---

Арсений Тарковский - Чудо со щеглом [? ]
Известность произведения: Низкая

1

Снимал я комнату когда-то
В холодном доме на Двадцатой
версте, а за моей стеной
Нескромно со своей женой
Питомец жил консерваторский,
Пел как Шаляпин и Касторский,
Но громче и, как Рейзен, в нос.
В передней жил облезлый пёс,
Пушком его звала хозяйка.
Она была - как балалайка,
Вся вниз. Вверху торчал пучок
Величиною с пятачок,
Седой, но рыжей краской крашен.
Лба не было, и чем-то страшен
Был осторожный, будто вор,
Хозяйки ящеричий взор.
Со всею желтизной своею
Лицо переходило в шею
И, чуть расширившись в плечах,
Как вдоль по грифу, второпях
Внезапно раздавалось тело
И доходило до предела
Своих возможностей. Она
Была смертельно влюблена
В соседа моего - из класса
Вокального - красавца баса.

2

Ах, Шуберт, Шуберт! Твой «Двойник»
В раструб её души проник,
И рокотал, и сердце ранил,
И душу страстную тиранил.
Хозяйка бедная всю ночь
Глядит на дверь певца - точь-в-точь
Злосчастный евнух, страж гарема,
Стоит и всхлипывает немо,
Сжимает кулаками грудь,
И только в горле бьётся ртуть.

Я что ни день твердил соседям:
- Друзья, давайте переедем;
Не соблазняйте малых сих
Пыланием сердец своих. -
А бас и хрупкое сопрано
В ответ со своего дивана
Хохочут так, что спасу нет,
Кричат:
- Да ну тебя, сосед!

3

Однажды, синий от мороза,
Я брёл со станции домой.
Добрёл, и тут же за Ломброзо,
Сижу, читаю...
Боже мой!
Свечи мигающее пламя
Ужасный образ создаёт:
С его нечистыми глазами,
С его петлистыми ушами,
Как в гробовой сосновой раме,
В дверях Преступный Тип встаёт.
- Налоги за истёкший год
И за дрова внести мне надо.
Я получить была бы рада
Не то чтоб за февраль вперёд,
Хоть за январь мне заплатите,
Коль нежелательных событий
И впрямь хотите избежать.
Итак, я жду. С вас двадцать пять.

О, эта жизненная проза
И уши - две печати зла!
Антропология Ломброзо
Вдруг подтверждение нашла.
Хозяйка хлопнула дверями
И - прочь! Колеблемое пламя
Слетело с фитиля свечи,
Свеча погасла, и завыло
Всё окаянное, что жило
Внутри нетопленной печи -
Те упыри, те палачи,
Что где-то там, в ночи унылой,
Терзают с неизбывной силой
Преступных Типов за могилой.
А за окошком тоже выло:
Плясала по снегу метель,
Её дурманил снежный хмель,
Она плясала без рубашки,
Бесстыже выгибая ляжки,
Снежинки из её баклажки,
Как сторублёвые бумажки,
Метались, клювами стуча
В стекло.
Где спички? Где свеча?

4

Я - к двери баса и сопрано.
Казалось мне, что я кричу,
А я едва-едва шепчу:
- Кто у меня задул свечу?
Кто спички выкрал из кармана?
Кто комнаты сдаёт внаем,
А в комнатах температура
Плюс пять? Преступная Натура
Нарочно выстудила дом:
Ангина хватит, а потом
Прости-прощай колоратура.
Всё - Балалайка! У неё
В буфете между чайных ложек
Отточенное лезвиё
Захоронил сапожный ножик,
Она им режет кур. Она
В уме совсем повреждена.
В её глазах горит угроза
Убийства. От её ушей
Злодейством тянет. Сам Ломброзо
Ушей петлистей и страшней
Вовек не видел. Бойтесь мести!
На почве зла родится зло.
Бежим! Бежим! Я с вами вместе!
Увязывайте барахло!

