше. Сваты чудесные. Их родня – ну просто волшебная.
Все сводится к тому, что нам крупно повезло. Очень удачная партия!
Моя свекровь далеко не дура. Все, что она «поет», – это мне назло. Мне и моей маме. Так-то. Я не доставлю ей удовольствия и не начну возражать. Я согласно киваю. Вижу, как быстро спадает ее жаркий пыл. Мы довозим ее до дома. Я набираю мамин номер. Трубку она не берет. Может, еще в метро и не слышит?
Зато звонит сынуля. Они на месте. Слышу, как он зевает. Я спрашиваю, как гостиничный номер. Он отвечает: «Нормально».
«Нормально» – это любимый ответ. Нормально! За двести евро в сутки.
Женщина я злая и жадная. Определенно. Но почему-то мне не стыдно. То есть муки совести не гложут совсем. То есть я еще и черствая. Но очень самокритичная.
Мы вваливаемся в квартиру. Я скидываю ненавистные босоножки. Боже, какое счастье! Смываю косметику, надеваю старенькую и самую уютную ночнушку и падаю в кровать. Прошу мужа сделать мне чаю. Опять набираю маму. Она снимает трубку. Говорит, что все нормально. «Спокойной ночи, Лена!»
В голосе укор и презрение. Никакой поддержки! Даже от самых близких людей. Муж вообще обсуждать свадьбу отказывается. Впрочем, объясняет это вполне резонно:
– А что тут обсуждать?
В принципе, он прав. Еще он советует позвонить Танюше и Лалке.
– С ними и перетри, – советует он.
Советчик! Без него бы не догадалась.
Сначала – Лалке. Там не будет ни позитива, ни утешений. Одна голая правда. Потом Танюше. Та точно успокоит и найдет нужные слова. И, может быть, я усну. Хотя сильно сомневаюсь.
Лалка говорит, что «все, конечно, жесть». Но уже ничего не исправить и надо ждать естественного конца. Обещает скорую агонию. Потом мы вспоминаем Альбину и мою свекровь. Дядю Петю, спасенного ею, – непременно. Дамские наряды и дурацкие тосты. Ржем. Заходит муж. Смотрит на меня и комментирует:
– Очень смешно.
Не очень, согласна. Но имею я право расслабиться? Или нет? Потом беремся за «наших». Но здесь уже все – лайт. Объективно и почти доброжелательно. Прощаемся.
Тут же прорывается Танюха:
– Не спишь?
Уснешь тут, как же!
Танечка говорит, что все прошло чудесно. Стол замечательный. Я выглядела роскошно. Данька просто красавец.
– Да уж! – вздыхаю я. – А что толку?
Танюшка пытается меня утешить. Мол, все устаканится. Я привыкну. Да, она – в смысле невестка – суховата. Не очень располагает. Но, возможно, хороший человек. Преданный и верный.
– А что не красавица, так это спокойней. Меньше проблем. Что, тебе нужна модель? – умничает добрая Танечка.
Нет. Я не об этом. Мне все равно – модель или скромная учительница. Парикмахер или стоматолог. Мне хочется, чтобы она улыбалась мне. Мне улыбалась! И разве я хочу слишком многого?
* * *
Это у нас семейное. Моей любимой тетке не везло с невестками. Их было три. Сын – умница и красавец. Молодой ученый. Невестки далеко не дуры. Видели перспективность объекта. Каждая новая оказывалась зубастей предыдущей. Он довольно легко «уводился» из прежней семьи. На него делались высокие ставки, и он, надо сказать, не подводил. Все снохи были отъявленные акулы. И все как на подбор – уродины.
Тетка не могла успокоиться. Почему три и все крокодилы? У красивого и успешного мужика? Загадка, конечно. Но я думаю, что ему все было до фонаря. Его брали – он шел. Кроме науки, его мало что интересовало.
Ну ладно. Нехороши внешне – они в этом не виноваты. Не всем быть красавицами. А душевные качества? Все как на подбор скупы, расчетливы и претенциозны. Хозяйки слабенькие, матери холодноватые. Обидчивы и не гостеприимны. В общем, врагу не пожелаешь. Все, кстати, хорошо образованы и из приличных семей. Так вот, тетка говорила: «Мне ничего от них не надо! Ни образования, ни красоты. Пусть будет хоть доярка или дорожная рабочая. Только пусть когда-нибудь улыбнется! Даже если она мне не очень рада!»
Ну, не надо объяснять, что речь идет об обычной человеческой доброте или проще – доброжелательности!
И это говорю я! Змеища подколодная.
Ладно, надо спать. Завтра молодые уезжают в Испанию. Мы повезем их в Шереметьево. А потом у меня три дня отгулов! Ура, ура, ура! Поедем на дачу. Будем жарить шашлыки и пить вино! Жизнь, наверное, все-таки прекрасна! Несмотря ни на что.
Утром мы заезжаем в гостиницу за детьми. Чемодан, упакованный мною, лежит в багажнике. Я волнуюсь, может, что-то положила не то? Самим надо собирать! Детский сад, штаны на лямках.
Они выходят, невыспавшиеся и невеселые.
Муж подкалывает:
– Что грустим, молодежь?
Не отвечают. Хамы. Может, поцапались? Ну-ну. То ли еще будет. Какая же я милая! Сама умиляюсь!
До Шереметьева молчим. В аэропорту я шепчу Даньке:
– Что-то случилось?
Он пожимает плечами.
– Нет, все нормально. Просто устали.
Ну и фиг с вами. Летите, голуби! Отдыхайте и набирайтесь сил! Скоро начнется проза жизни. Вот тогда и посмотрим, кто сколько стоит!
Едем домой. Настроение улучшается. Наверное, я рада, что Данька побудет на море. Посмотрит Барселону. Поест паэлью. Загорит и окрепнет. Вдоволь наплавается. Море он обожает. Здорово!
А может, я рада, что две недели не увижу Нюсю? Оттяну, так сказать, сладостный миг совместного проживания?
Ладно, свадьбу мы пережили. Детей отправили. Впереди пара дней передыха. Короче, не будем смотреть в будущее. Не будем загадывать. Будем жить сегодня и сейчас!
Как там говорит моя свекровь? «Загад не бывает богат»? Свежая мысль. Вот-вот.
Эти записки – о свекровях. В частности, обо мне. Но на свете есть еще и тещи. Тема не так животрепещуща для меня. В смысле того, что за Зою я почти спокойна. Тетка она не вредная и не избалованная. Думаю, что проблем с ней не будет. С подполковником сложнее. Разбираться будем потом. В процессе. По мере поступления, так сказать. То, что он попытается построить Даньку, я не сомневаюсь. Но он плохо знает моего мальчика. Это с виду он такой зайчик. Ресничками хлоп-хлоп. Но если затронуть его интересы… Покуситься на его жизненное пространство…
Короче, Ивасюк! Ты не знаешь, что ты – на опасном пути! Даже не думай, честный вояка! Мало не покажется. Послушай опытных людей! Для сына есть один авторитет. Уж извините, это мы, его родители. А если начистоту – то, пардон, это его матушка. В смысле – я. С отцом он бодается и спорит. Часто выходит победителем. А со мной силы слишком неравны. И он это знает. Все-таки я дочь своей мамы.

Итак, о тещах. Моя мама – теща неплохая, в смысле – индифферентная к зятю. Да и зять вполне хорош. Второй. Если сравнивать с первым – особенно. Про первого ниже. Мама к мужу понапрасну не придирается, почти всегда на его стороне и всегда считает виноватой меня. Ну, или почти всегда. Да и вообще, она человек справедливый. Не то чтобы считает, что мне крупно повезло и я вытащила счастливый билет, а просто знает, что могло быть и хуже.
Теща есть у моего брата Саши. Младшего брата. Разница у нас небольшая – три года. Сашка – вылитый папа. Человек мягкий и незлобивый. К жизни у него почти нет претензий.
Женился он в двадцать семь. Не рано. И не поздно. Девиц у него было не очень много. Романы всегда бурные, скоротечные, непременно кончающиеся Сашкиной депрессией. Девицы как на подбор – поэтесса, художница-гобеленщица, искусствовед. Все девушки творческие и рефлексирующие, мечтающие об алых парусах и о принце на белом коне. Но Сашка не принц. Он толстый и бородатый увалень. Любитель психологической и сложноватой литературы, Босха и Шнитке. Человек «в себе». Хороший, честный, очень порядочный, но непростой. Далекий от жизненных реалий. Равнодушный к предметам обихода и тряпкам. Обожающий пожрать, но не гурман. Скорее обжора. Я его нежно люблю, но быть с ним в душевных и близких отношениях довольно сложно. В общем, после всех этих худосочных и манерных девиц, словно клонированных, как овечка Долли, Санек намертво влюбился в красавицу узбечку по имени Фарида. Вернее, узбечкой Фаридка была наполовину. По отцу. А мамахен у нее была хохлушка. Из украинского села Зачепиловка. Настоящая красавица – крупная, крутобедрая, черноглазая. С косой до поясницы. С певучим и зычным голосом. Папаша-узбек служил в Малороссии в армии. Там и познакомились. Увез ее с незалежной к себе, в Ташкент. Там у его родителей был большой дом с садом, да и вообще все в порядке. Папа работал начальником отделения милиции, а продвинутая узбекская мама в парандже не ходила и у очага не ломалась – работала директором кафе. Короче, люди они были зажиточные. Матушка красавицы Оксаны рыдала, провожая в дальнюю страну непослушную дочь. Говорила, что запрет ее муж мусульманский в каменном дому и сядет пышным задом в шелковых шальварах ее доне на шею узбекская свекровь. И будет она варить днями плов и лепить манты, и забудет вкус родного, с чесноком и прожилками бордового мясца, сальца. И будет приносить изуверу-иноверцу по ребенку в год. В общем, пропала доня.
Ха! Плохо знала свою Оксану бедная мама! Та быстренько разобралась с мужниной родней и объяснила, кто кому и почему. И еще – что, где и когда. Все притихли. Даже папа-мент. Оксана варила кастрюли малинового борща и квасила капусту. Нет, чужие традиции она уважала, и сала в дом не заносила. Но Золушку из нее сделать не удалось. Ее уважали и побаивались. Ее мнение было решающим. Свекровь быстренько и с удовольствием передала ей бразды правления. Традиции ее не очень волновали. Оксана родила девочку. Уступила в одном – согласилась назвать Фаридой. В честь бабушки. Но окрестить – окрестила. Никто не пикнул. Сняла свекровку с работы и посадила с дочкой. А сама села на ее место. Директором кафе. Объяснила, что молодым везде у нас дорога.
В общем, как в том анекдоте: «Пришел с работы муж-узбек, тюбетейка на затылке. Жди скандала. У меня плохое настроение. А украинская женка руки в боки. А мне плевать, где у тебя тюбетейка! Смотри, в каком положении у меня руки!»
Но жили они хорошо и сытно, ни в чем не нуждались. Фаридка уродилась красавицей – такой замес крови. Родители не подкачали! Учиться захотела в Москве. Перечить ей не стали, характером она пошла в мать.
Поступила в институт культуры. Дед с бабкой радовались – культурная будет!
В какой-то компании познакомилась с моим братцем. Четкая, резкая. Знающая, чего от жизни ждать. Практичная и хозяйственная. И к тому же – красотка, каких мало. Абсолютная экзотика. И Сашка пропал.
То, что «пропал» мой дорогой братец, – неудивительно. А вот что в него по уши втрескалась Фаридка, меня, честно говоря, удивило. Но это неоспоримый факт. Фаридка смотрела на него влюбленными глазами. Подавала чай на подносе. Да что там чай! Подносила тапки! Видимо, проснулся ген покорности мусульманской жены.
На свадьбу, конечно, приехала Оксана с тихим мужем. Заказала самый дорогой ресторан. Фаридке купила роскошное платье и туфли. На свадьбу дочке подарила норковую шубу и ключи от машины. Заодно и прикупила квартирку. Небольшую, трехкомнатную. Сделала в ней дорогущий и помпезный ремонт.
Сашке говорила: «Ты пиши! Докторскую пиши. Книги пиши. Программы пиши. Короче, пиши всё. Ни о чем не думай. Думать буду я. У нас ведь в семье таких умных не было. Одни крестьяне и торгаши». Зятем она страшно гордилась. Людей умственного труда уважала. К моей маме – с почтением. Ко мне – с искренней лаской. К моему мужу – с пиететом. Считала, что ее дочке крупно повезло. Попала в «такую семью»!
В Ташкенте начала строить дом для молодых. Потом развернулась в столице. Бизнес тогда только начал давать свежие всходы. Организовала канал поставки в Москву сухофруктов. Потом просто фруктов. На всех рынках у нее были свои прилавки. Потом открыла ресторан узбекской кухни. Вкусный и недорогой. Поваров привезла из Узбекистана. Через пару лет стала очень богатой женщиной.
Любимая дочка исправно рожала обожаемых внуков. Любимый зять делал успешную карьеру в науке. Денег он не зарабатывал. Ну, почти. Да и какие это деньги при тещином размахе!
Но за все годы он не услышал ни слова упрека. Теща его боготворила, считала, что Фаридка вытянула счастливый билет. Муж не пьет и не гуляет. Детишки растут умненькими и толковыми. Бабушка Оля, моя мама, ходит с ними в театры и на выставки. Детки говорят на французском и английском. Играют на фортепьянах, занимаются бальными танцами, воспитаны в почтении к взрослым. Не капризны и не требовательны.
В общем, полная идиллия. Потом Сашка получил в Бельгии грант. Дальше предложили преподавать в местном университете. Оксана приехала в Бельгию. В течение недели прикупила небольшой особнячок в самом элитном районе. Сашка сопротивлялся, но любимая теща сказала, что «такой гений» должен проживать в «человеческих условиях». Точка. Сашка махнул рукой – связываться с Оксаной дело заведомо проигрышное. Пришлось смириться. Короче, Оксана Сашку боготворит.
Это я к чему? К вопросу о злодейках-тещах и еще о мезальянсах.

Едем на дачу. Муж слушает радио. Я дремлю. Обсуждать ничего неохота.
