Уильям Ли родился и вырос в фешенебельном тихом пригороде одного из больших городов Среднего Запада. В детстве и юности он ничем особым не выделялся среди сверстников, разве что гораздо больше их читал. По окончании Гарварда Уильям с год шатался по предвоенной Европе, благо стабильный ежемесячный доход в сто пятьдесят долларов избавлял его от необходимости зарабатывать на жизнь. Когда началась война, он добровольцем пошёл в армию, но там ему не понравилось, и он комиссовался с диагнозом шизофрения. После армии ради любопытства он перепробовал множество профессий — от частного детектива до бармена, от рабочего на заводе до конторского клерка — и именно в это время, в конце войны, впервые узнал, что такое наркотики.

Человек пробует наркотики, а затем вырабатывается зависимость. Это случается, как правило, когда ничто другое в жизни особого интереса не вызывает, по-настоящему не вдохновляет хотя бы на такую ерунду, как встать с утра, побриться... Никто не начинает колоться с намерением стать наркоманом: просто в одно прекрасное утро ты просыпаешься в тяжёлом отходняке, и это значит — всё, ты прочно подсел.

В отличие от спиртного или травы, настоящая дурь — не источник кайфа и не стимулятор. Дурь — это образ жизни.

У Уильяма был приятель, работавший в порту и исправно тащивший оттуда всё, что плохо лежит. Как-то раз этот приятель заявился к нему с автоматом и упаковкой из пяти ампул морфия — дома у него лежало ещё пятнадцать таких упаковок — и попросил помочь найти покупателя на это «добро». На автомат покупатель нашёлся легко, с морфием же пришлось повозиться. Впрочем, довольно быстро через другого своего приятеля Уильям вышел на двоих типов, Роя и Германа, которые и взяли часть товара. А несколько дней спустя он вколол себе одну из оставшихся ампул.

Вслед за волной тёплой, ни на что не похожей расслабленности Уильяма охватил дикий страх — какой-то ужасающий образ маячил рядом, никак не попадая в поле зрения и оттого становясь ещё ужаснее. А потом началось цветное кино: громадный, залитый неоновым светом бар и официантка, несущая на подносе череп — нагляднейшее воплощение страха смерти... Наутро он очнулся всё с тем же ощущением ужаса; его стошнило, полдня он чувствовал себя совершенно разбитым.

За месяц Уильям понемногу использовал весь оставшийся у него морфий; после третьей дозы приступы ужаса прекратились. Когда запас истощился, он стал покупать зелье у Роя. Тот же Рой обучил его всем техническим премудростям наркоманского быта, в том числе умению доставать рецепты на морфий и отоваривать их в аптеках: одни врачи ловились на симуляцию камней в почках, для других, не имевших иной клиентуры, выписка рецептов наркоманам была основной статьёй дохода. Постепенно и проводить время Уильям стал в баре, где тусовались в основном голубые и торчки, достававшие деньги на очередную дозу, шаря по карманам пьяных в подземке.

Как-то приятель Роя, Герман, предложил Уильяму на пару взять целый килограмм новоорлеанской марихуаны. Тот согласился. Травку они потом сбыли с помощью какой-то лесбиянки из Гринич-Виллидж, представлявшейся поэтессой. Дело было выгодное, но чересчур занудное: в отличие от нормальных наркоманов любители травы, которые и брали-то её обычно на пару долларов за раз, непременно желали, чтобы продавец покурил и побазарил с ними — не обламывал кайф, короче. Вообще напрасно траву причисляют к наркотикам: и привыкания к ней не бывает, и здоровью она не вредит. Вот только за руль, обкурившись, лучше не садиться, так как привычное ощущение пространства и времени от косяка-другого теряется напрочь.

Как и следовало того ожидать, со временем Уильям окончательно сел на иглу, ему теперь требовалось колоться трижды в день, чтобы поддерживать норму. Он поселился с двумя такими же торчками; вместе они доставали деньги и рецепты, покупали дурь, вместе ширялись. Процессом добывания наркотика и его потребления ограничивалась вся сфера их интересов, промежуток времени между дозами заполнялся исключительно ожиданием следующей.