Тут я упал в передней на пол.
Не знаю, сколько я лежал,
Как долго пёс лицо мне лапал
И губы языком лизал.
Меня в постель перетащили.
Хинином душу мне глушили,
Гасили снегом жар во лбу,
А я лежал, как труп в гробу.

Моя болезнь гнилой горячкой
Слыла тому сто лет назад.
Стояла смерть в углу за печкой,
И ведьмы обложили сад,
И черти по стене скользили,
Усевшись на свои хвосты,
И с непомерной высоты
К постели жмурики сходили:
- Погибли мы, и ты погиб!
- Угробит всех Преступный Тип!

5

Зима прошла. Весною ранней
Очнулся я - один, один,
Без помощи, в сплошном тумане,
В дурмане, без гроша в кармане...
За стенкой - тихо на диване,
И всюду тихо. Из глубин
Души нахлынув, слёзы льются...

Дверь - настежь! Вижу донце блюдца
И руку. Слышу:
- Гражданин!
Возьмите огурец солёный! -
И блюдце брякнулось на стул,
И всё затихло. Поражённый
Явленьем жизни возрождённой,
Не выплакавшись, я заснул.

Соседка с мужем возвратилась
Домой, когда уже в окне
Луна сквозь облачко светилась.
И так, войдя, сказала мне:
- Какая радость! Ваша милость
Для новой жизни пробудилась!
Ура, ура! Мы с муженьком
Сейчас напоим вас чайком.

Весна была, как Боттичелли,
И лиловата, и смутна.
Её глаза в мои глядели
Из приоткрытого окна,
Ополоумев, птицы пели,
Из сада муравьи ползли.
Так снизошло к моей постели
Благословение земли.

6

Настал июнь, мой лучший месяц.
Я позабыл угарный чад
Своих январских куролесиц,
Метелей и ломброзиад.
Жизнь повернуло на поправку:
Я сам ходил за хлебом в лавку,
На постном масле по утрам
Яичницу я жарил сам,
Сам сыпал чай по горсти в кружку
И сам себе добыл подружку.
Есть в птичьем горлышке вода,
В стрекозьем крылышке - слюда, -
В ней от июня было что-то,
И после гласных иногда
В её словах звучала йота:
- Собайка.
- Хлейб.
- Цвейты.
- Звейзда. -
Звучит - и пусть! Мне что за дело!
Хоть десять йот! Зато в косе
То солнце ярко золотело,
То вспыхивали звёзды все.
Её душа по-птичьи пела,
И в струнку вытянулось тело,
Когда, на цыпочки привстав,
Она вселенной завладела
И утвердила свой устав:
- Ты мой, а я твоя. -
И в этом
Была основа всех основ,
Глубокий смысл июньских снов,
Петрарке и другим поэтам
Понятный испокон веков.

7

Искать поэзию не надо
Ни у других, ни в словарях,
Она сама придёт из сада
С цветами влажными в руках:
- Ух, я промойкла в размахайке!
Сегодня будет ясный день!
Возьми полтийник и хозяйке
Отдай без сдайчи за сирень! -
Ещё словцо на счастье скажет,
Распустит косу, глаз покажет,
Всё, что намокло, сбросит с плеч...
О этот взор и эта речь!
И ни намёка на Ломброзо
Нет в этих маленьких ушах,
И от крещенского мороза -
Ну хоть бы льдинка в волосах:
Сплошной июнь!
За йотой йота
Щебечет, как за нотой нота,
И что ди день -
одна забота:
Сирень - жасмин,
жасмин - сирень.

8

Соседям Йота полюбилась.
Они сказали:
- Ваша милость!
Давайте чай квартетом пить! -
Она им:
- Так тому и быть!

Мы дружно пили чай квартетом,
Боялись выйти со двора
И в доме прятались: тем летом
Стояла дикая жара.
Хрустела глина в переулке,
Свернулась жухлая листва,
В канавах вымерла трава,
А в небо так забили втулки,
Что нам из влажных недр его
Не доставалось ничего.
Зной, весь в дыму, стоял над миром,
И был похож окрестный мир
На рыбу, прыщущую жиром,
В кипящий ввергнутую жир.
Но зною мы не поддавались,
Водою с милой обдавались,
И пили чай, и целовались
(Мы, и целуясь, пили чай
Полуодетые)...
И это
Был островок в пожаре лета,
И это было сущий рай.