Звонит Данька. Слышно плохо. Он орет, что все прекрасно. Барселона – чудо. Гауди – чудо. Саграда Фамилия – чудо из чудес. Музей футбола – еще чудесней. Рыбный рынок – опять чудо. Океанариум – улет.
По голосу слышу, что сын счастлив. Ну что мне, казалось бы, еще надо?
– А твоя Несмеяна довольна? – вяло интересуюсь я.
Нюся за границей в первый раз.
Данька обижается:
– Мам, ты опять?
Муж усмехается:
– Ревнуешь?
Я возмущаюсь:
– И ты туда же?
Не просто возмущаюсь, а сильно гневаюсь. Потом почему-то хлюпаю носом и говорю, что раньше сын был со мной. И счастлив был тоже рядом со мной. И все впечатления и ощущения были у нас на двоих.
Муж вздыхает и осуждающе качает головой.
Кто может меня понять? Кто поддержит? Ни родная мать, ни родной до боли муж.
Я – одна. И всю оставшуюся дорогу я в голос реву.
На даче я ем и сплю. И еще выпиваю бутылку белого вина. Что мне совсем не свойственно. Муж, слава богу, меня не трогает. Сидит в обнимку с ноутбуком. И от этого счастлива не только я, но, по-моему, и он.
Через три дня я выхожу на работу. Свою работу я не то чтобы люблю, что можно любить в продаже профнастила, но отношусь к ней терпимо. У нас хороший коллектив. Я почти старшая. Старше меня только бухгалтер Ванесса Ионовна. Тетка яркая и колоритная. С ярким и колоритным прошлым в виде трех браков и океана любовников за плечами. Остальные – молодежь. Алена из Южно-Сахалинска. Лидочка из Полтавы и москвичка Саша.
У всех непростые судьбы. Например, Алена. На Сахалине – мама после инфаркта и бабушка после инсульта. Алена их содержит. Замуж она вышла за москвича. Он парень неплохой, но под каблуком у своей мамаши. Полностью. Тотально. Сам не работает полтора года. С прежней работы вылетел по сокращению. На следующую устроиться не может – не хочет понижать статус. По-моему, просто классический бездельник. Его мамаша на пенсии. Пенсию с книжки не сняла ни разу. Все живут за счет Алены. Обе семьи висят на ней. В самой Алене сорок килограммов удельного веса. Хронический бронхит и язва двенадцатиперстной кишки. Алена еле таскает ноги. После работы идет на рынок за продуктами. Готовит ужин и моет посуду. Муж при ее возвращении домой активно изучает журнал свободных вакансий. Со скорбным и обиженным лицом. Свекровь, до этого четыре часа непрерывно болтавшая по телефону, лежит – что немудрено – с высоким давлением.
Но к ужину выходят все, и на аппетит проблемы не влияют. Алена перемывает посуду и бухается в постель. Ночью муж требует любви и ласки. Алена во сне вяло отбивается. Муж вскакивает и устраивает скандал. Алена окончательно просыпается и плачет. Муж отворачивается к стенке и мгновенно засыпает. Во сне он сильно храпит. Это семейное. За стеной не менее громко храпит его дорогая мамаша. Алена засыпает часов в пять. В семь ей вставать.
В девять она вваливается на работу. Под глазами – синяки. Бледная до синевы и с дрожащими руками. Мы с Ванессой ее жалеем. Лидочка тихо вздыхает и молча сочувствует, а Саша гневно осуждает.
Да, кстати, в отпуск Алена едет на Сахалин, к бабушке и маме. А ее свекровь отдыхает в Турции. Говорит, что морской воздух ей необходим для здоровья. Наверное, у нее что-то с памятью. В смысле того, что она позабыла – астматический бронхит у Алены, а у нее обычный маразм, который морской воздух вылечит вряд ли.
Лидочка – сирота. Родители умерли давно. Вернее, погибли в автокатастрофе. Лидочке было одиннадцать лет. Воспитывала ее тетка, сестра отца. Куском хлеба не попрекала, но и ни разу не приласкала. В двадцать лет Лидочка уехала из Полтавы. В Москве намыкалась – будь здоров! И подъезды мыла, и на вокзалах спала. Потом сошлась с армянином Ваганом. Парень он был хороший – нежный и нежадный. Сняли квартиру и прожили почти пять лет. Потом он уехал к родне в Ереван. Через две недели написал, что его женили. Каялся и просил его пожалеть, писал, что будет любить Лидочку всю оставшуюся жизнь.
Лидочка его очень жалела. И еще раз остро и явственно ощутила, что она одна на всем белом свете и никому не нужна и не интересна. И сама жизнь ей стала не нужна и не интересна.
Лидочка надела старый плащик – новый почему-то стало жалко – и пошла на Большой Каменный мост. Почти перегнулась через перила. И тут ее схватили за полу плаща. Это и был ее будущий муж. Почему-то он решил, что раз Лидочку спас, то обязан на ней жениться. Она не возражала, ей было тогда все равно.
Лидочке сорок два. Муж – москвич, на семь лет моложе. Она его очень ревнует и все время боится, что он не просто гульнет, а свалит насовсем. К молодухе, естественно. У нее для этого есть довольно веские основания. У Лидочки двое детей. Довольно невменяемые пацаны-погодки. С ними сидит Лидочкина свекровь. Золотая женщина. Тихая и неприхотливая. Свекровь растит пацанов, убирает квартиру, готовит еду и ходит в магазин. Еще, соответственно, стирает и гладит. В общем, полностью ведет дом. С Лидочкой отношения самые дружеские. В смысле, мать – дочь. Она жалеет Лидочку, что та много работает и на работу добирается полтора часа. Сына-гуляку осуждает. Говорит, что сильно намучилась с «кобелюкой мужем». Понимает Лидочку как женщину. Явление довольно редкое для свекрови. Утешает, что, если муж «свинтит», она Лидочку не бросит.
Так что свекровь у Лидочки золотая. Когда мы все дружно начинаем своих свекровей обсуждать, Лидочка молчит, краснеет и не поднимает головы от компьютера. Плохого ей сказать нечего. А о хорошем мы, как правило, не говорим. Одна критика и черный юмор.
Саша. Человек-унисекс. Неформалка тридцати лет, похожа на красивого мальчика. Короткая стрижка, ноль косметики, никакого маникюра и цацек. При отсутствии всего этого – глаз от нее не оторвать. Ездит на мотоцикле, ходит в кожаных штанах и «мартинсах», курит крепчайший «Голуаз».
Из очень приличной семьи искусствоведов. Два раза была замужем. Один раз шесть месяцев, второй – три недели. Считает нас клушами и тетехами. Уважает только Ванессу. Меня милостиво терпит. Алену презирает. Лидочку тоже. Но девка не злая, хоть и языкатая. Про себя всем сочувствует – это видно. Но в суждениях и осуждениях строга и конкретна.
Сейчас живет с девушкой по имени Матильда. Матильда из отъявленных бездельниц. Не работает, кормилец в семье Сашка. Считается, что Матильда «на хозяйстве». Матильда рыжая и зеленоглазая. Кудрявые волосы до попы. Русалка. Глаз не оторвать. Жаль, если они – Саша и Матильда – не родят по ребеночку от хороших мужичков. Хорошие бы получились детки от таких красавиц-мамаш! Явное подспорье нашему обедневшему генофонду. Может, одумаются?
Ванесса. Наша «бандерша», как называет ее остроумная Сашка. В молодости Ванесса была красоткой. Поверить в это непросто, но нам были предъявлены вещественные доказательства в виде фотоотчета.
Саша назвала молодую Ванессу «белокурой бестией». Нынешнюю Ванессу Сашка называет «тетя Ванна». Остроумно. Ванесса не обижается и ржет вместе с нами. Сейчас Ванессе к семидесяти. Точнее – не знаем. Вернее, Ванесса не уточняет. Да и какая разница? У Ванессы короткие седые волосы, тяжелые очки на кончике носа и прокуренные зубы. Ни красить волосы, ни пользоваться косметикой, ни отбелить зубы Ванесса не желает. Говорит, что отпелась и отплясалась. Благодарит Бога, что мужики ее больше не волнуют. Отволновалась. Хорош!
– С членами и трехчленами я давно разобралась, – остроумно заявляет освобожденная Ванесса.
Но это не совсем так. У Ванессы есть сердечный друг. Пожилой и вполне симпатичный вдовец Геннадий Семенович. Бывший адвокат. Ванесса объясняет, что он был влюблен в нее всю жизнь. Пережил всех ее мужей и любовников. Они с Ванессой ходят в театры и на выставки. Попивают в кофейнях кофеек и ездят на экскурсии – Таллин, Рига, Варшава, Прага. В общем, живут полной жизнью. Когда Сашка называет Геннадия Семеновича «полюбовником», Ванесса говорит, что Сашка ему сильно польстила и что это большой комплимент.
У Ванессы было три официальных мужа и куча любовников. Со всеми ныне живущими она в замечательных отношениях. Со всеми дружит. Все ей помогают – кто чем может. И она помогает всем. Ездит по больницам, договаривается с врачами, достает дефицитные лекарства и возит в судочках домашнюю еду. А к тем, кто уже упокоился и лежит на кладбище, Ванесса ездит регулярно – прибирается на могилах и кладет свежие цветы. В том числе и бывшим свекровям. Ванесса со всеми дружила. Даже после разводов. Говорит, что они были «прэлестные» женщины. Все? Не знаю. Мне кажется, что дело в самой Ванессе. Несмотря на острый язык, она видит в людях только положительное.
Да, у Ванессы есть дочь. От второго брака. Дочь Лариса проживает в Италии вместе с итальянским мужем и тремя детьми. У нее колбасная лавка и прекрасный дом в Остии.
Ванесса была у нее всего два раза. Про дочь она говорить не любит. Объясняет, что близости и взаимопонимания у них нет. Как это странно! Любить Ванессу и восхищаться ею совершенно несложно! Но, как говорится, в своем отечестве пророка нет…
Алена опять плакала. Это видно по ее распухшему носу и красным глазам. Опять довели бедного ребенка!
Сашка гневается, и я с ней вполне согласна. Она убеждает Алену уйти из этой семейки и снять квартиру. Того, что она тратит на содержание двух бездельников – мужа и свекрови, – вполне хватит на однокомнатную квартирку в Балашихе или в Люберцах. Конечно, Саша права. Она кричит Алене, что та – рабыня Изаура и что ездить на ней будут все и пожизненно, если она не пересмотрит свою жизнь.
Алена плачет и говорит, что они ее прописали. Значит, она им должна. И свой оброк еще не выплатила.
Сашка обзывает бедную Алену дурой убогой и уходит курить. Мы молчим. Переживаем. Я понимаю, что Алена должна дойти до всего сама. Когда подойдет время. Когда закончатся силы и терпение. Такой у нее характер, что поделаешь! К тому же в Москве она одна, как перст. Даже подружек растеряла из-за этих домашних тиранов.
Я наливаю ей кофе, а Лидочка кладет на ее стол шоколадку.
В коридоре Сашка орет на Матильду и требует поджарить на ужин «хотя бы кусок мяса». Потому что «эти суши и пиццы ей осточертели». Правда, она употребляет другое слово, и нельзя не согласиться, что более веское.
Мы присутствуем при обычном семейном скандале. Лидочка краснеет и опускает голову. Мы с Ванессой вздыхаем и переглядываемся. Интересно, кто у них муж, а кто – жена?
Сашка врывается в комнату, оглядывает всех присутствующих и берется за меня.
– Ну? – с вызовом говорит она. – Никаких впечатлений? Совсем нечем поделиться?
Она, конечно, права. Я женила единственного сына и молчу как рыба. Некрасиво!
Я пожимаю плечами.
– Все стандартно, – говорю я. – Ничего примечательного.
Сашку эта скудная информация явно не устраивает. Она требует подробностей. Я достаю фотографии. Сашка хватает пачку. Все терпеливо ждут. Она, бегло просмотрев все, бросает их на стол.
– Ясно! – объявляет наш главный и беспощадный эксперт. – Девка никуда не годная. Мышь дохлая. Но это она с виду такая овца, – констатирует Сашка. – Всех вас построит, не сомневайтесь! Все будете на цирлах ходить. Проживать-то, разумеется, с вами будут? Сыночку-кровиночку от себя не оторвете?
Стерва. Вот так по больному!
– А твое какое дело? – вступается за меня терпимица Алена, тоже сегодня обиженная Сашкой.
– В своем дому разберись! – подхватывает Ванесса.
– А то будешь пиццу жрать до конца жизни!
Сашка краснеет – явление редкое. Лидочка подхватывает какие-то папки и выскакивает за дверь. С Сашкой она не связывается. Силы слишком неравны.
– Да ладно, Лен! – миролюбиво сдает назад Сашка. – Ясное дело – дала хорошо! Больше ей взять нечем. А это дело Даньке быстро надоест. Плавали, знаем. Так что разбегутся, не сомневайтесь. Максимум через год, – заключает она.
– А может, она хороший человек? – пускается в рассуждения Ванесса. – Добрая, может? – растерянно продолжает она свои невнятные предположения.
Похоже, что и Ванесса сомневается, разглядывая свадебные фотографии.
– Ну, или там образованная. Начитанная. Может, хозяйка хорошая? – Ванесса хватается за любую версию, лишь бы меня утешить.
– Ха! – усмехается Сашка. – Какая она добрая и хорошая, у нее на морде написано. И интеллектом лицо не обезображено. И видно, что капризная и избалованная. Короче, полный попадос! – беспощадно заключает она.
От этой невыносимой правды я начинаю хлюпать носом. Ванесса пугается и капает в рюмочку валокордин. Теперь уже Алена заваривает мне кофе. Входит Лидочка и, видя всю эту картину, тоже начинает вытирать подмокшие глаза. За компанию или вспомнив о чем-то невеселом своем.
– Довольна? – Алена кидает на Сашку гневный взгляд.
Сашка пожимает плечами.
– А что тут такого? У вас, Лена, тоже был ранний и неудачный брак. Разве вы о нем вспоминаете? Неужели это для вас осталось душевной травмой на всю жизнь? Неужели повлияло на дальнейшую судьбу? И вообще, хватит реветь и страдать. Пошли покурим, а потом закажем суши. Вы же любите суши, Лена?
