---

Аполлон Майков - Машенька - Глава восьмая [1846 ]
Известность произведения: Низкая

1

Пришла весна. Светлеют неба своды;
Свой белый саван сдёрнула зима,
Дома темны, как древние дома;
По улицам, журча, струятся воды;
Нева блестит и дымчатой волной
Играет с жемчугом зелёной льдины.
Я Петербург люблю ещё весной.
Как будто есть движенье: цепью длинной,
В грязи шумя и плеща колесом,
Стремятся экипажи; по колено
В воде ещё кой-где, вертя кнутом,
С санями ванька тащится, рядком
С лошадкою, покрытой белой пеной;
И тротуар на Невском оживлён;
Толпы ползут туда со всех сторон;
Людей, как мух, живит весны дыханье;
И раздаются шумно восклицанья:
«Что, брат, весна! Я просто в сюртуке -
И ничего!» - «Я тоже налегке».
Лишь скептик, жертва местного недуга
(Зараза эта так у нас сильна),
Заметит: «Да, пожалуй, и весна,
А всё, гляди, ужо потянет вьюга».
Ну словом, жизни уличной простор!
Точь-в-точь Париж: кофейни, лавки, клубы,
Трактиры, моды, книги, шляпы, шубы,
Журнальных даже множество контор, -
А скептики ещё толкуют злые
С сомнением - в Европе ли Россия?

2

Пойдёмте вслед за яркою толпой.
Вот, пышными нарядами пестрея,
Две барыни и барин с бородой,
И с ними сзади красная ливрея.
- Как Петербург нашли вы, мосье Paul?
Довольны ли вы северной столицей?
- Что делать? Возвратись из-за границы,
Невольно старую играешь роль -
Роль Чацкого.
- Ах, это, право, мода!
- Кто странствовал, тот любит наблюдать
В лице толпы особенность народа,
Души его оттенки подмечать.
Один народ угрюм, спокоен, важен;
Тот вдохновеньем блещет; а другой
В лохмотьях - горд, беспечен, но отважен.
А здесь, взгляните, - вид полубольной,
И мутные глаза без выраженья.
Рабы, рабы!.. Теперь гулять весной
Все будто бы идут из принужденья!
Вы скажете - героем смотрит тот.
Но где же гордость, мысль - душа геройства?
Всмотритесь лучше - этот весь народ.
Есть юноша, убитый от забот
И поседевший в ночь от беспокойства.
Безличие, в душе холодной лед.
Животной жизни сон и апатия -
И вот чем вас приветствует Россия!
- Ну, признаюсь, чудесный разговор
На улице!.. Давно ль, с которых пор
Вы бойки так, совсем другие стали!
Я помню вас студентом...
- Я созрел,
В два года много я узнать успел.
- Ужели сердцем вы не трепетали,
Когда родной язык вы услыхали?
- Какой язык, и как здесь говорят!
Французские слова на русский лад!
Не тот язык, что искрится алмазом,
И радует, и поражает разом
В устах француза; нет, совсем другой,
Сухой, дипломатически-пустой,
Какая-то привычка к мёртвым фразам.
Вы, женщины, вы корень зла всего.
Одушевить язык своей улыбкой,
Сродить его с своей природой гибкой
И женским сердцем воспитать его
Вы не хотите... Грубая ошибка:
Как ни возись с упрямым языком
Писатели-прозаики, поэты, -
Он будет сын, воспитанный отцом,
Не знавший ласк сестры и не согретый
Улыбкой матери.
- Кто ж виноват?..
Вы точно Чацкий... Желчь и злость - что слово.
Вы нынче вечер с нами?
- Очень рад...
Я так увлёкся... Тетушка здорова?
- Merci.
- А дядюшка?
- Он очень хил.
- Кузины?
- Вас увидеть будут ради.
Додо уж замужем... И после дяди
Получит много муж... Он очень мил.
- А ваши все друзья?.. Мими?
- Какая
Мими?
- Брюнетка, помните, живая,
Ваш друг.
- Fi donc! *****
- Вы вышли вместе с ней
Из пансиона...
- Боже мой, молчите!
- Мими... ваш друг?
- Ах, что вы говорите!
- Вот дружба-то!
- Нет у меня друзей.
- Жива ль она?
- Да, умерла... для света.
Maman, maman, чудесная карета,
Что привезли из Лондона Sophie...
- А где Sophie?
- Вон там.
- А с ней мосье Fifi?


Глава девятая

1

Но где она, где героиня наша,
Где бедная, где любящая Маша?..
Убита ли нечаянной грозой?
Иль чистая душа и с ней сроднилась?
Из уст отца проклятье разразилось,
Как гром небес, над юной головой;
Надменный свет, ласкающий невежду
И мытаря, грабителя, шута,
Для ней навек закрыл свои врата
С ужасной надписью: «Оставь надежду»...
(Ты пал - так падай глубже; не мечтай
Когда-нибудь опять увидеть рай,
Где человек блажен, безукоризнен,
Так скучно-чист, так чопорно-безжизнен.)

2

Мария всё - увы! - пережила...
Пережила; она, как прежде, любит.
Пусть страсть её гнетёт, терзает, губит, -
Её любовь под бурею была
Ещё сильней и пламенней. Казалось,
Что дивная душа проснулась в ней;
Как под грозой прекрасный цвет полей,
Она в слезах, казалось, укреплялась.
Пусть свет её карает и разит,
Пусть страшный остракизм на ней лежит,
Что суд толпы посильно беспорочной,
Ругающей непризнанную страсть,
Хотя о ней мечтающей заочно
И каждый миг готовой втайне пасть?

