Поделиться:
  Угадай писателя | Писатели | Карта писателей | Острова | Контакты

Джефри Чосер - Кентерберийские рассказы [конец XIVв]
Язык оригинала: BRI
Известность произведения: Средняя
Метки: antique_european, История, Классика, Новелла, Поэзия, Проза, Сборник

Аннотация. «Кентерберийские рассказы» английского поэта Джеффри Чосера (1340? - 1400) - один из первых литературных памятников на едином общеанглийском языке. В книге ярко проявились замечательные качества чосеровского гуманизма: оптимистическое жизнеутверждение, интерес к конкретному человеку, чувство социальной справедливости, народность и демократизм. «Кентерберийские рассказы» представляют собой обрамленный сборник новелл. Взяв за основу паломничество к гробу св. Томаса Бекета в г. Кентербери, Чосер нарисовал широкое полотно английской действительности той эпохи.

Полный текст. Открыть краткое содержание.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 

Общий пролог Здесь начинается книга Кентерберийских рассказов     Когда Апрель обильными дождями Разрыхлил землю, взрытую ростками, И, мартовскую жажду утоля, От корня до зеленого стебля Набухли жилки той весенней силой, Что в каждой роще почки распустила, А солнце юное в своем пути Весь Овна знак успело обойти, [1] И, ни на миг в ночи не засыпая, Без умолку звенели птичьи стаи, Так сердце им встревожил зов весны, - Тогда со всех концов родной страны Паломников бессчетных вереницы Мощам заморским снова поклониться Стремились истово; но многих влек Фома Бекет, [2] святой, что им помог В беде иль исцелил недуг старинный, Сам смерть приняв, как мученик безвинный.   Случилось мне в ту пору завернуть В харчевню «Табард» [3], в Соуерке, свой путь Свершая в Кентербери по обету; Здесь ненароком повстречал я эту Компанию. Их двадцать девять было. Цель общая в пути соединила Их дружбою; они – пример всем нам - Шли поклониться праведным мощам. Конюшен, комнат в «Табарде» немало, И никогда в нем тесно не бывало. Едва обильный ужин отошел, Как я уже со многими нашел Знакомых общих или подружился И путь их разделить уговорился. И вот, покуда скромный мой рассказ Еще не утомил ушей и глаз, Мне кажется, что было бы уместно Вам рассказать все то, что мне известно О спутниках моих: каков их вид, И звание, и чем кто знаменит Иль почему в забвенье пребывает; Мой перечень пусть Рыцарь открывает.   Тот рыцарь был достойный человек. [4] С тех пор как в первый он ушел набег, Не посрамил он рыцарского рода; Любил он честь, учтивость и свободу; Усердный был и ревностный вассал. И редко кто в стольких краях бывал. Крещеные и даже басурмане Признали доблести его во брани. Он с королем Александрию брал, [5] На орденских пирах он восседал Вверху стола, был гостем в замках прусских, Ходил он на Литву, ходил на русских, А мало кто – тому свидетель бог - Из рыцарей тем похвалиться мог. Им в Андалузии взят Алжезир [6] И от неверных огражден Алжир. Был под Лайасом он и Саталией И помогал сражаться с Бельмарией. [7] Не раз терпел невзгоды он и горе При трудных высадках в Великом море, [8] Он был в пятнадцати больших боях; В сердца язычников вселяя страх, Он в Тремиссене трижды выходил С неверным биться, – трижды победил. Он помогал сирийским христианам Давать отпор насильникам-османам, И заслужил повсюду почесть он. Хотя был знатен, все ж он был умен, А в обхожденье мягок, как девица; И во всю жизнь (тут есть чему дивиться) Он бранью уст своих не осквернял - Как истый рыцарь, скромность соблюдал. А что сказать мне об его наряде? Был конь хорош, но сам он не параден; Потерт кольчугой был его камзол, Пробит, залатан, в пятнах весь подол. Он, возвратясь из дальнего похода, Тотчас к мощам пошел со всем народом.   