– А тебе – пиццу! – неожиданно для всех и, кажется, для самой себя, вставляет Лидочка.
И мы дружно начинаем ржать. Все вместе. Включая, разумеется, Сашку.
А вообще, как говорится, в каждом дому по кому. Во всех шкафах гремят костями свои собственные скелеты.
* * *
В первый раз я вышла замуж в восемнадцать лет. Можно подумать, мне было плохо дома! Бедные мои родители! Как они это пережили! Сколько потеряли на этом, заранее проигрышном деле здоровья!
Сашка права! И я еще смею судить своего сына! Ханжа и тупица! Куда ему тягаться с моим вариантом!
Короче, в шоке были все. Свадебка была не веселее поминок. Но по порядку.
Моего первого мужа звали Терентий. Маман у него была шибко оригинальная. Но все его звали Тарзан. Потому что он был красив, как Тарзан. И, наверное, так же глуп.
Волосы у Терентия были до плеч. Рост под два метра. Фигура античного бога. Глаза серые и брови вразлет. Ямочка на квадратном подбородке. Просто Жан Маре с Аленом Делоном. Плюс брутальность Бельмондо. Внешняя, надо заметить. А по жизни Терентий был полный мозгляк и бездельник. Ничего, кроме пива и дружков, его не интересовало. Работал он сторожем в районном клубе. Два через два. Два дня спал в каморке в клубе, два следующих пил пиво с креветками в компании маргинальных дружков. Но под свою беззаботную жизнь подвел социальную платформу – пахать на это государство он не собирался. Получать образование тоже. Пыхтеть пять лет в вузе, чтобы потом просиживать в конторе инженером за сто двадцать рублей? Увольте!
Мне он казался почти героем и диссидентом. Идти против правил и обывателей! Не считаться с законами общества! Не вступать в комсомол!
Не стараться заработать и считать деньги презренным металлом. Не стремиться обзавестись стенкой, ковром и телевизором! Не мечтать, как всякий мужчина, стать владельцем вожделенных «Жигулей»!
Но, конечно, он не был никаким диссидентом и борцом с режимом. Не слушал «вражьи» голоса и не читал запрещенных книг. Не любил запретную музыку – ту, что слушала тогда вся молодежь. Потому, что ему все было по барабану. Его просто ничего не интересовало. Он был обычным – нет, он был запредельным и тотальным бездельником. А я, наивная дура, пыталась увидеть в нем героя и неформала. Правда, справедливости ради надо сказать, что я поняла свое заблуждение довольно быстро, месяцев через восемь. Но до этого надо было сыграть пышную свадьбу в ресторане и прожить эти восемь месяцев с Терентием в одной квартире.
Да! У него была своя отдельная квартира! Редкость по тем временам абсолютная!
Отселила сыночка его умная маман, сообразив, что, если она проживет с ним еще пару лет, вряд ли у нее останутся силы на эту прекрасную жизнь. А жизнь она очень любила и всяческие ее блага и удовольствия ценила еще как! В отличие от своего неразумного сына.
Звали ее Стелла Рудольфовна. Женщиной она была уникальной. Красавицей – сто процентов. С необыкновенно стройной фигурой и длинными ногами. Носила она короткие юбки, пальто в пол и фетровые шляпы с большими полями. Волосы, распущенные по плечам. Косметики минимум – и так хороша, а сильный макияж не молодит.
Работала она дома, писала какие-то статьи в журналы мод. Называла себя консультантом. В молодости работала искусствоведом в Доме моделей на Кузнецком. У нее имелся муж, отец Терентия. Внешне совершенно заурядный дядька с пузом и лысиной. Он работал в Торговой палате и довольно часто выезжал за рубеж. Ее свободе он никогда не препятствовал и в средствах не ограничивал. Так же, впрочем, как и своего безалаберного сыночка. По-моему, папашка просто жил своей жизнью и не хотел с этой парочкой связываться.
Итак, Терентию купили однокомнатный кооператив. Сделали скромный ремонт и завезли все необходимое. Отмазали от армии. Короче, сбыли с рук. Живи как хочешь. И он и жил. Знал, что голодать никогда не придется. Конечно, никакая женитьба в его планы не входила. На фига ему это было нужно?
Но тут подоспела я. Со своей безумной влюбленностью и маньячным желанием стать его законной женой. Надо сказать, отбивался он, как мог. Всеми силами. Но что сравнится с силой любви? Моей, разумеется. Так как он, я думаю, на сильную страсть, а уж тем более чувства, был явно не способен.
А я мечтала свить гнездо. Навести чистоту в его квартире и повесить занавески в цветочек. Поставить на подоконник горшок с фиалками. На полочку в ванной – духи и дезодорант. В туалет освежитель воздуха «Лимонный». На плиту кастрюлю с борщом и сковородку с котлетами.
В общем, наехать, точнее въехать, в квартиру Терентия по полной.
И мне это удалось. Правда, с титаническими усилиями. Но, будучи человеком слабовольным и бесхарактерным, Терентий в итоге сдался.
Нет, я человек не корыстный, не приведи бог! Конечно, я не стремилась завладеть его площадью. Тем более туда прописываться я не собиралась. Просто было очень заманчиво начать свою семейную жизнь отдельно, без родителей. И к тому же я была безумно и бездумно влюблена. О какой корысти может идти речь?
Мои родители страдали. Пытались открыть мне глаза. Объяснить, куда и как меня заносит. Я была глуха и слепа. И до прозрения оставался почти год.
Свадьбу со всеми сопутствующими пирогами – белым платьем, туфлями на шпильке и рестораном – я не очень хотела. Но Терентий пожелал – есть повод побухать с корешками. Папа пил лекарства и держался за сердце. Мама – как почти любая женщина – стойко переносила очередной удар судьбы. Однажды я слышала, как она говорила с подругой по телефону.
– Черт с ней, с этой идиоткой, – горестно и безнадежно сказала мама. – Больше нет сил бороться. Пусть будет, как будет.
А я ликовала! Я победила в борьбе за свое счастье!
Напоминаю, свадьба была похожа на поминки. Мои родители и родня сидели со скорбными лицами. Веселились только маргинальные дружки жениха. Еще бы – столько халявной жратвы и выпивки!
Конечно, в течение двух часов все смертельно упились. «Молодой» не давал себя обогнать.
Мамина сестра с мужем покинули торжество по-английски. У мужа моей тетки недавно был инфаркт. Тетка боялась рецидива.
Мамина подруга, тетя Женя, большая любительница мужеского пола, посмотрев на Тарзана, вздохнула и сказала:
– Понять Ленку можно. Красив, как Аполлон. Какое богатство фактуры! А какие получатся дети!
В это мгновение она стала маминым кровным врагом. Мама бросила на нее испепеляющий взгляд и змеиным шепотом прошипела:
– Чтоб у тебя язык отсох! Никаких детей!
Мама, как я говорила, человек жесткий. На поводу ни у кого не ходила. Ну, если только у меня. И то всего лишь пару раз в жизни.
Моя свекровь явилась к середине вакханалии. Видимо, не торопилась. Понимала, что ее ждет.
А вот меня – точно не понимала. И смотрела на меня с тихим ужасом и жалостью. Как на убогую, умственно неполноценную девочку. Искренне недоумевала – и зачем мне все это нужно?
Она кивнула моим родителям, вручила мне флакон французских духов и присела на краешек стула. Пригубила рюмку коньяка и закусила долькой мандарина. Она вообще была равнодушна к еде. Как средство радости и удовольствия она ей была непонятна. У этой женщины не бывало чувства голода – такое вот свойство организма. Отсюда и такая фигура. Одна морковка в день, одно яблоко. Один стакан кефира.
Моя мама, однажды и единожды пригласив ее в гости, смертельно обиделась. Сколько было куплено и наготовлено! Сколько времени и трудов потрачено! А Стелла Рудольфовна съела кусочек семги и половинку свежего огурца.
Мама не просто обиделась, она горько плакала. Мыла посуду и вытирала слезы обиды. И никакие объяснения не принимались!
Как свекровь Стелла была восхитительна. Не звонила чаще одного раза в неделю и в гости не напрашивалась. Наличие пыли на мебели белым платком не проверяла.
Мне она потом даже симпатизировала. Видела, как в чисто стало в квартире, с неподдельным удивлением наблюдала, как я наливаю ее сыночку полную тарелку густого, горячего борща.
И все же она продолжала смотреть на меня с жалостью и явным непониманием. Тяжело вздыхала и дарила мне разные симпатичные вещицы – тряпки и украшения. Наверное, так она проявляла свою ко мне симпатию.
Утром, нажарив сковородку сырников или оладий, я убегала в институт.
Мой Тарзан сладко похрюкивал и причмокивал, вытягивая в трубочку губы.
Вечером я заставала на кухне человек пять или шесть Тарзаньих корешков, до самых бровей накаченных пивом «Жигули». На столе и под столом валялись рыбьи останки. Воняли пустые консервные банки из-под бычков в томате. Половник сиротливо болтался в пустой кастрюле из-под борща. Сковородка из-под котлет была девственно-чиста и вымазана до блеска, видимо хлебной горбушкой.
Тарзан радостно и недоуменно вскрикивал:
– О, моя пришла!
Каждый раз искренне этому удивляясь. Он предлагал мне составить компанию и поговорить «за жизнь».
Я уходила плакать в комнату.
Тарзаньи друзья поначалу тушевались и предлагали хозяину меня успокоить. Тарзан гордо отвечал:
– Ничего, пусть привыкает!
Я понимала, что еще немного, и я умру. Меня просто не будет. Конечно, я уже осознала, во что влипла. В полной мере осознала.
От своих родителей я все это скрывала, как могла. Потому что было очень стыдно. Пыталась разговаривать по телефону бодрым голосом. Но материнское сердце не обманешь.
Они – мама и отец – приехали в Тарзанью квартиру в мое отсутствие. Веселье шло по полной. Дружки плюс две девицы-малярши, делающие в подъезде ремонт и, естественно, приглашенные к столу радушным хозяином.
Мои родители, не говоря ни слова, начали собирать мои вещи. В бой Тарзан не вступил. То ли понимал, что с тещей в гневе он определенно не справится, то ли просто не возражал, что я исчезну из его жизни. Вероятно, я его все-таки здорово напрягала.
Родители взяли чемодан и молча выкатились из квартиры. Ждали меня в машине у подъезда. Я шла от метро, опустив голову и еле перебирая ногами. В руках волокла тяжеленные сумки.
Папа мне гуднул. Я увидела родителей. Сумки выпали из моих рук, и я начала реветь – громко, в голос, с подвываниями. Они усадили меня в машину, мы молча доехали до дома. Мама раздела меня и повела в ванную. Я стояла под душем, и она, как в детстве, терла меня мочалкой и мыла мне волосы. Потом меня уложили в постель. В мою постель! В моей комнате! Папа принес чай с ватрушками. Он сидел на краю кровати, отламывал по кусочку от сладкой ватрушки и осторожно клал мне в рот. Я пила чай, жевала ватрушку, и слезы текли по моему лицу. Без остановки. Потом я уснула.
Проснулась почти через сутки – абсолютно бодрая и здоровая. Физически и душевно. Мне стало казаться, что все, что со мной произошло, мне просто приснилось. Кошмарный и душный сон.
В общем, из этой истории я выскочила с минимальными потерями. Слава богу, я не успела забеременеть и родить. В загс на развод отправилась моя мама. Тарзан пришел с друзьями и бутылкой пива в руках. Они сидели, развалясь, тянули пиво и громко ржали. Развели нас без проблем. Когда мама вышла из здания загса, к ней подошел какой-то пожилой мужчина и предложил свою помощь – мама была бордового цвета. Давление, наверное, было под двести.
Больше Тарзана я не видела. Да и вообще о нем не вспоминала. Однажды, лет через пятнадцать, на Калининском я встретила свою бывшую свекровь – узнала ее со спины. Сразу. Та же стройная фигура, волосы по плечам, шляпка на голове. Я прибавила шагу и поравнялась с ней. Она шла медленно, с достоинством, подняв подбородок. Я жадно разглядывала ее профиль. Мне показалось, что она совсем не изменилась. Впрочем, на улице были сумерки, и у меня не очень хорошее зрение. Она повернула голову и мазнула по мне взглядом. Долю секунды. Конечно, не узнала. Видимо, я в отличие от нее все-таки здорово изменилась.
Про Терентия-Тарзана я узнала случайно, встретив его соседку по лестничной клетке. Тоже прошло лет десять. Она рассказала, что Тарзан женился на голландке. Немолодой и мужеподобной. Она вцепилась в него клещами, а он, как всегда, не мог сопротивляться. Да и надо ли было? Голландка увезла его в Голландию. Жили они в большом собственном доме. У голландки были большие деньги, много недвижимости и даже своя яхта. Тарзана она обожала. Отказа он не видел ни в чем. Бедная тетка ревновала его ко всем подряд. Даже к своим дочерям. Отказала им от дома. Тарзан налево не особенно и рвался, ценил то, что имел, да и был он не из гуляк. От отсутствия любви не страдал, вряд ли он понимал, что это такое.
В общем, Тарзан удачно продал свою богатую фактуру.
Думаю, что и Стелла Рудольфовна не ожидала от него такой прыти и не верила в такой счастливый конец. Сы́ночка ее на этот раз не огорчил.
Плохого я о ней вспомнить не могу. Сказать – тоже. Да и про него вспоминаю со смехом. Если вообще вспоминаю.
О том, сколько потеряли здоровья мои родители, стараюсь не думать.
Но вот что странно и даже необъяснимо: в кого мой сын уродился таким красавцем? Мы с мужем совершенно обычные люди. Без ярких внешних признаков. А вот с мозгами у сыночка… Дураком ему быть не в кого. Но все-таки странно, да?
С Тарзаном я развелась за четыре года до рождения сына. Это я так, к слову.
Как говорит моя подруга Танечка, нужно почаще вспоминать себя в молодости. И тогда поступки наших детей не покажутся нам такими ужасными, а поведение – безрассудным.
Надо прислушиваться к умным людям! В этом и заключается зрелость ума. Так-то, Леночка!
Это я о себе.
