---

Генрих Гейне - Белый слон
Известность произведения: Низкая

Махавасант, сиамский раджа,
Владычит, пол-Индии в страхе держа.
Великий Могол и двенадцать царей
Шлют дани Сиаму свои поскорей.

В Сиам ежегодно текут караваны,
Знамена шумят, гремят барабаны.
Горою плывет за верблюдом верблюд.
Они драгоценную подать везут.

При виде верблюдов — взглянуть не хотите ль? —
Хитрит ублажённый сиамский властитель
И вслух сокрушается: сколько казны...
А царские все кладовые полны.

Но эти сокровищницы, кладовые
Восток изумленный узрел бы впервые:
И Шахразаде в мечтах не создать
Подобную роскошь и благодать.

Есть зал, что зовется «Индры оплот»,
Там боги изваяны, целый кивот,
Стоят на столбах золотого чекана,
Унизанных лалами без изъяна.

Вы только подумайте — тридцать тысяч
Этих фигур устрашающих высечь, —
Полулюдей, получудищ суровых,
Тысячеруких и стоголовых...

В «Пурпурном зале» алеет мглисто
Деревьев коралловых — тысяча триста.
Шумит, как пальмовый навес,
Сплетая ветви, багряный лес.

Легчайший ветер, ничуть не пыля,
Гуляет над полом из хрусталя.
Фазаны, птичий знатнейший род,
Торжественно движутся взад и вперед.

Махавасантов любимый макак —
Весь в шелковых лентах, разряжен, — да как!
На шейной ленточке — ключик сусальный
От Высочайшей Опочивальни.

Рубины рассыпаны там, как горох.
Лежит и топаз, он собою не плох,
Алмазы — размером с хорошую грушу.
Так тешит раджа свою вольную душу.

Владыка, откушав обильный свой ужин,
Возлег на мешок, где сотни жемчужин.
И с ним обезьяна, приближенный раб,
До поздней зари задают они храп.

Но самое дивное из сокровищ,
Едва ль не важнее богов-чудовищ,
Дружок закадычный, в кого он влюблен, -
Это — прекрасный белый слон.

Раджа построил чудесный дворец,
Чтоб жил в нем этот дивный жилец,
И держат свод золотой, высочайший
Колонны с лотосовой чашей.

И триста стражей высоких, здоровых
Дежурство несут у покоев слоновых.
И ловит, обратившись в слух,
Его желанья негр-евнух.

Слону дана золотая посуда,
И нюхает он пахучие блюда.
И вина, с добавкой индийских приправ,
Он тянет, свой царственный хобот задрав.

Он амброй и розовою водицей
Ухожен, цветами увенчан сторицей.
Под ноги слоновьи кашмирскую шаль
Владыке щедрейшему бросить не жаль.

Но в мире нет счастья и совершенства.
Слона не радует блаженство.
И зверь благородный уже с утра
Грустит, и его одолела хандра.

Да, словно кающийся католик,
Уныл этот белый меланхолик.
И в царских покоях о том и речь,
Как бы увлечь его и развлечь.

Напрасно вьются, поют баядеры,
Напрасно, исполнены пламенной веры
В искусство свое, бубнят музыканты.
Слона не радуют их таланты.

Он все мрачнеет, тоскою ужален.
Великий Махавасант опечален,
Велит он, чтобы" к ногам его лег
Мудрейший в державе астролог.

«Тебе, звездогляд, отсеку я башку, —
Царь молвит, — иль ты разгадаешь тоску,
Которая мучит царева слона.
Откуда печаль? И что значит она?»

Но трижды склонился к земле астролог
И думою важной чело заволок.
«Тебе, государь, все скажу, что открылось.
Но сам поступай, — как решит твоя милость.

На севере блещет красою жена.
Она высока; как богиня, стройна.
В Сиаме сияет твой слон, как зарница,
Но с ней он, бесспорно, не может сравниться.

Лишь белою мышкой он может предстать
В сравнении с ней, чья фигура и стать
Точь-в-точь как у Бимы из «Рамаяны»,
Могучей сестрицы эфесской Дианы.

Округлые плечи прекрасны, как свод,
И грудь, словно купол белейший, встает.
И дивное тело, белей алебастра,
С достоинством держат два гордых пилястра.

Я думаю, лично, il dio Amori1
Воздвигнул такой колоссальный собор
Любви. И лампадой под храмовой сенью
Здесь сердце горит, пробуждая томленье.

Поэт от сравнений готов угореть,
Но как белизну этой кожи воспеть?
И сам Готье n`est pas capable.2
О, белоснежная implacable!3

Вершина твоих Гималаев — бела,
Но с нею в соседстве она — как зола.
В ее ладони лилеи озерной
Цветок — пожелтеет от зависти черной.

О, светлая, стройная иностранка!
Зовется она — графиня Бианка.
В Париже, у франков — ее жилье.
И этот слон — влюблен в нее.

О, избирательное сродство!
Во сне она взором ласкала его.
И сердце его мечтой запылало
От вкрадчивой близости идеала.

И сразу его опалила страсть:
Здоровяку суждено пропасть.
Наш бедный Вертер четвероногий
О северной Лотте вздыхает в тревоге.

О, тайных, мощных влечений закон!
Ее он не видел, — в нее он влюблен.
И в лунном свете блуждает бедняжка.
И все вздыхает: «О, был бы я пташкой!»

Туда, где франки, к любимой Бьянке
Спешит его мысль быстрей обезьянки.
А тело, как прежде, в Сиаме живет.
Поэтому страждет душа и живот.

Он в лакомых блюдах находит изъян:
Нужны ему клецки да Оссиан.
Он кашляет, он исхудал до предела,
И страсть изнуряет юное тело.

Ужели его, государь, не спасти?
Подобный урон невозможно снести
Животному миру. Отправь непременно
Больного скитальца на дальнюю Сену.

И если его обрадует там
Облик прекраснейшей из дам,
То он, в нежнейшем любовном чувстве,
И думать забудет о прежней грусти.

Ему, бедняге, теперь в Самый раз
Увидеть сиянье любимых глаз.
Ее улыбка прогонит тени,
Излечит слона от недуга и лени.

А голос, как зов волшебный в тиши,
Врачует разлад его бедной души.
И сразу у этой веселой туши
Захлопают радостно дивные уши.

Как чудно живешь, как чудно шалишь,
Попав в завлекательный город Париж!
Твой слон отшлифует манеры славно
И время свое проведет презабавно.

Но прежде, раджа, не помедлив ни часу,
Наполни его дорожную кассу,
Открой ему письменно кредит
Chez Rotshild freres4 на рю Лафитг.

Открой кредит на миллион
Дукатов, — господин барон
Джемс Ротшильд скажет о нем, пожалуй:
«Да, этот слон — отличный малый!»

Так молвил астролог и опять
Он, кланяясь, землю стал целовать.
И царь отпустил, наградивши богато,
Его и отправился думать в палату.

Он думал, — но думать-то он не привык.
Занятие это — не для владык.
И рядом с любимою обезьянкой
Уснул он так сладко на мягкой лежанке.

А что он решил? Я знаю лишь вот что:
Запаздывать стала индийская почта;
Последняя, что к нам дошла наконец,
Была доставлена через Суэц.


Источник
The script ran 0.001 seconds.