С собой повсюду сына брал отец. Сквайр [9] был веселый, влюбчивый юнец Лет двадцати, кудрявый и румяный. Хоть молод был, он видел смерть и раны: Высок и строен, ловок, крепок, смел, Он уж не раз ходил в чужой предел; Во Фландрии, Артуа и Пикардии [10] Он, несмотря на годы молодые, Оруженосцем был и там сражался, Чем милостей любимой добивался. Стараньями искусных дамских рук Наряд его расшит был, словно луг, И весь искрился дивными цветами, Эмблемами, заморскими зверями. Весь день играл на флейте он и пел, Изрядно песни складывать умел, Умел читать он, рисовать, писать, На копьях биться, ловко танцевать. Он ярок, свеж был, как листок весенний. Был в талию камзол, и по колени Висели рукава. [11] Скакал он смело И гарцевал, красуясь, то и дело. Всю ночь, томясь, он не смыкал очей И меньше спал, чем в мае соловей. Он был приятным, вежливым соседом: Отцу жаркое резал за обедом. Не взял с собою рыцарь лишних слуг, Как и в походах, ехал он сам-друг. С ним Йомен был [12], – в кафтане с капюшоном; За кушаком, как и наряд, зеленым Торчала связка длинных, острых стрел, Чьи перья йомен сохранять умел - И слушалась стрела проворных рук. С ним был его большой могучий лук, [13] Отполированный, как будто новый. Был йомен кряжистый, бритоголовый, Студеным ветром, солнцем опален, Лесной охоты ведал он закон. Наручень пышный стягивал запястье, А на дорогу из военной снасти Был меч и щит и на боку кинжал; На шее еле серебром мерцал, Зеленой перевязью скрыт от взора, Истертый лик святого Христофора. [14] Висел на перевязи турий рог - Был лесником, должно быть, тот стрелок.   Была меж ними также Аббатиса - Страж знатных послушниц и директриса. [15] Смягчала хлад монашеского чина Улыбкой робкою мать Эглантина. В ее устах страшнейшая хула Звучала так: «Клянусь святым Элуа». [16] И, вслушиваясь в разговор соседний, Все напевала в нос она обедню; И по-французски говорила плавно, [17] Как учат в Стратфорде, а не забавным Парижским торопливым говорком. Она держалась чинно за столом: Не поперхнется крепкою наливкой, Чуть окуная пальчики в подливку, [18] Не оботрет их о рукав иль ворот. Ни пятнышка вокруг ее прибора. Она так часто обтирала губки, Что жира не было следов на кубке. С достоинством черед свой выжидала, Без жадности кусочек выбирала. Сидеть с ней рядом было всем приятно - Так вежлива была и так опрятна. Усвоив нрав придворных и манеры, Она и в этом не теряла меры И возбуждать стремилась уваженье, Оказывая грешным снисхожденье. Была так жалостлива, сердобольна, Боялась даже мышке сделать больно И за лесных зверей молила небо. Кормила мясом, молоком и хлебом Своих любимых маленьких собачек. И все нет-нет – игуменья заплачет: Тот песик околел, того прибили - Не все собак игуменьи любили. Искусно сплоенное покрывало Высокий, чистый лоб ей облегало. Точеный нос, приветливые губки И в рамке алой крохотные зубки, Глаза прозрачны, серы, как стекло, - Все взор в ней радовало и влекло. Был ладно скроен плащ ее короткий, А на руке коралловые четки Расцвечивал зеленый малахит. На фермуаре золотой был щит С короной над большою буквой «А», С девизом: «Amor vincit omnia». [19] Была черница с нею для услуги И трое Капелланов; на досуге Они вели с Монахом важным спор.   