* * *
Я вытираю слезы. Алена припудривается. Лидочка всхлипывает совсем тихо. Через полчаса привозят суши. Лидочка, в отличие от нас, разогревает в печке котлетки с пюре. Суши она не ест. Ванесса пытается освоить палочки. На предложение Алены есть суши вилкой обижается. Говорит, что палочки все равно освоит. Сашка ее поддерживает.
Потом я бегу в кулинарию и покупаю роскошный торт и бутылку итальянского шампанского. Ванесса достает из шкафчика бутылку коньяка. У нее всегда есть запасы. На все случаи жизни. Мы выпиваем и шампанское, и коньяк. Ужас! Пьянство на работе! Так я вообще сопьюсь. Столько, сколько я выпила за последнюю неделю, я не выпила за всю жизнь.
В кабинет заглядывает начальник. Мы зовем его Проша – производное от фамилии Прохоров. Ему двадцать восемь лет, и мы его совершенно не боимся. Он смотрит на нас ошалелыми глазами. Такой наглости от нас не ожидал.
– Ленка сына замуж отдала! – кричит пьяная Сашка.
Так. Приехали. Я уже «Ленка» и мой сын «вышел замуж».
Мы взрываемся от хохота. Громче всех заливается юная душой Ванесса.
Лидочка громко икает и поправляет Сашку:
– В смысле – женила!
Проша осуждающе качает головой и произносит:
– Ну, вы совсем обнаглели! – Выходит за дверь. Потом просовывает голову и с угрозой напоминает: – На дворе, между прочим, финансовый кризис. Рабочих мест на всех не хватает!
И это почему-то нас опять очень веселит.
Данька не звонит. Пишет эсэмэски. Какие-то вяловатые. Восторги закончились, кажется. А может, просто поцапались?
Я звоню ему сама. Он говорит шепотом. Я плохо его слышу и все время переспрашиваю. По уличному шуму догадываюсь, что он вышел на балкон и голос его немного окреп.
Оказывается, у Нюси месячные. Болят живот и голова. На море она, понятное дело, не ходит. Лежит в номере. Еду ей приносит Данька. Тоже в номер.
– Почему? – не понимаю я. – Ей так плохо, что она не может спуститься в ресторан?
Данька тоже не ходит на пляж. Чтобы не оставлять Нюсю одну в номере. Я возмущаюсь:
– Почему? Сходи хотя бы на час, искупайся!
Он говорит, что Нюся обижается. Я расстраиваюсь и кладу трубку, чтобы не наговорить ничего лишнего. Или то, что я хочу сказать, вовсе не лишнее?
Нет, наверное, все не так. У них пока все пополам. Даже месячные. Все трудности. Так сказать, вместе. Рука об руку. И это правильно. Кто же поддержит маленькую и слабенькую хворающую жену, как не муж?
Но я не понимаю, хоть убейте! Почему при этой «хворобе» нельзя спуститься в ресторан на первый этаж? Почему не отправить любимого на море? Хотя бы на час или два? Чтобы он смог поплавать и позагорать? Чтобы ему было хо-ро-шо?
Разве если любишь, не хочешь, чтобы любимому было хорошо?
Засунуть в задницу свои капризы и недомогания? Ведь никто, слава богу, не болен. Обычные бабские ежемесячные дела.
Или я не права? А Нюся – умная и дальновидная женщина? Не то что я – вечно скрываю от всех свои болячки, а потом обижаюсь, что меня никто не жалеет?
Да. Я не права. Потому что я – злобная и противная свекровь. Обычная склочная тетка.
Бедный мой сынок!

На старой работе у меня была приятельница Нинка. Выросла она в поселке под Москвой. В большой и трудовой семье, где никто не пил, и все пахали – мать, отец, сестры и брат. У них было большое хозяйство – корова, овцы, свиньи, гуси, куры и индюки. Огромный огород. Теплицы с огурцами, помидорами и баклажанами. Кусты смородины и крыжовника. Трудились целыми днями. В поселке их презирали и не любили, еще бы! Они явно выделялись из общей пьющей, ленивой и завистливой массы.
Еще они делали творог, сметану и масло. Неописуемой вкусноты! Куры несли яйца размером в ладонь, с ярко-оранжевыми желтками! Желе из их черной смородины вкуснее любого французского десерта! Соленые огурцы и маринованные помидоры с патиссонами! Грузди и маслята, засоленные в деревянной бочке! Рассыпчатая синеглазка, белая как первый снег! Нигде и никогда мы не ели вкуснее картошки!
Конечно, они все это продавали. Нинка привозила в понедельник на работу неподъемные сумки. Всем желающим не хватало. Попасть в Нинкины клиенты было большой удачей. Мы расхватывали пакетики с творогом и банки со сметаной. Ругались из-за коробочек с яйцами. Кормили своих отпрысков эко-продуктами и радовались этому несказанно.
Замуж Нинка вышла за москвича. Муж ее был человек спокойный и невредный, чего не скажешь про свекровь – вдову начальника строительного треста, даму зажиточную и избалованную. Больше всего она любила рассуждать о любви к внукам, коих было двое – Гриша и Надя. Погодки.
Нинку она считала простоватой деревенщиной, позабыв, что сама прибыла в столицу из города Зарайска несколько десятков лет назад.
Поначалу она невестку стоически терпела. Но только до поры.
У свекрови была дача в Кратове – серьезное место во все времена. Участок почти сорок соток, лес и поляна для бадминтона и принятия солнечных ванн в полосатых шезлонгах.
Нинка вывезла детей на дачу, прибралась в доме, перестирала постельное белье, пролежавшее долгую зиму, перемыла кастрюли и окна и призадумалась, сидя у окошка.
Сколько пропадает земли! Наутро она перекопала поляну, сделала десять грядок под редиску, морковь, чеснок и свеклу. Оставшееся пространство засадила картошкой. Оглядев всю эту рукотворную «красоту», Нинка плюхнулась на стул – усталая, но абсолютно счастливая.
Дождей в то лето не было, и Нинка мужественно таскала для полива тяжеленные лейки.
Наконец взошли первые хилые ниточки укропа и петрушки. Появились острые стрелки зеленого лука. Нинка с гордостью оглядывала освоенные территории.
Но, кроме лука и петрушки, появилась еще и Нинкина свекровь. Сначала она увидела чистоту и порядок в доме. Милостиво покивала головой. Поела зеленых щец с яйцом и тоже не расстроилась. Но потом вышла на веранду и увидела свою любимую поляну позади дома.
– Стул… – прошептала она бескровными губами. Стул был, слава богу, рядом. Свекровь на него тяжело осела. Прижала руку к груди. Как рыба стала ловить ртом воздух.
Нинка ничего не поняла, но за свекровино здоровье сильно испугалась. Накапала тридцать капель корвалола. Через минут пятнадцать свекровь кивнула на поляну и скорбно спросила:
– Что это?
Нинка радостно стала перечислять:
– Лук, редиска, укроп, картошка.
Свекровь прикрыла глаза. Нинка опять испугалась.
Потом свекровь взяла себя в ухоженные руки и спросила Нинку:
– Ты в своем уме?
Нинка растерянно пожала плечами. Она совсем не понимала, в чем она провинилась и почему ее подозревают в отсутствии ума.
Тогда свекровь, набрав в легкие побольше воздуха, объяснила бедной Нинке, что «она законченная деревенская дура, каких мало». Далее, что поляна предназначена для отдыха, что эта дача не предполагает озимые и посевные. Что «все это» надо срочно ликвидировать, чтобы не позориться перед внушительными соседями. Она смотрела на Нинку почти с жалостью. И еще ей было очень жалко себя. И своего сына. Даже больше, чем Нинку.
Нинка убежала к себе и всю ночь проплакала. Наутро была суббота, и на дачу приехал Нинкин муж Владик. В доме царила гнетущая атмосфера. Отчетливо пахло скандалом. Владик зашел к матушке. Она лежала, уставившись глазами в потолок, и скорбно молчала. В соседней комнате рыдала опухшая Нинка.
Владик осмотрел участок и оценил масштабы бедствия. Потом тяжело вздохнул и пошел к магазину. Там всегда тусовались местные алкаши. Через пару часов картофельное поле было уничтожено. Половина грядок тоже. Владик нашел компромисс и оставил пару грядок – в утешение любимой жене.
Вечером Владик пожарил шашлык и открыл бутылку вина. Голодные дамы выползли из комнат, всем своим видом показывая, что делают друг другу огромное одолжение.
В общем, мир был восстановлен. Слава умным и терпеливым мужьям! И хорошим сыновьям, кстати! Что немаловажно!
Владик попросил Нинку не принимать самостоятельных решений. Хотя бы на территории маман.
Матушку он попросил быть терпимее и снисходительнее к молодой невестке.
Он ясно им продемонстрировал, что горячо любит их обеих. И попросил не ставить его перед тяжелым выбором – жена или мать.
Свекровь милостиво разрешила Нинке разводить цветы. Сына она очень любила.
Нинка простила все обиды и постаралась свекровь понять. Она очень любила своего мужа Владика. И очень скоро поняла, что при отсутствии компромисса ни за что не построишь счастливую семью.
Нинка была далеко не дура. И ее свекровь, по-моему, тоже.

Мои прибыли из Испании. Данька взахлеб делился впечатлениями и показывал фотографии. Нюся сидела на диване с индифферентным лицом.
Я со злостью подумала: ну что, в конце концов, может порадовать эту цацу? Способна она на положительные эмоции в принципе? Что может ее обрадовать или развеселить? Вызвать искреннюю улыбку?
Может, мне гопак станцевать? Или польку-бабочку?
«Спасибо» мы тоже не услышали. Сувениров не удостоились. Никогда никто из нашей семьи не приезжал откуда-либо с пустыми руками! Мы всегда старались порадовать друг друга. И приучали к этому сына.
Видимо, плохо приучали. Мы с мужем переглянулись и оба вздохнули.
Обед прошел в холодной и недружественной обстановке.
В тот день я окончательно поняла, что ничего хорошего не получится. Слабые надежды улетучились окончательно.
Значит, надо просто терпеть.
А я вообще-то не из самых терпеливых.
Началась обычная, повседневная жизнь. В бытовом плане для меня она совершенно не изменилась. Я по-прежнему готовила обед и ужин. По-прежнему стирала, гладила и убирала квартиру. Почему я не привлекала свою невестку? А нипочему! Неохота унижаться! Если человек не понимает, что после ужина надо вымыть посуду? А после стирки – погладить? И унитаз моют ершиком и чистящим средством? И пылесос стоит в кладовке не для украшения этой самой кладовки? И что картошку можно почистить и отварить – так она точно вкуснее. А курицу вытащить из морозилки и разморозить для завтрашнего ужина?
Человек не по-ни-ма-ет! Или не хочет задуматься. В общем, если надо объяснять, то не надо объяснять! Авторство себе не приписываю – Зинаида Гиппиус.
Молодые по-прежнему запирались в своей комнате и выползали оттуда всклоченные. Я называла их «кролики». Глаза красные и трахаются, прости господи, не переставая. Кролики, ей-богу. И любовь у них кролячья. Ударение на первом «я».
Короче, настроения не было никакого. Домой идти не хотелось. В квартиру я заходила с перекошенным от раздражения лицом. Данька вышел на работу. Уставал – ехать надо было в другой конец Москвы. Нюся была на пятом курсе. На занятия ходила через пень-колоду. Кто ходит на лекции на пятом курсе? Данька предложил отдавать половину зарплаты. Мы отказались. Что мы, не прокормим собственного сына?
Наверное, я во всем не права. Деньги надо было брать, чтобы они почувствовали свою ответственность. С Нюсей я тоже, вероятно, была не права. Так, во всяком случае, мне объясняла Танюшка. Молодые. Многого не понимают. Не понимают, что мы в возрасте, что многое нам уже тяжело. Танюшка настаивала, что надо все терпеливо и доброжелательно объяснять. Не злобиться от того, что пашешь на всех на них, а быть мудрее. Или – хитрее. Например: «Нюсенька, детка моя! Ты не могла бы приготовить ужин? Что-нибудь несложное, картошечку отварить или макароны? Что-то я себя неважно чувствую! Спасибо, детка!»
Во-первых, прикинуться «шлангом», в смысле поныть загробным голосом, для меня проблема. Во-вторых, «Нюсенька, детка моя» – это для меня слишком. Я человек искренний и абсолютно лишенный актерских способностей. Что на уме, то и на лице. И на языке.
– Лучше тихо злобиться? – удивляется Танюшка.
Ладно. Обещала попробовать. Звоню с работы. Говорю, что приболела, простыла, наверное. Спрашиваю, не трудно ли будет ей отварить к ужину картошку? И поджарить куриные грудки. Кстати, уже замаринованные!
Грудки – это моя самодеятельность. Танюшка говорила только про картошку. Грудки – это моя жестокая месть!
Иду с работы и думаю, а может, зря я про грудки? Может, для первого раза хватило бы и картошки?
Но оказывается, сомнениями я мучилась зря – ни грудок, ни картошки! И она спокойно спит. Сладенько причмокивая! Я тихонько заглянула в комнату.
То, что я позвонила и попросила, – фигня. То, что придет с работы ее любимый и голодный муж, – тоже.
И вы прикажете мне ее любить? За что, не объясните? Ведь просто так любят только своих детей и кровных родственников!
Или я не права?
Я зашла на кухню. В мойке сковородка от яичницы, вилка и чашка с кофейной жижей, разлитой по поверхности раковины. Данькины грязные рубашки на полу в ванной.
О какой терпимости вы говорите? И о какой любви? Смешно, ей-богу!
Я понимаю любовь так: любовь – это забота о близком человеке. Любовь – это внимание. Любовь – это желание доставить любимому радость и удовольствие. Даже в ущерб своим интересам. Любовь – это чувство долга. Короче, не «вздохи на скамейке и не прогулки при луне». А такой пофигизм – это равнодушие и скудность души.
О такой невестке я мечтала? И найдется та женщина, которая скажет, что я не права?
