Мцхет — древняя столица Грузии, основанная там, «где, сливаяся, шумят, / Обнявшись, будто две сестры, / Струи Арагвы и Куры». Тут же, в Мцхете, и собор Светицховели с усыпальницами последних царей независимой Грузии, «вручивших» «свой народ» единоверной России. С тех пор (конец XVII в.) и осеняет благодать Божья многострадальную страну — цветёт она и благоденствует, «не опасаяся врагов, / За гранью дружеских штыков».

«Однажды русский генерал / Из гор к Тифлису проезжал; Ребёнка пленного он вез. / Тот занемог...» Понимая, что в таком состоянии живым он ребёнка до Тифлиса не довезёт, генерал оставляет пленника в Мцхете, в тамошнем мужском монастыре. Мцхетские монахи, праведные мужи, подвижники, просветители, вылечив и окрестив подкидыша, воспитывают его в истинно христианском духе. И кажется, что упорный и бескорыстный труд достигает цели. Позабыв родной язык и привыкнув к плену, Мцыри свободно изъясняется по-грузински. Вчерашний дикарь «готов во цвете лет изречь монашеский обет».

И вдруг, накануне торжественного события, приёмыш исчезает, незаметно выскользнув из монастырской крепости в ужасный тот час, когда святые отцы, испугавшись грозы, столпились, как агнцы, вокруг алтаря. Беглеца, естественно, ищут всей монастырской ратью и, как положено, целых три дня. Безрезультатно. Однако через некоторое время Мцыри всё-таки находят совершенно случайно какие-то посторонние люди — и не во глубине Кавказских гор, а в ближайших окрестностях Мцхета. Опознав в без чувств лежащем на выжженной зноем голой земле юноше монастырского служку, они приносят его в обитель.

Когда Мцыри приходит в себя, монахи учиняют ему допрос. Он молчит. Его пробуют насильно кормить, ведь беглец истощён, как будто перенёс долгую болезнь или изнурительный труд. Мцыри отказывается от пищи. Догадавшись, что упрямец сознательно торопит свой «конец», к Мцыри посылают того самого чернеца, который когда-то выходил его и окрестил. Добрый старик искренне привязан к подопечному и очень хочет, чтобы его воспитанник, раз уж ему на роду написано умереть таким молодым, исполнил христианский долг смирился, покаялся и получил перед кончиной отпущение грехов.

Но Мцыри вовсе не раскаивается в дерзком поступке. Наоборот! Он гордится им как подвигом! Потому что на воле он жил и жил так, как жили все его предки — в союзе с дикой природой — зоркие, как орлы, мудрые, как змеи, сильные, как горные барсы. Безоружный, Мцыри вступает в единоборство с этим царственным зверем, хозяином здешних дремучих лесов. И, честно победив его, доказывает (самому себе!), что мог бы «быть в краю отцов / Не из последних удальцов».

Ощущение воли возвращает юноше даже то, что, казалось бы, навсегда отняла неволя: память детства. Он вспоминает и родную речь, и родной аул, и лица близких — отца, сестёр, братьев. Больше того, пусть и на краткий миг, жизнь в союзе с дикой природой делает его великим поэтом. Рассказывая чернецу о том, что видел, что пережил, блуждая в горах, Мцыри подбирает слова, поразительно похожие на первозданность могучей природы отчего края.

И только один грех тяготит его душу. Грех этот — клятвопреступление. Ведь когда-то, давно, ещё отроком, беглец поклялся самому себе страшною клятвою, что убежит из монастыря и отыщет тропу в родные пределы. И вот он вроде бы придерживается правильного направления: идёт, бежит, мчится, ползёт, карабкается — на восток, на восток, на восток. Все время, и днём, и ночью, по солнцу, по звёздам — на восток от Мцхета! И вдруг обнаруживает, что, сделав круг, возвратился на то самое место, откуда начался его побег, подвиг Побега, В ближайшие окрестности Мцхета; отсюда рукой подать до приютившей его монастырской обители! И это, в понимании Мцыри, не простая досадная оплошность. Годы, проведённые в «тюрьме», в застенках, а именно так воспринимает приёмыш монастырь, не только физически ослабили его тело.

Жизнь в плену погасила в его душе «луч-путеводитель», то есть то безошибочно верное, почти звериное чувство своей тропы, которым от рождения обладает каждый горец и без которого в диких безднах центрального Кавказа ни человек, ни зверь выжить не могут. Да, Мцыри вырвался из монастырской крепости, но той внутренней тюрьмы, того стеснения, которое цивилизаторы построили в его душе, ему уже не разрушить! Именно это ужасное трагическое открытие, а не рваные раны, нанесённые барсом, убивают в Мцыри инстинкт жизни, ту жажду жизни, с какой приходят в мир истинные, а не приёмные дети природы. Урождённый свободолюбец, он, чтобы не жить рабом, умирает как раб: смиренно, никого не проклиная.

Единственное, о чем он просит своих тюремщиков, чтобы похоронили его в том уголке монастырского сада, откуда «виден и Кавказ». Его единственная надежда на милосердие прохладного, с гор веющего ветерка — вдруг донесёт до сиротской могилы слабый звук родной речи или обрывок горской песни...