Монах был монастырский ревизор. Наездник страстный, он любил охоту И богомолье – только не работу. И хоть таких монахов и корят, Но превосходный был бы он аббат: Его конюшню вся округа знала, Его уздечка пряжками бренчала, Как колокольчики часовни той, Доход с которой тратил он, как свой. Он не дал бы и ломаной полушки За жизнь без дам, без псарни, без пирушки. Веселый нравом, он терпеть не мог Монашеский томительный острог, Устав Маврикия и Бенедикта [20] И всякие прескрипты и эдикты. А в самом деле, ведь монах-то прав, И устарел суровый сей устав: Охоту запрещает он к чему-то И поучает нас не в меру круто: Монах без кельи – рыба без воды. А я большой не вижу в том беды. В конце концов монах – не рак-отшельник, Что на спине несет свою молельню. Он устрицы не даст за весь тот вздор, Который проповедует приор. Зачем корпеть средь книг иль в огороде, Зачем тощать наперекор природе? Труды, посты, лишения, молитвы - На что они, коль есть любовь и битвы? Пусть Августин печется о спасенье, А братии оставит прегрешенья. Был наш монах лихой боец, охотник. Держал борзых на псарне он две сотни: Без травли псовой нету в жизни смысла. Он лебедя любил с подливкой кислой. [21] Был лучшей белкой плащ его подбит. Богато вышит и отлично сшит. Застежку он, как подобает франтам, Украсил золотым «любовным бантом». [22] Зеркальным шаром лоснилась тонзура, Свисали щеки, и его фигура Вся оплыла; проворные глаза Запухли, и текла из них слеза. Вокруг его раскормленного тела Испарина, что облако, висела. Ему завидовал и сам аббат - Так представителен был наш прелат. И сам лицом упитанный, румяный, И сапожки из лучшего сафьяна, И конь гнедой, артачливый на вид.   С ним рядом ехал прыткий Кармелит. [23] Брат сборщик был он [24] – важная особа. Такою лестью вкрадчивою кто бы Из братьи столько в кружку мог добыть? Он многим девушкам успел пробить В замужество путь, приданым одаря; Крепчайшим был столпом монастыря. Дружил с франклинами [25] он по округе, Втирался то в нахлебники, то в други Ко многим из градских почтенных жен; Был правом отпущенья наделен Не меньшим, говорил он, чем священник - Ведь папой скреплено то отпущенье. С приятностью монах исповедал, Охотно прегрешенья отпускал. Епитимья его была легка, Коль не скупилась грешника рука. Ведь щедрые на церковь приношенья - Знак, что замолены все прегрешенья, И, покаянные дары приняв, Поклялся б он, что грешник чист и прав. «Иные, мол, не выдавят слезы И не заставят каяться язык, Хотя бы сердцем тайно изнывали И прегрешений скверну сознавали. Так, чтоб избегнуть плача и поста, Давай щедрее – и душа чиста». Он в капюшоне для своих подружек Хранил булавок пачки, ниток, кружев. Был влюбчив, говорлив и беззаботен. Умел он петь и побренчать на роте. Никто не пел тех песен веселей. Был телом пухл он, лилии белей. А впрочем, был силач, драчун изрядный, Любил пиров церемониал парадный. Трактирщиков веселых и служанок И разбитных, дебелых содержанок. Возиться с разной вшивой беднотою? Того они ни капельки не стоят: Заботы много, а доходов мало, И норову монаха не пристало Водиться с нищими и бедняками, А не с торговцами да с богачами. Коль человек мог быть ему полезен, Он был услужлив, ласков и любезен, На откуп отпущения он брал, К стадам своим других не подпускал. Хоть за патент платил в казну немало, Но сборами расходы покрывал он. Так сладко пел он «In principio» [26] Вдове разутой, что рука ее Последнюю полушку отдавала, Хотя б она с семьею голодала. Он, как щенок, вокруг нее резвился: Такой, да своего бы не добился! В судах любви охотно он судил, И приговоры брат сей выносил Так, словно был он некий кардинал. Он рясою своею щеголял - Не вытертой монашеской ряднины, А лучшего сукна, и пелерина Вокруг тверда, как колокол, торчала. Чуть шепелявил он, чтобы звучала Речь английская слаще для ушей. Он пел под арфу, словно соловей, Прищурившись умильно, и лучи Из глаз его искрились, что в ночи Морозной звезды. Звался он Губертом.   