Ну а дальше я встала к плите. Почистила картошку и поджарила многострадальные грудки. Запустила стиралку с рубашками. Вымыла посуду и пол на кухне, липкий от апельсинового сока. Нюся пьет по утрам апельсиновый сок. Желательно с мякотью. Потом я вытерла пыль и плюхнулась в кресло. И мне так стало жалко себя! И своего дурачка сына. И я разревелась. Минут на десять. Потом посмотрела на часы и пошла умываться. Через четверть часа должен прийти с работы муж. А следом за ним – сынок. Моя бедная и бестолковая детка.
Влюбляться Данька начал лет с пяти. С детского сада. Влюбившись, объявлял, что готов жениться. Это все, конечно, ерунда. Первая серьезная девочка у него появилась в девятом классе. Звали ее Катя. Катя была хорошенькая и пугливая. Все время здоровалась и говорила «спасибо». Мне хотелось ее обнять и приласкать. У Кати не было мамы, а была мачеха – неплохая женщина, не безразличная. Мы встречались с ней на классных собраниях. Она изо всех сил старалась быть хорошей матерью. Так старалась, что это бросалось в глаза. Катя просиживала у нас все вечера. Родители ее были спокойны за дочь. Катя с нами ужинала и пила чай. Помогала убирать со стола. На день рождения дарила мне цветы. Из поездки в Тбилиси привезла замечательную глиняную посуду. Ездила к нам на дачу. Когда приехала первый раз, я не знала, как им стелить. Данька заржал и сказал.
– Вместе. – И добавил: – Мам, ну ты даешь!
Я очень переживала за Катю. Но подруги меня успокаивали и говорили, что сейчас это нормально. К тому же ребята объявили, что после окончания школы поженятся. Верилось в это с трудом, но Катюша была мне родным человеком.
На выпускном балу все ими любовались. Катюшка жалась к Даньке, а он нежно ее обнимал. Мы и ее родители сидели рядом и улыбались друг другу. Потом вместе выпили шампанского и пошли в кафе.
Поступили они в разные институты. Катюшка пошла в медицинский – так распорядился ее отец.
Встречались они еще примерно год. А потом начались разборки. Недовольство друг другом. Ревность и претензии. Расставались они бурно и тяжело. Никак не могли друг от друга оторваться. Но все же расстались. Что, кстати, вполне закономерно. Разве часто кончается браком первая любовь?
На третьем курсе Катюшка вышла замуж, перевелась в Киев, к мужу. С Данькой они и по сей день в прекрасных отношениях, общаются по скайпу. У Катюшки уже двое детей.
Дальше появилась Даша. Дашина мать была бизнес-леди. Баловала дочку как могла. Даша была девочкой хорошей, но очень нервной и импульсивной. Хотела, чтобы Данька проводил с ней каждую свободную минуту. Что поделаешь, ей было всего восемнадцать. Она не понимала, что мужчине иногда нужно давать свободу и личное пространство. Данька у них практически поселился – Даша его от себя не отпускала. Ее мать замечательно к нему относилась. Однажды мы приехали к ним в гости. Был накрыт богатый стол, все заказано из ресторана. Готовить Дашиной маме было некогда – это понятно. Мы душевно посидели и вполне расположились друг к другу. Хотя люди мы совершенно разные. Когда мы сели в машину, я заревела белугой.
Мой сын, мой маленький мальчик оторвался от нас! Живет в чужом дому и по чужим законам. Нет, его там любят и никто не обижает! Но я увидела тоску в его глазах, когда он нас провожал. Я поняла, что больше всего ему хочется прыгнуть сейчас в нашу машину и поехать домой. С нами.
И завалиться в свою комнату. И оттуда вопить:
– Мам! Сделай мне пару бутербродиков! Один с сыром, другой с копченой колбаской.
И я бы принесла ему бутерброды. С сыром и колбаской. Как он любит. Сбоку на тарелочке тонко порезанный соленый огурчик. И большая кружка чая с лимоном. Его кружка. С Микки-Маусом.
По вечерам он начал приезжать домой, к нам. Даша обрывала телефон и требовала, чтобы он «быстро ехал домой». Он вздыхал и нехотя собирался.
Дашина мама старалась удержать Даньку изо всех сил. Лишь бы дочка не страдала. Я ее понимаю. Она покупала Даньке брендовые тряпки и удивлялась, почему он их не надевает. Вечерами тащила детей в ресторан. На Новый год подарила тур в Прагу. Он отказывался изо всех сил. Ему, студенту, было неудобно пользоваться щедрыми дарами Дашиной мамы. Хотя я уверена, что все это она делала от чистого сердца, тетка она была неплохая. Дочку обожала и во всем ей потакала и старалась угодить.
Однажды она мне позвонила и сказала, что решила сварить борщ. Аргумент – борщ Данька обожает. Перечислила все, что на борщ закупила. Теперь оставалось только его приготовить. Она не умела. Ну, ни разу не варил человек борщ! Зато у нее огромная строительная компания! Женщина она богатая. Зачем ей уметь варить борщи?
Хотя странно. Ведь не всегда она была богатой и успешной!
Я сказала:
– Бери ручку и записывай.
Она удивилась в первый раз. Я начала перечислять поэтапно:
– Порезать, натереть, потушить отдельно и вместе, добавить…
Тут она меня прервала:
– Все, хватит. Дальше не надо. Слишком сложно. Лучше я закажу суши.
Данька сбежал прямо после Праги. Говорил, что Прагу он не разглядел – все было очень плохо и Даша рыдала дни напролет.
Со счастливыми глазами он бродил по квартире и даже пропылесосил и вымыл посуду. Правда, все это прекратилось на следующий день. К хорошему быстро привыкают.
Но я видела, что дома он совершенно счастлив. Впрочем, как и мы.
Бедная покинутая Даша звонила в течение месяца. Звонила и ее мама. Они недоумевали и не понимали, что же произошло. Ведь «как сыр в масле», повторяла растерянная Дашина мама.
Но и эта история закончилась. Я не знаю, что сейчас с Дашей. Устроила ли она свою жизнь. Счастлива ли? Во всяком случае, я ей этого искренне желаю. Люди они хорошие и ничего плохого нам не сделали.
Кстати, суши с тех пор Данька не ест. Говорит, что наелся на всю жизнь.
Дальше была Кристина. Кристина приехала из поселка городского типа, что под Краснодаром. Точнее, из станицы. Росла она с бабушкой и двумя сестрами – Анжеликой и Каролиной. Родители ее искали счастье по белому свету отдельно друг от друга. В детстве Кристина полола огород и пасла корову. И огород, и корову, и сам поселок городского типа она ненавидела всеми фибрами своей души. Хотела вырваться и забыть про сельскую жизнь раз и навсегда. Девочкой она была неглупой и упорной. Работала в магазине и снимала комнату. Экономила на всем, но посылала деньги бабушке и сестрам. Потом поняла, что без образования не выжить. Поступила в институт на вечерний. Научилась делать акриловые ногти и этим подрабатывала. По субботам и воскресеньям работала в баре официанткой. Сняла отдельную квартиру. В общем, была трудягой.
Приходя к нам, она искренне стремилась нам помочь и понравиться. Помогала мне на кухне и первая вскакивала после обеда к раковине, чтобы вымыть посуду. Однажды испекла пирожки с картошкой, вкусные кстати.
Кристина очень и очень хотела любыми путями выйти замуж за москвича. Это было написано у нее на лбу крупными буквами. Данька еще не очень отошел от полусемейной жизни с Дашей и объявил Кристине, что жениться не собирается. По крайней мере в обозримом будущем.
Тогда в ее глазах заплескались беспокойство и тревога. Даньку она любила. Нас уважала и ценила, но цель у нее была определенная. Она понимала, Данька – мальчишка. На ногах еще не стоит. Когда встанет – непонятно. К тому же красавчик. Девки шеи сворачивают. Не муж, а сплошные переживания. Мы люди хорошие. Но до обеспеченных в ее понимании явно недотягиваем.
Она заметалась, не понимала, что ей делать. Но знала одно – это в нее вложила ее непростая жизнь – надо бороться. Мест под солнцем не так много. Под лежачий камень вода не течет. Судьба человека в его руках. Ну, и так далее. К тому же ей было двадцать лет. На родине уже все с колясками.
Она наступила на горло собственной песне и честно все объяснила Даньке. Он ее услышал. Не обиделся. Наверное, не любил. Да нет, наверняка.
Расстались они легко – без взаимных обид и претензий.
Через год Кристина мне позвонила и радостно сообщила, что выходит замуж.
Муж – бывший бакинец. Человек зрелый и обеспеченный. Квартира на Соколе и строится большой дом в Подмосковье. Кристина ждет ребенка, предположительно мальчика. Ее муж счастлив. Она тоже.
Я ее поздравила и от всей души пожелала им счастья. Совершенно искренне.
И еще подумала, что счастливы не только Кристина и ее бакинский муж, но и я. Что эта история так благополучно закончилась. И для Кристины, и для нас. Думаю, меня можно понять. И даже – не осудить.
Дальше была Юлечка. Очень хорошая девочка из очень хорошей семьи. Ничего против Юлечки я не имела. Не девочка, а сплошные положительные эмоции. Сплошной позитив. Образованна, умна и хорошо воспитана. Но Юлечка была нацелена на карьеру. Вообще, она была какая-то слишком правильная и принципиальная. Данька называл ее «пионэрвожатая». Юлечка говорила, что рожать соберется лет в сорок, не раньше. Домашнее хозяйство считает полным бредом и потерей времени. Я возражать не пыталась, не все должны понимать эту жизнь так, как я. И проживать ее так же.
Но… Думать о Юлечке как о потенциальной невестке мне почему-то не хотелось. Да и не пришлось – Юлечка уехала в Англию. Продолжать образование. Дай бог, чтобы у нее все получилось! Она этого вполне достойна. Она по жизни – борец! И жизнь таких уважает.
А потом появилась Тамрико, красивая, как богиня утренней зари. Черные глаза и черные косы. Стройная и легкая, как серна. И такая же пугливая. Серну я, правда, не видела, но представляю.
Тамрико была грустная и молчаливая. Очень стеснительная – кавказское воспитание!
Правда, я слышала, что после свадьбы эти тихие невесты превращаются в весьма решительных жен. Хозяек положения. Я сама такая и это только приветствую. Женщина всегда тоньше, чувствительней и логичней мужчины. И никто меня в этом не переубедит. И еще – женщина выносливей, жизнеспособней и сильней.
А может быть, мне просто не везло с мужчинами?
Даньку принимали в доме Тамрико. Кормили чахохбили и чакапули. Передавали нам чурчхелу и вяленую хурму. Но смотрели на него настороженно. Я предупредила его, что ничего не получится. Грузинская жена – прекрасная жена, но, увы, не для тебя, сынок.
Он горячился и отчаянно спорил. Говорил, что межнациональные браки набирают обороты. Что различие культур и обычаев в современном мире – полная фигня.
Ха-ха! Летом Тамрико уехала к бабушке в Тбилиси, и там ее быстренько сосватали за очень состоятельного и зрелого человека.
Горевал сынок недолго. Вскоре появилась Нюся…
* * *
Господь меня накажет! За мою нетерпимость и мерзкий язык!
Нюся беременна. Срок – два месяца. Поэтому она и спит дни напролет.
Данька растерян. Мы – тем более. Молча переглядываемся и вздыхаем.
Я пытаюсь взять себя в руки. Ношу Нюсе в комнату свежевыжатый сок и очищенный гранат. Пропускаю через мясорубку курагу, чернослив, орехи и лимон. Варю по утрам овсяную кашу и сама делаю творог.
Нюсю тошнит. Я помню, как это ужасно. Нюся не хочет гулять. Я вывожу ее по вечерам после работы. Данька приходит поздно и совсем без сил.
Мне жалко сына, жалко Нюсю и почему-то жалко себя. Даже не понимаю почему. Наверное, меня страшит перспектива моей будущей жизни. В смысле, прощай, покой!
И еще, наверное, я жуткая эгоистка. Мне стыдно.
В субботу Ивасюки зовут к себе на дачу. Говорят, что у них глухие леса и полно грибов.
Едем мы долго, часа четыре. Потому что с остановками. Потому что Нюсю укачивает. И тошнит. Мы встаем на обочине, и Нюся дышит воздухом. Я пересаживаюсь назад, впереди тошнит меньше.
По дороге я кормлю Нюсю солеными черными сухариками – помогает от тошноты. Мне, по крайней мере, помогало. А вот Нюсе нет. Говорит, что после сухарей тошнит еще больше.
Бедная Нюся! Потом она засыпает, и мы выключаем радио.
Ивасюки счастливы, что мы приехали! Это заметно. Накрыт стол, и протоплена баня. В доме тепло, и в печке уютно потрескивают дрова. Мужики идут париться, а мы с Зоей треплемся, сидя в креслах у камина. Она переживает за дочь. Говорит, что сама рожала тяжело. А у Нюси такой узкий таз! И Данька такой огромный! Какой будет ребенок!
Да, Данька родился весом четыре килограмма. Но этого я ей не говорю. Ей и так неспокойно. Потом мы садимся за стол. Все очень вкусно! Нюся капризничает и ест только маринованные помидоры. Это понятно – первые три месяца я банками ела соленые огурцы.
Спится очень сладко. В доме так натоплено, что мы раскрываем окно. За окном густой еловый лес. Воздух такой, что кружится голова. Мы накрываемся настоящей деревенской периной – жаркой, но легкой как пух. Впрочем, почему как? Перина набита настоящим утиным пухом – Зоино приданое. Перину шила Зоина бабушка – на свадьбу внучке. Сейчас таких не делают.
Я шепчу мужу:
– Правда, они славные?
Муж кивает. Они и вправду люди душевные и искренние. Широкие и хлебосольные. Работящие и стойко переносящие все тяготы жизни. А жизнь у них была непростая.
Интересно, как у них получилась такая Нюся? Просто вопреки всем законам логики!
Нас будят рано, пора идти за грибами. Выдают штормовки и резиновые сапоги. Берем корзинки и гуськом шагаем в лес. Ивасюк ведет нас в сокровенные места.
Столько грибов я не видела никогда в жизни! Просто поляны подосиновиков и белых. Маслята – крошечные и скользкие. На поваленных деревьях россыпь опят! За пару часов у нас полные корзины. Ивасюк счастлив, что нас удивил.
