---

Мигель Эрнандес - ЭЛЕГИЯ ПЕРВАЯ
Язык оригинала: Испанский
Известность произведения: Низкая

                                                Федерико Гарсиа Лорке, поэту

               С заржавленным копьем, под видом пушки, твердь
               земную, чахлую, где чаянья и корни
               сажает человек, пересекает смерть,
               кидая соль, как дождь, и черепа, как зерна.
               Цветение эпох -
               как долго радость длится?
               Ведь солнце кровь гноит, и затрудняет вздох,
               и заставляет тьму темнейшую родиться.
               И боль и плащ ее
               опять, опять выходят нам навстречу.
               Опять в тупик, где слезы - бытие,
               вхожу, дождем иссечен.
               Я в этой тьме навечно;
               ее окраска - горечь без исхода,
               и в ней что глаз, что поводырь - слепец;
               светильник гаснущий стоит еще у входа,
               где ожерелье из неистовых сердец.
               Внутри колодца плакать
               в соседстве с безутешною основой
               воды, и слез, и мрака,
               и сердца я желал бы, -
               там, где б никто не знал ни глаз, ни слова
               моих и праха слез не увидал бы.
               Вхожу медлительно и лоб склоняю
               медлительно, и сердце рвут удары
               медлительно, и, медленно сникая,
               я плачу вновь, припав к ногам гитары.
               Среди всех павших, и в тоске и в боли
               не забывая эха ничьего,
               за то, что он звучал в моей душе всех боле,
               я, плача, выбираю одного.
               Он звался Федерико
               вчера, - и вот зовется мертвецом;
               ходил вчера по всей земле великой -
               и вот лежит в земле под чабрецом.
               Подумать: кем ты был и - нет тебя!
               Волненье и улыбку,
               которых слушались гранит и скрипка,
               от губ своих отбросив,
               ты стал печальным, и теперь, скорбя,
               ты рая только для кладбища просишь.
               Свинцовый, без движенья,
               сон вижу твой сквозь брови,
               защиту - безразличье уваженья -
               и твой наряд - скелет без капли крови.
               Тот ветер, что мгновенья
               уносит, как лавиной,
               унес с собой твой век, твой голубиный;
               твой век - прибой из пены, воркованье
               и в небесах и в окнах трепетанье.
               Ты с яблоком в родстве,
               не справиться червю с твоею кровью,
               не пировать ему на смертном торжестве,
               и яблоня, чтоб дать плоду здоровье,
               к твоим костям прильнет, а не к траве.
               Хотя умолк источник говорливый,
               голубки сын по крови,
               внук соловья, а также внук оливы,
               пока земля бежит по собственному следу,
               ты - иммортели муж и вечной и счастливой,
               ты - перегной, что жимолости предок.
               Как смерть проста и даже простодушна,
               но как ее несправедлива кара!
               Всегда спешит и бьет ножом бездушно,
               когда совсем не ждешь ее удара.
               Ты, зданье крепкое, теперь без крыши,
               бескрылый ястреб, а летал всех выше;
               ты - мощный рык, что слышен
               все тише, и все тише, и все тише.
               Так пусть же кровь веселая твоя
               казнит, как страшный молот,
               того, кто смертью обуздал тебя.
               Плевком, серпом расколот,
               да будет лоб его в позоре бытия.
               Умрет поэт - и в ранах мирозданье,
               и умирает в самой глубине.
               Космический озноб неведомых созданий
               горами движет в страшной тишине,
               а ложем рек бежит смертельное сиянье.
               Селенья воплей слышу, долы жалоб
               и вижу лес из глаз - сырой, суровый,
               он половодьем слез навеки окружен;
               и в вихре из ветров и листьев палых
               вслед трауру приходит траур новый,
               вслед стону - стон и стон.
               Твоих костей не вырвать, не развеять,
               вулкан вина и ульев гром мятежный,
               поэт ткача искусней, горький, нежный;
               над жаром поцелуев тихо рея,
               узнал ты меж кинжальными клинками,
               что нескончаемы любовь, и смерть, и пламя.
               Чтоб в смерти быть с тобой на каждый случай,
               все уголки и неба и земли
               заполнила гармония созвучий,
               как вспышки молний в голубой дали.
               И кастаньет рассыпанные кучи,
               и батальоны флейт, цыгане, бубны,
               полет шмелей и скрипок,
               терзания гитар и голос трубный,
               вторжение валторн, кларнетов всхлипы...
               Но инструментов всех сильней молчанье.
               Потерян ты в пыли и без сознанья,
               а смерть - предел потери:
               как будто твой язык, твое дыханье
               навеки под замком за чьей-то дверью.
               И будто я иду с твоею тенью,
               иду я со своею;
               ковром - молчанье под ночною сенью,
               а кипарис все требует: темнее!
               С твоей агонией твой голос цепенеет,
               как виселицы грубая подпорка,
               и похоронное питье я пробую безгневно.
               Ты знаешь, Федерико Гарсиа Лорка,
               что я из тех, кто смерть вкушает ежедневно.
Источник
The script ran 0 seconds.