Купец с ним ехал, подбоченясь фертом, Напялив много пестрого добра. Носил он шапку фландрского бобра И сапоги с наборным ремешком Да бороду. Он толковал о том, Как получать, как сберегать доходы. Он требовал, чтоб охранялись воды [27] В пути из Миддлбурга в Оруэлл. [28] Он курс экю высчитывать умел И знатно на размене наживался И богател, а то и разорялся, Но ото всех долги свои скрывал. Охотно деньги в рост купец давал, [29] Но так искусно вел свои расчеты, Что пользовался ото всех почетом. Не знаю, право, как его зовут.   Прервав над логикой усердный труд, [30] Студент оксфордский с нами рядом плелся. Едва ль беднее нищий бы нашелся: Не конь под ним, а щипаная галка, И самого студента было жалко - Такой он был обтрепанный, убогий, Худой, измученный плохой дорогой. Он ни прихода не сумел добыть, Ни службы канцелярской. Выносить Нужду и голод приучился стойко. Полено клал он в изголовье койки. [31] Ему милее двадцать книг иметь, [32] Чем платье дорогое, лютню, снедь. Он негу презирал сокровищ тленных, Но Аристотель – кладезь мыслей ценных - Не мог прибавить денег ни гроша, И клерк их клянчил, грешная душа, [33] У всех друзей и тратил на ученье И ревностно молился о спасенье Тех, щедрости которых был обязан. К науке он был горячо привязан. Но философия не помогала И золота ни унца не давала. Он слова лишнего не говорил И слог высокий мудрости любил - Короткий, быстрый, искренний, правдивый; Он сыт был жатвой с этой тучной нивы. И, бедняком предпочитая жить, Хотел учиться и других учить.   Был с ними важный, чопорный Юрист. [34] Он, как искусный, тонкий казуист, На паперти [35] был очень уважаем И часто на объезды назначаем. [36] Имел патент он на свои права. И ширилась о нем в судах молва. Наследство от казны он ограждал, В руках семьи именье сохранял. Клиенты с «мантией» к нему стекались; [37] Его богатства быстро умножались. Не видел свет стяжателя такого, И все ж о нем не слышали дурного. Ведь сколько б взяток ни дал виноватый - Он оправдать умел любую плату. Работник ревностный, пред светом целым, Не столько был им, сколько слыть умел им. Он знал законы со времен Вильяма [38] И обходил – уловкой или прямо - Любой из них, но были неоспорны Его решенья. Он носил узорный Камзол домашний с шитым пояском. Пожалуй, хватит говорить о нем.   С ним разговаривал, шутя, Франклин. Не знал он отроду, что значит сплин. Не мог бы он на жизнь коситься хмуро - Был в том достойным сыном Эпикура, [39] Сказавшего, что счастлив только тот, Кто, наслаждаясь, весело живет. Белее маргаритки борода Была холеная. И не вода - Вино с утра седины обмывало, Когда на завтрак в чашу хлеб макал он. Франклин хозяином был хлебосольным, Святым Юльяном [40] слыл он сердобольным: Всегда его столы для всех накрыты, А повара и вина знамениты. Жара ль стоит, иль намело сугробы - Он стол держал для всех погод особый. Был у него в пруду садок отличный И много каплунов и кур на птичне. И горе повару, коль соус пресен, И мажордому, если стол чуть тесен. На сессиях [41] франклин держался лордом, В парламенте отстаивал он гордо Свои права, обиды не спускал, Не раз в палате графство представлял. [42] Он выделялся дорогим нарядом: На белом поясе висели рядом Богатый нож и шитый кошелек, А в нем заморский шелковый платок. Он был шериф [43] и пени собирал, Ну, словом, образцовый был вассал.   