Но дома мне становится не по себе! Боже! Как со всем этим справиться! Меня успокаивает Зоя:
– Оставляй! Я все почищу и разберу. Белые высушу на суп. А маслята и опята – засолю и замариную.
От избытка чувств я ее целую. Какая же она чудная тетка!
Нас кормят обедом и провожают в дорогу. Набивают полный багажник подарков – компоты, соленья, яблоки и сливы. Машина с трудом трогается с места.
На следующий день я приношу Зоины гостинцы на работу. Мы варим на плитке картошечку и едим ее с солеными грибами и маринованными помидорами. Все стонут от удовольствия. Какие тут суши?
Только почему-то грустит Сашулька. Глаза на мокром месте и все время жмет кнопки мобильника. Но ответа нет. Потом раздается телефонный звонок, и Сашка выскакивает в коридор. Ее долго нет, и я отправляюсь на поиски. Нахожу ее на улице. Под дождем. С глазами, полными слез. Я обнимаю ее и глажу по голове. Она ревет еще пуще и рассказывает мне, что от нее ушла русалка Матильда, коварная изменница. Ушла к мужику.
Я утешаю Сашку и веду ее в комнату. Ванесса без слов наливает ей стопку оставшегося коньяка. Сашка выпивает ее залпом, а потом допивает остатки прямо из бутылки.
Пьянеет моментально и уже через полчаса ржет в полный голос. Такой вот замечательный характер! Лидочка варит ей кофе.
Алена опять жалуется на своих домашних тиранов. На этот раз свекровь потребовала, чтобы Алена не отсылала деньги родным и отправила ее «на воды». Желательно, в Карловы Вары. У свекрови разбушевался гастритик.
Сашка предлагает Алене переехать к ней – жилплощадь-то освободилась.
Алена заливается густой малиновой краской. На ее лице – ужас. Наверное, она думает, что лучше мерзкая свекровь и бездельник муж, чем опасная и непонятная Сашка.
Лидочка тоже вся в переживаниях. Болеют дети и мается давлением мама – так она называет свою свекровь.
У неунывающей Ванессы тоже настроение хуже некуда. Она получила письмо от дочери с просьбой оформить на нее завещание на квартиру.
– И чего ей не хватает? – горько удивляется Ванесса. – Дом в три этажа, квартира в Риме.
Завещание давно написано. Просто очень обидно.
Я тоже не в лучшем настроении. Живо представляю себе домашнюю обстановку после рождения ребенка. Но пока надо пережить еще Нюсину беременность. А это тоже не для слабонервных. Домой ноги по-прежнему не несут. Я звоню мужу и предлагаю встретиться после работы в центре и где-нибудь поужинать. Надоело перед всеми танцевать и всем подавать. Я тоже, между прочим, работающая женщина.
И еще – большая эгоистка. Это уже понятно.
Дома все то же. Данька с работы не торопится. Я его понимаю. По всей квартире расставлены тазы. На случай если Нюсю затошнит. Меня тоже тошнило. Очень сильно. Четыре месяца. Но до туалета я почему-то добежать успевала. Как будто у нас квартира метров двести. И до туалета – километр. Мы натыкаемся на тазы, и они гремят под ногами.
Я вижу, как мой терпеливый муж тихо звереет. Сынок делает вид, что все это к нему не относится. Иногда ловлю его взгляд, полный беспросветной тоски. У меня к нему два чувства – злость и жалость. Или жалость и злость? Пока не поняла. Хреново в обоих случаях.
По утрам я по-прежнему натираю морковь с яблоком и делаю свежий сок – сельдерей со свеклой и грейпфрутом. Отвожу ее поутру в консультацию на анализы. Сыну нельзя опаздывать на работу. Мне – можно.
Короче, я сама во всем виновата. И вообще, добрые дела надо делать с открытой душой. Иначе – грош им цена.
А у меня на душе только кошки скребут. И это называется – «я делаю все это от души?».

У меня есть приятельница Светка. Точнее – соседка. Живет в квартире напротив. У нее такая история. Пять лет Светка жила со свекровью. Было непросто. Свекровь – женщина хара́ктерная. Светка с мужем решили взять ипотеку и купить квартиру. Свекровь, не стесняясь, говорила, что мечтает о том же, чтобы они поскорее съехали и она зажила вольной жизнью. Светка ходила по своей квартире и гладила руками стены. Ревела от счастья. Денег совсем не было. Ремонт сделали своими силами. Мебель закупили в «ИКЕА». Самую дешевую. В отпуск на море ездить перестали. Ездили в Подмосковье на озеро и жили в палатке. И все равно были оглушительно счастливы.
Но до поры. Однажды свекровь решила, что она очень скучает по внукам. И начала приезжать каждую субботу. В девять утра. Как штык. Ровно в девять. У нее была бессонница, и вставала она рано. Поутру в Светкину квартиру раздавался долгий и требовательный звонок.
Светке хотелось в выходной поспать. Потом поваляться и понежничать с любимым мужем. Потом выпить кофе и опять поваляться. Они имели на это право – чтобы выплачивать ипотеку, оба вкалывали на двух работах.
Но не тут-то было! Светка со стоном сползала с кровати и с лицом, словно перекошенным от зубной боли, шла открывать дверь.
Свекровь заходила и плюхалась на диван. Диван жалобно и протяжно вздыхал – Ольга Васильевна была дамой весьма корпулентной.
Потом Ольга Васильевна сообщала, что проголодалась. Просила чего-нибудь «простенького». Например, оладушек с яблоками. Или сырников с изюмом.
Светка вставала к плите. Из своей комнаты выбегали близнецы – Толик и Люся. Свекровь встречала их коронным жестом – приветственно махала правой ладонью. Как когда-то приветствовал с трибуны свой народ генсек Леонид Ильич Брежнев. Дети пробегали мимо нее. Она просила их не шуметь и поплотнее прикрыть дверь в своей комнате.
Потом она долго и со вкусом завтракала. Выпивала три чашки кофе. Интересовалась, что на обед. Тактично напоминала, что любит гороховый суп с копченой рулькой. Или, в крайнем случае, сборную солянку. И говорила, говорила, говорила…
В двести пятьдесят восьмой раз она рассказывала про то, как тяжело ей дался сын Витя. Как она отрывала от себя последний кусок. Как отказывала себе во всем подряд. Как проводила бессонные ночи у его постели. В общем, не мать, а необыкновенное и выдающееся явление природы.
Дальше шли рассказы о родственниках, знакомых и прочих малоизвестных Светке людях. Обязательно вспоминалась тетка Нина из Севастополя, завещавшая свое имущество «какой-то подруге, а не родной племяннице». Обида, не проходящая годами. Потом она вспоминала свою покойную свекровь и говорила, что та была «женщиной крайне бестактной». Правда, слава богу, виделись они нечасто, так как нетактичная свекровь проживала в городе Свердловске.
«Аллилуйя свекровям, проживающим в иных городах и весях!» – думала бедная Светка.
Светка скрипела зубами и варила гороховый суп. Конечно, с рулькой. Она была хорошим человеком и очень любила своего мужа Витю.
Кстати, Витя часа через полтора после приезда матушки срывал с вешалки куртку и сквозь зубы бросал, что он в гараж. К обеду его не ждать. Ольга Васильевна повторяла коронный жест правой ладонью. После обеда она ложилась отдыхать. В Светкиной спальне.
А Светка на кухне глотала слезы. По пятницам теперь у нее было ужасное настроение. Особенно к вечеру. Ночью спалось с кошмарами. Просыпаться и вовсе не хотелось.
Она молила бога, чтобы обесточился московский транспорт – троллейбусы и метро. Чтобы у свекрови заклинило замок или сломался лифт. Просто чтобы старую грымзу прихватил хронический радикулит. А ведь Светка была человеком незлобивым. Просто доведенным до отчаяния.
Она сидела на кухне и вспоминала, как свекровь ни разу не вышла с коляской во двор. Не прочла малышам ни одной книжки. Не рассказала на ночь ни одной сказки. Она сидела и перебирала, как четки, свои обиды. Есть непреложная истина – если ты хочешь что-то получить, нужно сначала отдать.
Видимо, Ольга Васильевна об этом не знала.
Вечером, просмотрев и прокомментировав все увиденные телепередачи, она выпивала пару чашек чая и собиралась домой. Вез ее на машине сын Витя. Нет! Это вполне нормально и абсолютно естественно! Просто Витя за неделю очень уставал, и ему хотелось вечером выпить пива.
Иногда, правда, не так часто, где-то раз-два в месяц, Ольга Васильевна оставалась ночевать.
Об этом подробно не будем – слишком травматично.
Светка иногда жалела, что Ольга Васильевна не правоверная иудейка. Ведь правоверные иудеи соблюдают субботу – шабат – и не могут передвигаться на транспорте.
В воскресенье утром Светка просыпалась с мигренью. Вставать с постели не было сил. Пойти в кино или в парк с детьми – тем более.
Светка понимала, что еще пару месяцев – и она окажется в психушке с диагнозом «острое нервное расстройство». И она решила спасать семью. Посадила мужа напротив себя и тихо и четко все изложила. Муж, естественно, со всем согласился. Он очень любил свою маму. Но и жену он тоже любил. И разводиться никак не собирался. И они решили действовать.
Витя поехал к матушке. Сказал, что есть серьезный интимный разговор. Ольга Васильевна обожала серьезные и интимные разговоры.
Витя рассказал ей, что отношения со Светкой у них совсем испортились, потому что они пашут как кони и совсем не отдыхают. Потому что с близнецами очень сложно. Потому что Светку достала готовка и все домашнее хозяйство. Что она стала злобной и раздражительной. Что у них – прости, мама, – давно нет супружеских отношений. Что жена предлагает развестись и поделить детей. Люся ей, а Толик – ему. Одна она детей не поднимет. Он, Витя, в принципе, не возражает, потому что тоже задолбался. И вообще, у него есть на примете одна молодая девица. Из Кишинева. Работает у них в конторе буфетчицей. И они даже – по секрету – уже ходили с ней в пивной бар.
В общем, заключил Витя, я, наверное, мамуль, скоро переберусь к тебе. С Толиком, разумеется. По выходным буду брать Люсеньку. Ребятам ведь будет непросто друг без друга. И еще пообещал познакомить Ольгу Васильевну с Аурикой. Той, которая буфетчица из Кишинева.
Ольга Васильевна слегла с давлением. Жестоко, но по-другому было нельзя.
Потом она принялась обзванивать подруг. Все поносили Светку и называли ее неблагодарной стервой. И даже еще покруче. Для Ольги Васильевны это был мед и бальзам. Свою дозу счастья она получила. Напоследок она позвонила подруге Инессе – самой умной из своих приятельниц. Инесса ее внимательно выслушала и объявила, что она, Ольга, полная и клиническая дура. Что ни в коем случае нельзя допустить развода.
– Да, может быть, Светка – не подарок. Но от нее знаешь чего можно ждать. Она порядочный человек, если терпит тебя, Оля, старую каргу, все выходные. Ты должна им помочь! Сделать все, что можешь, и даже больше!
– Что? – испугалась Ольга Васильевна.
В принципе, она считала, что все уже сделала. Например, родила Светке прекрасного мужа Витю!
Разве мало?
Инесса терпеливо начала объяснять, что в случае развода к Ольге Васильевне придет на ПМЖ сын Витя, прописанный на этой жилплощади, к слову. И внук Толик. А это означает многое. Например, готовку, уборку, стирку и глажку. Гуляние с ребенком. Дальше – школу, уроки и учителей. Домашние задания. Сопли и инфекции. По воскресеньем – Люсечка. Детей уже двое.
Но это еще цветочки! Ягодки – это буфетчица с нежным именем Аурика, которая пренепременно захочет проживать в этой квартире, увы, без лишних помех. То есть без Ольги Васильевны.
– Так что коротать последние денечки будешь, подруга, в доме престарелых, – безжалостно заключила Инесса.
Ольга Васильевна положила трубку, не попрощавшись, и часа три просидела на диване, оценивая скорую жизненную перспективу.
Потом опять набрала номер Инессы и взвыла:
– Что делать? Спасай!
Инесса тяжело вздохнула и принялась объяснять:
– Во-первых, прекрати туда шастать. Дай им побыть вдвоем. Для этого, во-вторых, забирай внуков на выходные. Хотя бы через раз. В-третьих. Достань из-под жопы свою сберкнижку и купи им путевки на море. Для них это будет романтическое путешествие, которое восстановит их былой трепет. А денег у тебя и так – задницей ешь.
На это Ольга Васильевна решила сначала обидеться, но потом передумала.
Она внимательно выслушала Инессу и гордо сказала, что подумает.
– Не опоздай! – бросила напоследок коварная подруга.
На следующие выходные Ольга Васильевна предложила сыну привезти к ней внуков.
Ей, конечно, было непросто – все-таки немолодой человек. Но выход нашелся. В соседней квартире жила одинокая и бездетная женщина Тася. За символическую плату три часа она гуляла с детьми во дворе. Отвозила их в цирк и Уголок Дурова. Билеты покупала Ольга Васильевна. По совету все той же Инессы. С готовкой проблем не было – Толик с Люсей, как все дети, обожали макароны. С сыром и даже без. На завтрак и ужин и вовсе ерунда – творожки, йогурты и глазированные сырки.
По телевизору шли по выходным бесконечные мультики. Дети сидели перед ящиком, как приклеенные, – дома смотреть телевизор в таких масштабах им не позволялось.
На годовщину свадьбы Ольга Васильевна торжественно преподнесла сыну и снохе путевку в Хургаду. Светка ее целовала и говорила, что больше таких свекровей на свете нет.
Из поездки, загорелые и счастливые, Светка с Витей привезли ей золотого скарабея на золотой же цепочке. Все были счастливы.
А главное, Ольга Васильевна сильно привязалась к своим внукам – Толику и Люсе. Да нет, не просто привязалась, горячо полюбила.
Ведь когда что-то вкладываешь…
Только вот «серый кардинал» Инесса осталась без подарка и благодарности.
Впрочем, один подарок она когда-то получила, при рождении, – хорошие мозги.
А кулон с цепочкой она и сама себе купит. Она дама небедная.
