---

Константин Симонов - Пять страниц - Третья страница [? ]
Известность произведения: Низкая

Помню время, когда мы на людях бывать не умели,
Нам обоим мешали их уши, глаза, голоса.
На весёлой пирушке, где много шумели и ели,
Было трудно нам высидеть больше, чем четверть часа.
Чтобы лекции слушать, нарочно садились не рядом,
Впрочем, кто бы и как бы и что бы ни стал нам читать,
Разве мог помешать он нам взглядом выпрашивать взгляда
И, случайно не встретив, смертельной обидой считать?
Помню, ты на собрании. Жду тебя долго. И трижды
То к дверям подхожу, то обрывки ловлю сквозь окно.
Только б слышать твой голос! Неважно, о чём говоришь ты,
Пусть о сдаче зачётов, не всё ли мне это равно?
Что такое привычки, мы даже не знали сначала,
Если знали из книг, то старались о них забывать.
И друг друга любить в это время для нас означало -
Каждый день как впервые друг другу себя открывать.
Было что открывать. Было порознь накоплено каждым.
Чтоб вдвоём докопаться до самых забытых углов,
Чтобы всякую мелочь припомнить хотя бы однажды,
Нам на первых порах ни часов не хватало, ни слов.
Но потом нам хватило и снов, и часов, и рассудка,
Чтоб свои треволненья ввести понемногу в русло.
Было дела по горло, не виделись часто по суткам,
С головой уходя я в своё, ты в своё ремесло.
Мы учились делить только то, что сегодня и завтра,
Разговаривать нынче о том, что случилось вчера.
Это стало спокойным, привычным, как утренний завтрак,
Даже время на это отведено было с утра.
Мы друг другу за всё благодарными были когда-то.
Всё казалось находкою, всё не терпелось дарить.
Но исчезли находки, дары приурочены к датам,
Всё и нужно, и должно, и не за что благодарить.
Куча мелких привычек нам будние дни отравляла.
Как я ел, как я пил - всё заранее знать ты могла,
Как я в двери входил, как пиджак на себе оправлял я,
Как садился за стол, как вставал я из-за стола.
Всё вдвоём да вдвоём. Уж привычными смотрим глазами
И случайных гостей принимаем всё с меньшим трудом.
Через год, через два мы уже приглашали их сами,
И друзья, зачастив, не стесняясь заходят в наш дом.
В шумных спорах о вечности весело время теряем.
Стол газетой накрыв, жидкий чай по-студенчески пьём.
Но, оставшись одни, в эти дни мы ещё повторяем:
«С ними было отлично, а всё-таки лучше вдвоём».
Если лучше вдвоём, - это значит ещё не насмарку,
Это значит, что ладим, что всё ещё вместе скрипим...
Помню день, когда поняли: словно почтовая марка,
Наша общая жизнь была проштемпелёвана им.
Как на грех, выходной. Целый день толковали о разном.
И, надувшись, засели в углах. Я в одном. Ты в другом.
Мы столкнулись в тот день с чем-то скучным, большим, безобразным.
Нам впервые тогда показалось, что пусто кругом.
Говорить не хотелось, довольно уже объяснялись.
Спать - и рано, и лень застилать на диване кровать.
И тогда, как по сговору, сразу мы оба поднялись
И пошли к телефону: кого-нибудь в гости зазвать.
Вот и гости пришли. Мы особенно шумно галдели,
Нашу утлую мебель поставив в два счёта вверх дном,
Мы старались шуметь, чтоб не думать о собственном деле,
Мы старались не думать - и думали всё об одном.
Что впервые в гостях мы себе облегченья искали,
Что своими руками мы счастье своё отдаём.
Чем тоскливее было, тем дольше гостей не пускали.
Наконец, отпустили и снова остались вдвоём...
Много раз нам потом хорошо ещё вместе бывало.
Мы работали рядом и были довольны судьбой.
Но я помню всегда, да едва ли и ты забывала,
Что однажды вдвоём показалось нам плохо с тобой.
Мы, почувствовав это, глядели глазами сухими,
Понимали, что вряд ли от памяти мы убежим...
Там начало конца, где желая остаться глухими,
В первый раз своё горе заткнули мы криком чужим.


Четвёртая страница

Помнишь узкую комнату с насмерть продрогшей стеною,
С раскладною кроватью, со скрипом расшатанных ран?
Ты всё реже и реже в неё приезжала со мною,
Иногда перед сном и почти никогда по утрам.
Ты ее нё любила за грязные чашки и склянки
И за то, что она не тепла, не светла, не бела,
За косое окно, за холодную печку-времянку
И за то, что времянкой вся комната эта была.
Я тогда обижался. Забросив на время работу,
Я повесил ковер. Я разбитое вставил стекло.
Я вколачивал гвозди. С мужской неуклюжей заботой
Я пытался наладить в ней женский уют и тепло.
Было всё ни к чему. Стало холода меньше и ветра,
Но остался всё тот же бивачный невыжатый дух.
Может, просто нам тесно? Но семь с половиною метров,
Если всё хорошо, - разве этого мало для двух?
Мы щенятами были. Немало пришлось нам побиться,
Чтоб понять, что причиной не комната и не кровать.
Чтоб понять, наконец: как недолго и просто влюбиться
И как сложно с тобой с глазу на глаз нам век вековать.
Сколько в этой каморке с тобой мы зубрили зачётов,
Керосинку внеся, согревались непрочным теплом.
Сколько ты исправляла моих чертежей и расчётов,
Терпеливо азы повторяла со мной за столом.
Я недавно там был. Там при скором отъезде забыто
Много разных вещей, там халат твой домашний висит.
Два кривых костыля в капитальную стену забиты,
И на них запылённая длинная рама косит.
Так жива эта память, что нам вспоминать даже рано.
Было туго с деньгами, неважное было житьё,
На рожденье моё, отыскав эту старую раму,
Вставив снимки свои, ты на память дала мне её.
Двадцать снимков твоих. По годам я тебя разбираю:
Вот двухлетний голыш, вот девчонка с косичкой смешной,
Вот серьёзный подросток и около правого краю
Ты такая, какой первый раз увидалась со мной.
Как я мог позабыть твои карточки в комнате этой?
Все висят здесь по-прежнему так, словно ты не ушла.
Там начало конца, где, на прежние глядя портреты,
В них находят тепло, а в себе не находят тепла.