Красильщик, Плотник, Шапочник и Ткач, Обойщик с ними – не пускались вскачь, Но с важностью, с сознанием богатства, В одежде пышной цехового братства Могучего, молясь все время богу, Особняком держались всю дорогу. Сукно добротное, ножи в оправе - Не медной, а серебряной. Кто равен Богатством, мудростью таким мужам Совета и почтенным старшинам, Привыкнувшим к труду, довольству, холе? Они не тщетно заседать в Гилдхолле [44] Надеялись – порукой был доход. Заслуги, честность, возраст и почет. И жены помогали в том мужьям, Чтоб только величали их «мадам», Давали б в церкви место повидней И разрешали б шлейф носить длинней. [45]   Они с собою Повара везли, Чтоб он цыплят варил им, беф-буйи, И запекал им в соусе румяном С корицей пудинги иль с майораном. Умел варить, тушить он, жарить, печь; Умел огонь как следует разжечь; [46] Похлебку он на славу заправлял; Эль лондонский [47] тотчас же узнавал. Но в нем болезнь лихая угнездилась - Большая язва на ноге гноилась. Жаль, вкусные изготовлял он яства.   Был Шкипер там из западного графства. [48] На кляче тощей, как умел, верхом Он восседал; и до колен на нем Висел, запачканный дорожной глиной, Кафтан просторный грубой парусины; Он на шнурке под мышкою кинжал На всякий случай при себе держал. Был он поистине прекрасный малый И грузов ценных захватил немало. Лишь попадись ему купец в пути, Так из Бордо [49] вина не довезти. Он с совестью своею был сговорчив И, праведника из себя не корча, Всех пленников, едва кончался бой, Вмиг по доске спроваживал домой. [50] Уже весной он был покрыт загаром. Он брался торговать любым товаром И, в ремесле своем большой мастак, Знал все течения, любой маяк Мог различить, и отмель, и утес. Еще ни разу с курса не отнес Отлив его; он твердо в гавань правил И лоцию сам для себя составил. Корабль он вел без карт и без промера От Готланда до мыса Финистера, [51] Все камни знал Бретонских берегов, Все входы бухт испанских и портов; Немало бурь в пути его встречало И выцветшую бороду трепало; От Гулля и до самой Картахены [52] Все знали капитана «Маделены».   Был с нами также Доктор медицины. С ним в ремесле врачебном ни единый Врач лондонский соперничать не мог; К тому ж он был искусный астролог; Он, лишь когда звезда была в зените, Лечил больного; и, связав все нити Его судеб, что гороскоп дает, Болезней он предсказывал исход, - Выздоровления иль смерти сроки. Прекрасно знал болезней он истоки: Горяч иль холоден, мокр или сух Больного нрав, [53] а значит, и недуг. Как только он болезнь определял, Он тотчас же лекарство назначал, А друг аптекарь эту рецептуру Вмиг обращал в пилюли и микстуру. Они давно тем делом занимались И с помощью взаимной наживались. Ученостью и знаньем был богат он. Он Эскулапа знал и Гиппократа, Диоскорида, Цельса, Гильбертина, Знал Руфа, Аверройса, Константина, Дамаскина, Гали и Галиена. Знал Авиценну, также Гатисдена. [54] Был осмотрителен, во всем умерен, Раз навсегда своей диете верен: Питательный, но легкий рацион. В писании не очень был силен. Носил малиновый и синий цвет, И шелковый был плащ на нем надет. А впрочем, тратился он неохотно, Со дней чумы [55] сберег мешочек плотный; И золото – медикамент целебный [56] -

The script ran 0.01 seconds.