Какая свекровь Ольга Васильевна? Хорошая или плохая? По крайней мере вменяемая. Пусть даже все это она делала из чистого эгоизма. Все мы – живые люди. Плохого и хорошего хватает у всех. Все, в той или иной мере, заложники своих пристрастий и привычек. Не будем никого судить! Главное – результат!

Мы пьем соки, гуляем и готовимся к родам. Я поднимаю всех знакомых, чтобы найти хорошего врача-акушера. С ужасом вспоминаю свои роды. Кошмар кошмарный. В смысле, роды по-советски. С окриками врачей и акушерок, но без обезболивания. Было ощущение, что мы все, рожающие и замученные, враги народа. Нас открыто ненавидели и даже не пытались это скрыть. Я рожала больше суток. Про меня все забыли, никто не подходил. Когда отошли воды, я позвала на помощь. Была глубокая ночь. Акушерка сказала, чтобы я ждала до утра. Ничего со мной не случится. Акушеры – тоже люди. А люди хотят по ночам, как ни странно, спать. Я плакала и звала на помощь маму. Тихо-тихо. Мама, наверное, услышала. Она примчалась в роддом в семь утра. И подняла кипиш. Да такой, что ко мне подлетел главврач. Я родила. С божьей и маминой помощью. А если бы мама не подоспела?
Потом нам не выдавали чистые пеленки. Экономили. Пеленки лежали в закрытом шкафу в коридоре. Я взяла нож и взломала замок. Гнить не хотелось. Мне пригрозили досрочной выпиской. Я рассмеялась им в лицо и настучала маме в записке. Завотделением пришла и села на край моей койки. Вымученным голосом она пыталась выяснить, что меня не устраивает. Шкаф с пеленками больше не запирали. Починили бактерицидную лампу в палате. Столяр отогнул полуметровые гвозди на форточке. Мы смогли проветривать палату.
Когда я выписывалась, мне казалось, что я вырвалась из ада.
Теперь полно прекрасных частных клиник, с человеческими условиями пребывания, где чистота и хорошее питание. Но главное – свой врач и акушер. Это залог успеха. Врача нашла мама. Врач сказал, что надо лечь дня за два-три до родов. Нюся категорически отказалась.
Мы с мамой обиделись. Какой эгоизм! Думать о себе, а не о ребенке. Танюша мне терпеливо объясняла, что в Нюсе еще не проснулись материнские чувства.
Я предположила, что они могут не проснуться и после родов. Танюша сказала, что я очень недобрая и что открываюсь ей с новой стороны. Понятно, что не с положительной.
Роды начались ночью. В субботу. Все, как я накаркала. Кассандра, блин. Наш врач был на даче. Дача в ста километрах от Москвы. Пока он, бедолага, добирался, Нюся почти родила. Родила, слава богу, довольно легко.
У меня внук! Вес – три семьсот, рост пятьдесят четыре сантиметра. В своего папашу – не короткий. Мы стоим под окном палаты и радостно вопим. Нюся к окну не подходит. Сообщает по телефону, что она спит. И что мы ей мешаем.
Я сдерживаюсь, чтобы не разреветься. Данька растерян. По-моему, он не очень понимает, что произошло. И что нас ждет впереди, кстати, тоже!
Вечером приезжают Ивасюки, и мы выпиваем за здоровье малыша и его родителей.
И никто не испортит мне праздник!

У моей бабушки была родная сестра Любочка. За два года до войны Любочка вышла замуж и родила дочку Маришку. Муж ушел на войну и погиб через четыре месяца. Конечно, она горевала. Но замуж вышла без особой любви и полюбить мужа не успела. Любочку с дочкой эвакуировали в глухое татарское село. Поселили в доме у старой татарки тетушки Зифы. Крошечная и круглая, как колобок, в кипенно-белом платочке на голове. По-русски она почти не говорила. У Зифы был сын Шамиль. На фронт его не взяли как больного туберкулезом костей. Кроме него, в колхозе оставались еще пару стариков. Шамиля назначили председателем. Он еле передвигался на двух костылях.
Татары приняли Любочку с дочкой как родных. Ели за одним столом. Девочке – лучший кусок. Через год Любочка сошлась с Шамилем. Не от тоски, у них случилась большая любовь. Та, что случается в жизни нечасто. Как единственный молодой мужчина, пусть и инвалид, Шамиль был в селе завидным женихом. Молодые красавицы были не прочь выйти за него замуж. А тут – русская. Чужая. Да еще с ребенком. Любочка шла по улице и опускала глаза.
Единственно, кто принял ее всем сердцем, – это татарская свекровь. Она называла Любочку дочкой, а Маришку – внучкой. Научила готовить татарские блюда – беляши, кыстыбый, чак-чак.
Только русский язык никак освоить не могла, но они понимали друг друга без слов. А вот Маришка уже вовсю болтала на татарском и крутилась возле бабушки. Зифа укладывала ее спать и пела колыбельную. Маришка ее не отпускала и целовала морщинистые щеки.
Шамиль и Любочка расписались. В город Любочка решила не возвращаться. Мечтала родить мальчика, но не довелось. Шамиль умер.
Любочка поехала в Москву. Маришка осталась с бабушкой. Когда Любочка за ней вернулась, та не захотела уезжать. До восьмого класса Маришка росла в селе. Потом Любочка ее уговорила уехать в город учиться. Каждое лето, до самой смерти бабушки, они приезжали в Татарию.
Замуж, кстати, Маришка вышла за татарина. Потому что считала себя татаркой. Свою дочку она назвала в честь бабушки – Зифой.
Такая вот история.

Мы дома. В том же составе плюс мальчик по имени Илюша. Наш внук. Илюша – копия маленького Даньки. Я могу смотреть на него часами. Смотреть и умирать от счастья.
Но смотреть на него долго не получается. Дел невпроворот. Я беру отпуск. Три раза в неделю приезжает на помощь Зоя, мы спим с ней на одной кровати. Зоя гуляет с ребенком, а я готовлю и глажу. Нюся лежит и смотрит телевизор. Или спит. Я понимаю, сон для кормящей матери – это святое. Весь ее вид говорит о том, что она нам сделала великое одолжение и доставила огромное счастье. Последнее – чистая правда. Илюшу мы все дружно обожаем.
Но… Совесть-то иметь надо! Или хотя бы иногда ею пользоваться. Но это в том случае, если она, конечно, есть…
Илюша, как и положено младенцу, по ночам не спит. Когда крики становятся невыносимыми, я врываюсь в комнату и хватаю его на руки. Нюся говорит: «Пусть орет. Не надо ему потакать».
Кому? Месячному ребенку? Я боюсь, что он накричит пупочную грыжу. Что у него расстроится нервная система. Про то, что нервная система у всех нас уже расстроилась, я не говорю.
Даньку еле держат ноги, муж тоже не высыпается. А ведь им на работу! Мне, кстати, скоро тоже. Думаю об этом с ужасом. Предлагаю сыну спать в комнате отца. Какой смысл не спать всем одновременно? К тому же внука я готова на ночь брать к себе. Жалко мужа и сына. Кормильцев, между прочим.
Нюся возмущается и обижается. Отец должен спать с ребенком. Вставать к нему по ночам. Словом, разделять все тяготы. Иначе он не прочувствует свое отцовство.
Я объясняю ей, что сама она добирает сна днем. Но это не аргумент. Так же как и то, что кормящей матери нельзя есть виноград, свежие огурцы и котлеты с булкой из «Макдоналдса».
Нюся опять обижается и говорит:
– А мне хочется.
Вот это, я понимаю, аргумент. Железный. Не поспоришь. А потом она сообщает, что вообще заканчивает грудное вскармливание. Потому что надоело. Хочется пива и покурить.
Я ничего не отвечаю. У меня нет слов. Я призываю в сообщники Зою. Но это не помогает. Нюся пьет таблетки от грудного молока и кормление завершает.
Я не ангел. Ни в коем случае! Даже не претендую. Я тоже была измучена, раздражена, цапалась с мужем. Сама готовила, прибиралась и стирала. Целыми днями гладила детское – с двух сторон. Мне никто не помогал, все работали – и свекровь, и мама. Мама приезжала по выходным и уходила с коляской гулять, чтобы я хоть пару часов поспала. Но всегда находились дела. «Поспать» оставалось заветным словом и несбыточной мечтой. Памперсов в свободной продаже еще не было. А были ведра с замоченными пеленками.
Но я помню, какое это было ни с чем не сравнимое счастье – кормить сына грудью! Как он чмокал, а потом закрывал глазки и засыпал. Как я тормошила его за щечку и пыталась разбудить. Как от него вкусно пахло грудным молоком. Как я плакала, когда оно закончилось! Мне казалось, что я сына чем-то обделяю. Что-то недодаю.
Нюсе так не кажется. И я совершенно бессильна! Ни на что повлиять не могу! Внук мой. Я все для него делаю. Только не могу принимать решения. У него есть родители. Ну, тогда, если вы нас не слушаете и наше мнение не учитывается, обходитесь без нас!
У Илюши начинается диатез. Я кидаю на Нюсю уничижительные взгляды. Она их не замечает. Крепкие нервы!
Мама говорит, чтобы я не вмешивалась и поскорее выходила на работу, «чтобы не видеть хотя бы пару часов весь этот кошмар».
И я выхожу на работу. Ура! Или – не ура?
Я счастлива, что снова в строю. Хотя из-за бессонных ночей я все время зеваю и меня пошатывает. Домой я стараюсь звонить пореже. Как ни позвоню, обязательно бужу Нюсю.
Девчонки мои мне очень рады. Я потихоньку прихожу в себя, все-таки положительные эмоции.
У Сашки новый роман. Девица по имени Фекла. Где она их берет? То Матильда, то Фекла…
У Алены, похоже, что-то меняется. В сознании. А это – уже начало. Мы слышим, как она орет по телефону на свекровь и шваркает трубку. Сашка поднимает вверх большой палец.
У Лидочки все то же. Она не очень-то делится. А вот Ванесса, похоже, приобрела нового кавалера. Какой-то вдовец из соседнего подъезда.
– Шустренький! – смеется довольная Ванесса.
Интересно, что она имеет в виду? Неужели…
Ну, дай им бог!
Я прихожу домой с работы. Честно говоря, валюсь с ног. Наверное, перечислять то, что меня встречает дома, уже не стоит. Мою посуду, запускаю стирку и готовлю ужин. Почти безропотно. Спрашиваю Нюсю, гуляла ли она с Илюшей. Гуляла. На балконе. А какая разница? Она удивляется. Потом она сообщает, что надо идти в поликлинику на прививки.
Я теряю дар речи. Что, ребенок уже идет в детский сад? Гуляет в песочнице? Ребенку три месяца, какие прививки? Притом что от искусственного вскармливания он весь в диатезе. Да и вообще, к прививкам я отношусь далеко не однозначно. Во всяком случае, не в этом возрасте.
А она долдонит:
– Врач сказал, значит, надо.
Я потихоньку звоню сватье. Пытаюсь привлечь ее в союзники. Но Зоя тоже считает, что надо, раз врачи говорят.
– А свои мозги для чего? – рявкаю я.
Наверное, Зоя сейчас очень жалеет свою дочку. Такая ей досталась злючая свекровь! И лезет во все. Все ей надо! Делала бы все, что положено. И не вмешивалась в чужую жизнь!
Но я подключаю сына. Я очень настойчива и категорична. Данька объявляет Нюсе, что на прививку идти не надо.
Нюся отвечает:
– Ясно. Ясно, чья это работа.
Мне наплевать. Интересы ребенка дороже.
Я жалуюсь маме. Возмущенная мама говорит, что Нюсе надо оставлять задание, например отварить макароны на ужин. Прокрутить котлеты.
Мама считает, что я сама во всем виновата. Сначала посадила всех на голову, а теперь злоблюсь. Привет от Танюшки! Дрессировщики!
Она права. Перед сном я вежливо, но твердо прошу Нюсю сварить на ужин макароны.
Потом окончательно наглею и еще предлагаю заодно запечь курицу.
Нюся смотрит на меня с недоумением:
– Ну, я же здесь не хозяйка!
– Не хозяйка, – подтверждаю я. – Но ты тут живешь. И у тебя есть муж.
– Муж – да, – соглашается она. И предлагает питаться отдельно: отдельная полка в холодильнике, отдельные кастрюли.
Я не понимаю:
– Отдельно от чего?
– Друг от друга, – спокойно объясняет она.
Мне кажется, что меня хватит удар. Отдельно от меня? От моего мужа? А нам – отдельно от нашего сына?
– Так многие живут, – пожимает плечами Нюся.
Я делаю шаг вперед. К ней. И тихо и внятно говорю по складам:
– Запомни! Так не будет. Ни-ко-гда. В моем доме! Ясно?
Она пятится назад. Снова пожимает плечиком и бросает:
– Ясно.
Я ухожу к себе. Курю в форточку, и меня трясет. Решаю, что сыну я ничего не скажу. Мне его жалко. Не как сына, а как человека.
А может быть, сказать надо? Может быть, он что-то поймет?
Но есть Илюша! И это неоспоримый факт!
Кстати, ни макароны, ни курицу на следующий день Нюся не приготовила.
Интересно, кто кого? Хотя ответ мне, кажется, уже ясен. Я проиграла.

Но не всегда отношения с невесткой – война.
С этой женщиной я была знакома лично. Так что рассказ из первых уст.
В тот год, по наводке моей бестолковой приятельницы, мы поехали в Геленджик. На машине. Было здорово – мы молодые, машина новая, дорога интересная. Данька впервые увидел горы. Сняли халупу у семьи местных греков. Халупа – не то слово! Шанхай! Домик дядюшки Тыквы. В каморке – две кровати с панцирными сетками и раскладушка для Даньки. И таких халуп – штук десять в ряд. Построенных, по-моему, из картонных коробок. Душ один на всех. Так же как и туалет «типа сортир». В смысле, дырка в полу. Жуть! Но на другое у нас денег не было. А ребенку нужны море и фрукты. У греков была русская невестка. День напролет в маленькой комнатухе без окон она варила самогон. Надышавшись парами, выпадала из комнатухи мордой об землю, и ее никто не поднимал, пока она сама не приходила в себя. Страшноватое зрелище, честно говоря. Данька сначала пугался и плакал, а потом привык.