Но, занятые чаепитьем,
Мы, у соседей за столом,
Потрясены одним событьем
Однажды были вчетвером.
Вошла хозяйка. Страшным взглядом,
Как Вий, окинула певца.
Глаза, впечатанные рядом
В пергамент жёлтого лица,
Горели отражённым адом,
И нож сверкал в руке. Она
Была почти обнажена.
Не скрыв и половины тела,
Хламида на плече висела,
Распущен был седой пучок,
Пот по увядшей коже тёк.
Она воскликнула:
- Зачем он
В мой дом проник с женой своей?
Оставь, оставь её, мой Демон.
А ты сокройся от очей,
Змея, чернавка, сербиянка,
Цыганка, ведьма, персиянка,
И подходить к нему не смей!
Что сделал ты со мной, злодей!
Кто я теперь? Двойник, воспетый
Тобой самим в проклятый день!
Меня казнят - и пусть! За Летой
С тобой моя пребудет тень.
Умри ж! -
На стул хозяйка села,
И нож сапожный уронила,
И в сторону сползла со стула,
И на пол замертво упала.
Тогда с лицом бледнее мела,
Дрожа от ужаса, певец
Вскочил и крикнул:
- Я подлец!
Она моей любви хотела,
А я плевал на это дело,
И вот теперь она мертва!

А милая моя сидела,
Она ничуть не побледнела,
Чай допила, калач доела
И молвила:
- Она жива!

Вскричал певец:
- Что делать будем?
Как я теперь - источник зла -
Посмею показаться людям?!

Моя подружка изрекла:
- Давайте куйпим ей щегла!

9

Дождь грянул наконец. Он длился
Как птичья песнь. Он так плясал
И так старался, так резвился,
Что мир окрест преобразился
И засверкал, как бальный зал.
Гром, как державинская ода,
По крыше ямбом грохотал;
В посёлке ожила природа,
С омытых листьев пыль стекла,
И блеск хрустального стекла
Приобрели углы и грани
Прекраснейшего из числа
Неисчислимых мирозданий.
Ушли Стрелки-Громовики,
Дождь перестал. Переходили
Потоки вброд и воду пили
В кустах смородинных жуки,
И без мучительных усилий
Росли грибы-дождевики.

Хозяйка наша в это время
Сидела в комнате своей.
Её не тяготило бремя
Былых томительных ночей
И дней безрадостных. На темя
И стан её, согнав печаль,
Слетела розовая шаль
Спокойствия и упований,
Хозяйке не известных ране.
И что теперь ей до того,
Кто спит с женою на диване,
Не видя больше никого?
Она не держит на заметке -
Ушёл певец или пришёл, -
Повержен ревности престол!
Перед лицом хозяйки в клетке
Поёт и прыгает щегол!
Он для неё слагает стансы,
С утра впадает в забытье
И в забытьи поёт романсы,
Танцует танцы для неё.
Щегол хорош, как шёлк турецкий!
Чуть он прищёлкнет:
- Цо-цо-цо! -
Заулыбается по-детски
Порозовевшее лицо.
Прищёлкнув, засвистит, как флейта:
- Фью-фью! -
И глянет: каково?
Что басовитый голос чей-то
В сравненье с дискантом его?
Чушь, чушь!

А в комнате порядок,
Блестит зеркальным огоньком
Комод с фарфоровым котом,
Натёрты крышки всех укладок
Полировальным порошком;
Кругом крахмал, и ни пылинки,
А что за платье в будний день!
А розочки на пелеринке -
Как было вышивать не лень!

Ах ты щегол, колдун, волшебник,
Носитель непонятных сил!
Какому ты - живой учебник -
Хозяйку счастью научил!
С тобою белый день белее,
А ночью белого белей
Свободно плещут крылья феи
В блаженной комнате моей.
The script ran 0.001 seconds.