Пятая страница

Ну, расстались с тобой и сидели бы, кажется, молча.
Понимали бы трезво, что жизнь ещё вся впереди.
Отчего же пишу я с такой нескрываемой желчью,
Словно я не забыл, словно крикнуть хочу: погоди!
Погоди уходить! Что я, проклятый что ль, в одиночку
Наши беды считать! В сотый раз повторять: «Почему?»
Приезжай, посидим, погрустим ещё целую ночку.
Раз уж надо грустить, мне обидно грустить одному.
Если любишь, готовься удар принимать за ударом,
После долгого счастья остаться на месте пустом;
Все романы на свадьбах кончают недаром,
Потому что не знают, что делать с героем потом.
Отчего мне так грустно? Да разве мне жизнь надоела?
Разве птицы не щёлкают, не зеленеет трава?
Разве, взявшись сейчас за своё непочатое дело,
Я всего не забуду, опять засучив рукава?
Да и ты ведь такая, ты тоже ведь плакать не будешь,
Только старый будильник приучишься ставить на семь.
Станешь вдвое работать... Решивши забыть - позабудешь.
Позабывши - не вспомнишь, не вспомнив - забудешь совсем.
Всё последнее время мне вдоволь тоски приносило,
Но за многие годы не помню ни часа, ни дня,
Чтобы слышал в руках я такую тяжёлую силу,
Чтобы жадность такая гнала по дорогам меня.
Отчего ж мне так грустно? Зачем я пишу без помарок
Всё подряд о своих то весёлых, то грустных часах.
Так письмо тяжело, что ещё не придумано марок,
Чтоб его оплатить, если вешать начнут на весах.
Я письмо перечту, я на пальцах ещё погадаю:
Отправлять или нет? И скорее всего не пошлю.
Я на этих листках подозрительно сильно страдаю
Для такого спокойного слова, как «я не люблю».
Разве я не люблю? Если я не люблю, то откуда
Эта страсть вспоминать и бессонная ночь без огня,
Будто я и забыл, и не скоро ещё позабуду,
И уехать хочу, и прошу, чтоб держали меня?
Телефон под рукой. Стоит трубку поднять с аппарата,
Дозвониться до станции, к проводу вызвать Москву...
По рублю за минуту - какая ничтожная плата
За слова, без которых я, кажется, не проживу.
Только б слышать твой голос! А там догадаемся оба,
Что ещё не конец, что мы сами повинны кругом.
Что мы просто обязаны сделать последнюю пробу,
Сразу выехать оба и встретиться хоть в Бологом.
Только ехать - так ехать. До завтра терпенья не хватит.
Это кончится тем, что я, правда, тебе позвоню...
Я лежу в своём номере на деревянной кровати,
Жду экспресса на север и мысли пустые гоню.
Ты мне смотришь в глаза: может, знаю я средство такое,
Чтобы вечно любить, чтобы право такое добыть, -
Взять за ворот любовь и держать её сильной рукою.
Ишь чего захотела! Да если бы знал я, как быть!
Разве я бы уехал? Да я бы держал тебя цепко.
Разве б мы разошлись? Нам тут жить бы с тобою да жить.
Если б знать мне! Но жаль - я не знаю такого рецепта,
По которому можно, как вещи, любовь сторожить.
Нет, мой добрый товарищ, звонить не хочу и не буду.
Всё решали вдвоём и решали, казалось, легко.
Чур, не плакать теперь. Скоро поезд уходит отсюда.
Даже лучше, что ты в этот день от меня далеко.
Да, мне трудно уехать. Душою кривить не годится.
Но работа опять выручает меня, как всегда.
Человек выживает, когда он умеет трудиться.
Так умелых пловцов на поверхности держит вода.
Почему ж мне так грустно...


Письмо обрывалось на этом.
Я представил себе, как он смотрит в пустые углы.
Как он прячет в карман свой потёртый бумажник с билетом -
Место в жёстком вагоне Мурманской «Полярной стрелы».
Отложивши письмо, я не мешкая вышел в контору,
Я седого портье за рукав осторожно поймал:
- Вы не скажете мне, вы не знаете город, в который
Выбыл тот, кто мой номер последние дни занимал?
- Не могу вам сказать, очень странные люди бывают.
С чемоданом в руках он под вечер спустился сюда.
И когда я спросил, далеко ль гражданин выбывает,
Он, запнувшись, сказал, что ещё не решился куда.
The script ran 0.002 seconds.