Сами хозяева жили в новом трехэтажном кирпичном доме. Во дворе, под навесом, была кухня. Пять столов и три плиты. Еще и два холодильника, из которых непонятным образом исчезали добытые в тяжелых боях продукты. Море было грязное. Пляж кишел народом. Цены на фрукты, как в Москве. Но ребенок дышал морским воздухом! И мы мучились дальше.
В нашем дворе люд был со всей империи: Питер, Краснодар, Мурманск, Вологда, Киров и Минск.
По ночам было шумно – гудели студенты из Питера. Муж из Мурманска ревновал свою жену, поднимал на нее руку. По-моему, было за что. Как только он засыпал, она мигом просачивалась к питерским студентам. У пары из Минска истошно вопил двухлетний ребенок. Сварщик из Тюмени, страдающий астмой, надрывно кашлял ночь напролет.
В общем, отдых по-советски. Секс для бедных. Не знаю, многие говорят, что раньше отдых был доступный. Но моя семья, например, никогда не получала дармовых путевок. Ни на море, ни в Подмосковье. Мои родители, кстати, тоже. Всегда отдыхали дикарями. Со всеми вытекающими, малоприятными моментами и подробностями. Так что, когда мы смогли себе позволить Турцию, Испанию и Египет, нашему восторгу и счастью не было конца. Отдельный номер! С туалетом и душем! Прекрасная кровать, холодильник и телевизор. Балкон с видом на море. Еда на любой вкус! И никакой грязной посуды! Мы наконец почувствовали себя людьми!
Но до этого было еще далеко. А пока – мы в Геленджике. Хозяева пьют и без стеснения выясняют отношения. Соседи – описано выше.
В соседней пристройке жила одинокая женщина. Очень тихая и приятная. Примерно лет сорока. Из города Донецка. Вернее, из-под Донецка, из шахтерского поселка. Мы, что вполне естественно, познакомились. Она даже предложила помощь – отпускала нас в кино по вечерам, а сама приглядывала за спящим Данькой. Как-то к слову, совсем не специально, она рассказала свою историю.
Муж и сын – шахтеры. Здоровье подорвано, труд каторжный. С продуктами, впрочем, как и везде, сложности. Экология ужасная. Аварии на шахтах. Все выживают, как могут. Государству, как всегда, наплевать. Ее сын знакомится с девочкой. Девочка детдомовская, сирота. На свете никого нет. Она, Рая, говорит, что «девонька чудесная». Она приняла ее всем сердцем и стала для нее матерью. Живут все вместе и очень дружно. Девочку она называет дочкой. Всегда на ее стороне. Ругает сына, если он не прав. Девочку жалеет.
Но приходит беда. Раина невестка заболевает – онкология, рак крови. Девочку везут даже в Москву. Для этого Рая относит в ломбард все свое нехитрое золото. В Москве диагноз подтверждают. Уезжают домой. Проходят все круги ада. Рая не выходит из больницы. Кормит сноху с ложки. Дальше – курсы химиотерапии. Девочка почти не встает с постели. Под окнами ставят раскладушку, и муж выносит ее на руках во двор. В хорошую погоду. Рая ее моет и выносит горшки. Достает дефицитные лекарства, для чего пишет письма в столицу. Бьется за ее жизнь так, как не всякая мать.
И девочка живет! Даже начинает понемногу ходить. Проходит три года. Раин сын, молодой и здоровый парень, находит себе зазнобу. Что вполне понятно. Рая все понимает, но приказывает сыну ночевать приходить домой. Чтобы не расстраивать больную жену. Сын, конечно, все выполняет. С женой он ласков и терпелив. Она ни о чем не догадывается. А если и догадывается, то гонит от себя нехорошие мысли. В их доме ничего не изменилось. Все по-прежнему. Ее семья – самые родные и любимые люди. Никто не дал ей ни разу в этом усомниться. Когда у девочки рецидивы, Рая поднимает на ноги всю местную медицину. С ней предпочитают не связываться.
Соседки Раю и жалеют, и осуждают. Мол, не дает сыну устроить нормальную жизнь. Чужое дитя дороже своего. Соседки есть соседки! А она удивляется – какое «чужое»? Дите ведь, человек! Как от нее отступиться?
Простая русская баба. С нелегкой судьбой. Про величие души и богатство сердца говорить не будем.
Вечером она показывает мне подарки для девочки – кофточки и брючки. Совсем маленького размера.
– Пусть порадуется, – говорит Рая и улыбается.
И еще каждый вечер бегает на почту. Отстаивает двухчасовые очереди, чтобы поговорить со снохой.
Без комментариев.

Я не могу на нее смотреть! Я больше не могу работать над собой. Я не хочу смотреть на сына. Мне его уже не жалко. Устроить себе и нам такое! Кретин недоделанный! Что я упустила в своей жизни? Что не смогла ему объяснить? Что не смогла донести?
Я совсем перестала спать по ночам. У меня обострилась язва и каждый день болит голова. С мужем мы почти не общаемся. С сыном тоже. Ужинаем поодиночке. Прячем друг от друга глаза. Обстановка в семье невыносимая! Что мне делать? Как поступить? Как спастись и спасти своих близких?
Никогда я не была в таком отчаянии! Шутки кончились. Острить на тему моей невестки больше не получается. С подругами по телефону я не общаюсь. Просто лежу в своей комнате и смотрю в стену. Ни сын, ни муж ко мне не заходят. Им самим хреново. Утешать меня у них нет никакого желания. На выходные муж уезжает к матери и работает там. Я понимаю – там покой и тишина.
Данька берет халтуру в субботу, ездит на работу, чтобы поменьше находиться дома. Говорит, что хочет побольше заработать. Ха-ха. А куда деваться мне?
Хватит. Я не позволю так коверкать свою жизнь. Надо принимать решение. Иначе – пропасть. Яма без дна.
Я еду к маме. Плачу у нее на плече. Она тяжело вздыхает и почти не комментирует. Говорит, что я состарилась на десять лет и что мой муж от меня в итоге слиняет. Мама не очень умеет утешать. Зато она говорит правду и все расставляет на свои места. Без иллюзий.
И она предлагает выход. Снять этим придуркам квартиру. Оказывается, все проще простого!
Но я пугаюсь.
– А Илюша? Как эта справится с ним? Загубит ребенка!
Мама говорит:
– Ерунда. В конце концов, у нее есть мать, пусть приезжает и помогает. Пусть нанимают няню.
– Какую няню? – снова пугаюсь я.
Потом вспоминаю про деньги. Где взять деньги на съемную квартиру.
Мама говорит, что поможет. Что у Даньки зарплата. Что есть Ивасюки. Есть баба Тома. Короче, если всем миром…
Я остаюсь ночевать у мамы и в первый раз за много дней сплю как убитая. Без снотворного.
* * *
После краха моего бессмысленного первого брака я не могла ни с кем встречаться года полтора. Родители не на шутку разволновались. Решили меня с кем-нибудь познакомить. Бросили клич по родственникам и друзьям. Начали поступать предложения. Особенно старалась мамина тетя Анеля. Анеля была бездетна и имела за плечами три вполне удачных брака. Все ее мужья уходили из жизни и оставляли Анеле неплохое наследство. Всю жизнь Анеля изображала из себя беспомощное и не приспособленное к жизни дитя. Внешне она была похожа на куклу – нежные кудряшки, круглые глазки и хрупкая фигурка. Анеля хлопала глазками и говорила, что ничего не понимает в этой сложной жизни. Не может сопротивляться невзгодам и принимать решения. Мужчины с готовностью принимались решать ее проблемы. С такими женщинами они чувствуют себя весомее и значительнее.
Мама говорила, что у Анели железная воля и что «щучка она еще та». Я думаю, что искусство понесло непоправимую потерю, не приобретя в лице Анели великую драматическую актрису.
Словом, мужья нежили, холили и старались доставить ей радости и удовольствия. Анеля заявляла, что она типичная чеховская «душечка», а на деле была расчетливой, далеко не бескорыстной штучкой.
На старости лет, потеряв последнего мужа, она впервые в жизни устроилась на работу. Не потому, что нуждалась в деньгах. Ей просто наскучило сидеть дома. Недалеко от ее дома находился кожно-венерологический диспансер. Пешком – три минуты. Анеля устроилась в регистратуру. Она говорила, что работа очень интересная, с людьми. Много «потрясающих, жизненных историй». Много интересных персонажей. Она обожала послушать истории про чужие судьбы.
В общем, на работу ходила как на праздник. Говорила знакомым, что «может посодействовать в решении венерологических проблем». Все от нее шарахались.
Вот она-то и принялась искать мне жениха. Очень активно. Анеля, надев на нос очки, внимательно изучала обложку медицинской карты. Если мужчина был не стар и имел московскую прописку, тетушка высовывала физиономию в окошко и с заговорщицким видом шептала ошарашенному «претенденту», что у нее очень важное и строго конфиденциальное дело.
Мужчина пугался и беспокойно оглядывался по сторонам, полагая, что этой даме в белом халате известно что-то страшное о его болезни. Что она хочет его о чем-то предупредить или предостеречь. Тетушка железной дланью вцеплялась в его пиджак и выволакивала в пустую рекреацию.
Там она начинала жарко шептать, что у нее есть замечательная родственница. Чудесная девочка. Из прекрасной семьи. Показывала мою фотографию и пыталась всучить мой телефон. Претендент отпрыгивал в сторону и пытался вырваться из цепких Анелиных рук. Получалось не у всех. Когда я у нее спросила, не боится ли она предлагать мне кавалеров с венерологическими проблемами, она легкомысленно отмахивалась и авторитетно заявляла, «что теперь все лечится».
Конечно, она же была сотрудником лечебного учреждения с богатым медицинским опытом! Человек в белом халате!
Слава богу, мне никто ни разу не позвонил. Видимо, потенциальные женихи справедливо решали, что у такой сумасшедшей тетушки, наверное, не менее сумасшедшая племянница.
Или были целиком сосредоточены на процессе излечения триппера или сифилиса.
Через два года после развода я познакомилась с Павлом, своим будущим мужем. Познакомилась в метро, очень банально. Он не выглядел ловеласом и в дальнейшем мне признался, что так знакомился в первый раз.
В тот же день мы прошатались по улицам часа четыре. Нам было очень интересно болтать. Обо всем на свете. У нас оказались схожие вкусы на очень многое – книги, кино и музыку. На следующий день мы пошли в Пушкинский. И там тоже удивились: нам нравилось практически одно и то же. Потом пошли в кафе на улице Горького и выпили бутылку шампанского. В тот же вечер Павел сделал мне предложение. Я почему-то не очень удивилась и почему-то сразу же согласилась. На второй день знакомства.
Я не была безумно влюблена. Мне нравился Павел как человек. Не был противен как мужчина. И еще я понимала, что надо устраивать жизнь. Короче говоря, я поняла, что с этим человеком можно делить время. И подумала, что я не прочь родить от него ребенка. А ребенка мне очень хотелось. Очень-очень.
Мы познакомили родителей. Все отнеслись друг к другу вполне терпимо. А мои расценили будущего зятя и вовсе как подарок небес. Им было с чем сравнивать.
Да и по поводу моих умственных способностей они волноваться перестали. Ярлык «идиотка» с меня был торжественно снят.
Мы сыграли скромную свадьбу у нас дома. Были только самые близкие. Пришлось позвать и Анелю. Так, бедолага, старалась! А справились без нее.
Жить мы стали у моих. Так что мне ломать себя не пришлось. И Павлику тоже. Его искренне полюбили и приняли как родного сына.
Жили мы хорошо, дружно, без скандалов.
А мужа я полюбила года через три. Несмотря на то, что его человеческие достоинства и истинно мужской характер были обнаружены и оценены мною довольно давно. Гораздо раньше, чем я смогла его полюбить. Не как человека, а как мужчину. И я со временем поняла, что есть только одно местоимение – мы. И такое, оказывается, бывает.
* * *
Квартиру для молодых мы сняли за две остановки от нас. Данька был обескуражен нашим решением, но я попыталась все ему объяснить. Сказала, что это необходимо, иначе будет только хуже. Мы окончательно разучимся друг друга понимать, мягко говоря. Он вздохнул и согласился. Нюсе, разумеется, квартира не понравилась. Не тот ремонт, не та мебель, не тот вид из окна.
Но думаю, что причина ее недовольства крылась в том, что в квартире не было балкона. Я постаралась специально. Так что она поняла – с ребенком придется, увы, гулять.
Конечно, приезжала Зоя. Готовила, гладила и стирала.
Приезжала и я, привозила продукты и гуляла с Илюшей во дворе. В воскресенье вечером мы с мужем отпускали молодых родителей на свободу – в кино или в кафе. С Нюсей у меня были отношения сдержанные и дипломатические. При встрече мы не целовались, но мужественно друг друга терпели.
А дома у нас наступил медовый месяц! Да что там медовый месяц! У нас дома наступил рай! Блаженство. Умиротворение. Покой.
Короче, абсолютное и безоговорочное счастье.
Честно говоря, я даже не очень скучала по сыну. И не очень переживала о том, как он питается и в каких рубашках ходит на работу.
Нет, я все-таки эгоистка.
Ну и ладно – что выросло, то выросло. И мне почему-то не стыдно. Совсем.
* * *
Теперь снова о своем прошлом. Жили мы дружно и спокойно, пока не заболел мой папа. Тяжело и безнадежно. Я была беременна. После рождения Даньки мы переехали к свекрови, чтобы не беспокоить отца.
Тамара Аркадьевна приняла нас сдержанно. Тогда я ее осуждала, а теперь понимаю. Мы здорово нарушили ее жизненный уклад. К тому же она патологическая чистюля. А тут – пеленки, тазы с пеленками, ведра с пеленками, кастрюльки, бутылочки, марля на веревках, коляска с грязными колесами.
Конечно, это все ее раздражало. Стремление к чистоте у нее было нездоровое, патологическое. Например, она любила всем рассказывать, что из ее унитаза «можно пить». В смысле его чистоты. Моя мама однажды поинтересовалась:
– А что, у вас чашки закончились?