В первый раз Уильям погорел и получил срок — четыре месяца условно — за то, что в рецептах на морфий неправильно указывал имя и адрес. Продолжать и дальше бомбить пьяных было слишком рискованно, и он решил заняться уличной торговлей, благо один из приятелей, Билл Гейне, свёл его с хорошим оптовым продавцом героина. Разбогатеть на этом деле не разбогатеешь, разве что всегда заработаешь на нужное тебе количество зелья, а постоянный наличный его запас избавляет от страха в один прекрасный момент не получить дозы. Скоро они с Биллом обзавелись своей клиентурой, и дела у них пошли более или менее нормально. Беда в том, что среди клиентов рано или поздно оказываются ненадёжные типы: одни то и дело норовят выклянчить в долг, другие не соблюдают элементарной осторожности, третьи готовы при малейшей опасности заложить продавца. Из-за таких вот ненадёжных типов полиция в конце концов обложила их с Биллом со всех сторон. Надо было рвать из Нью-Йорка.

Билл Гейне отправился на лечение в Лексингтон, а Уильям Ли поехал в Техас, где находилась принадлежащая ему ферма. Наркотическую зависимость он думал переломить самостоятельно, пользуясь так называемым китайским методом: после каждой инъекции бутылка с раствором доливается дистиллированной водой, доза постепенно понижается, и по прошествии какого-то времени ты уже гоняешь по венам чистую воду. Этот метод не сработал, началась дикая ломка. Бывают другие непереносимые боли — зубная или в гениталиях, — но им и близко не сравниться с теми, что испытываешь, когда вдруг перестаёшь колоться. Ведь ломка — это та же смерть, смерть всех зависящих от наркотика клеток; пока эти клетки не погибнут, а на их месте не народятся здоровые, ты корчишься в аду.

Бросив машину на стоянке, Уильям на поезде добрался до Лексингтона. Лечение в этом закрытом заведении сводилось к недельному курсу синтетического суррогата морфия, дозу которого понижали от укола к уколу; от следующего за курсом реабилитационного периода полного воздержания от наркотиков Уильям уклонился и вышел ещё больным. С помощью колёс он кое-как перебился и потом несколько недель жил без наркотиков. Даже двинув в Новый Орлеан, он первое время вёл там существование нормального человека — пил, чего наркоманы никогда не делают, шлялся по кабакам, но как-то по пьяни всё-таки разок ширнулся, и всё вернулось на круги своя. Если у тебя однажды уже была зависимость, совсем немного надо, чтобы она вернулась, — и снова сутки за сутками проходили в ритме доз и пауз между ними, заполненных вознёй с клиентами, теми же, в сущности, подонками, что и в Нью-Йорке.

Жизнь торчков и тем более торговцев изо дня в день делалась всё более стрёмной: полиция лютовала, а по новому закону тебя могли повинтить даже за следы от уколов на руках. Однажды Уильям с партнёрами основательно влипли. Ему светил большой срок, и адвокат намекнул, что благоразумнее плюнуть на залог, под который его выпустили из тюрьмы, и оказаться по ту сторону мексиканской границы.

В Мехико выяснилось, что всю торговлю дурью здесь держит некая особа по имени Люпита, которая так хорошо ладила с полицией, что та не только закрывала глаза на её бизнес, но и исправно устраняла конкурентов. Так что Уильяму пришлось не только отказаться от мысли о собственном деле, но ещё и покупать у Люпиты поганого качества и безбожно дорогое зелье. Со временем, правда, стали выручать рецепты.

За год, что он в Мехико просидел на игле, Уильям раз пять пробовал завязать, но из этого ничего не выходило. В последний раз он выкарабкивался на смеси спиртного и колёс и от наркоты таки избавился, зато на несколько недель неимоверно запил. Прочухавшись как-то утром, он чуть не задохнулся от запаха мочи и с ужасом понял, что вонь эта исходит от него самого. Как люди умирают от уремии, Уильям видел; осмотревший его врач сказал, что ещё бы одна бутылка текилы — и конец.

Так или иначе, но уже несколько месяцев Уильям не кололся. Кайф, который давал как раз вошедший в моду кактус-пейот, ему как-то не пришёлся. В Штаты возвращаться было совершенно без мазы: там его ждал суд, а кроме того, страну охватила настоящая антинаркотическая паранойя, из старых знакомцев кто сел, кто куда-то исчез, кто кинулся... Короче, оставалось двигать дальше на юг, в Колумбию, где, говорят, из какой-то амазонской зелени научились делать новый наркотик, обостряющий телепатическую восприимчивость, — им даже заинтересовались русские и использовали для контроля за миллионами рабов в лагерях. Уильяма проблемы телепатии тоже всегда занимали.