3

А Клавдий? О, как ей мечталось сладко
Всю жизнь свою ему лишь посвятить,
Смягчать его, исправить недостатки.
Врождённое добро в душе раскрыть.
Любовь надеется... Однако ныне
Неделя, как исчез он. Жив ли он?
И целый мир для Маши стал пустыней.
Он вспыльчив, он, быть может, завлечён
В дуэль... Быть может, кровью истекает,
И не она как друг при нём была...
«Ах, лучше пусть убит, чем изменяет», -
Вопило сердце, но она ждала.

4

Звонят. «Он, он!» И молнией блеснула
Ей радость. Взор мгновенно просветлел,
Но крик, напрягший грудь, вдруг излетел
Глубоким вздохом: сердце обмануло -
То был не он.

Вьюшкин

- Я к вам... я послан к вам
От Клавдия.
- От Клавдия? О, боже,
Он жив?.. Ах, где он?
- Жив-то жив.
- Так что же?
- Как вам сказать, не знаю, право сам;
Довольно трудно, хоть всего два слова.
- Ах, говорите, я на всё готова!
- Он в полк уехал; срок стал выходить...
- Уехал? Без меня? Не может быть,
Я вас не понимаю.
- Очень ясно:
Уехал в полк.
- И я пойду за ним.
- Послушайте, от вас скрывать напрасно:
Отец его суров, неумолим,
И Клавдий... вас оставил.
- Нет, вы лжёте!
- С чего ж мне лгать пришла охота вдруг?
Вот вам письмо.
- Подложное!
- Прочтёте,
Того не скажете.
- «Любезный друг,
Чтоб избежать несносных объяснений,
Мне тягостных, а также и тебе,
Беру перо. Оставь все слёзы, пени,
Сообрази и покорись судьбе.
Пора, мой друг, нам наконец расстаться.
Ты - умница, ты всё сама поймёшь;
Ты хороша, одна не пропадёшь;
Итак, прощай, счастливо оставаться!
Верь, не забуду я любви твоей, -
На первый раз вот тысяча рублей».
- Вот видите, каков он?
- Боже, боже!..
- Я говорил: ни нА что не похоже
Ты, братец, делаешь; а он своё:
Что надоела, надобно её
Оставить.
- Изверг!
- Изверг, и ужасный!
Да что вы плачете? Ей-ей, напрасно!
Слезинки б я не пролил за него.
В его душе - святого ничего!
Он говорит, что женщин только любит,
Пока ему противятся оне,
Что вопль и слёзы только в нём сугубят
Презрение... Мария, верьте мне,
Ни ваших слёз, ни мыслей он не стоит...
Не знаю, право, что вас беспокоит.
Да плюньте на него. Несправедлив
Он к вам; да вы ужель его не знали?
Он эгоист бескровный и едва ли
Когда любил, быть может, и счастлив
Он оттого бывал у женщин в свете.
Хотите ль знать, каков он? В нём всё ложь,
И доброго и чести ни на грош;
Письмо - всё вздор; резоны эти
Всё выдумки, всё те же в сотый раз.
Он просто в Царском, пьёт напропалую,
Кутит как чёрт, ведёт игру большую.
Я очень рад, что он избавил вас
От объяснений, - это труд напрасный.
Вы стали бы тут плакать, он - курить
И в потолок пускать колечки дыма...
Послушайте... Вы будете любимы.
Нельзя вас видеть миг и так уйти,
Не полюбить... Клянусь, вы так прекрасны...
Не плачьте. Верьте, вы не так несчастны,
Как кажется... Клянусь, вам впереди
Так много в жизни... Маленькая тучка
Примчалась, и чрез миг пройдёт гроза,
И эти косы, дивные глаза,
И эта ножка, пухленькая ручка...
Мария! Дайте вашу ручку мне...

(Целует руку.)

Ах, ручка, ручка! Только ведь во сне
Такую видишь... Ангел черноокий,
У ваших ног клянусь любить всегда,
Всю жизнь свою любить, как никогда
Он не любил... Не будьте же жестоки,
Позвольте мне любить вас, век любить!...
И он рукой старался охватить
Марии стан. Его прикосновенье
Вдруг вывело её из онеменья.
- Стыдитесь, что вы?
- Ангел милый мой!
Отдайтесь мне.
- Пустите!
- Ангел милый!
Отчаянье в ней пробудило силы,
Глаза зажглись обиды полнотой,
И - хлоп пощёчина... Но наш герой
Нашёлся.
- Ну, теперь уж расцелую!
- Подите вон!
- Нет, расцелую!
- Вон!
Я вас убью!
- Ты шутишь шутку злую!
Но полно, мир воюющих сторон,
И руку! Вы не в духе?
- Прочь подите!
- Вы шутите?
- На шаг лишь подступите,
Я размозжу вам голову!
- Уйду-с...
Эк подняла какую ведь тревогу!
Нет, Клавдий, ты надул меня, ей-богу!
Бесёнок! Право, лучше уберусь...
- Ах, Клавдий, Клавдий! Где ты?.. Что со мною?
Что сделал ты?

5

И голос ослабел,
Румянец, вызванный обидой злою,
Угас, и лик как будто помертвел.
Недвижная, поникши головою,
Она, казалось, силилась понять,
Что было с ней... Хваталася руками
За голову, как будто удержать
Стараясь разум; мутными глазами
Искала всё кого-то... Давит грудь
Стеснённое, тяжёлое дыханье...
О, хоть бы слёзы... Но - увы! - в страданьи
И слёзы даже могут обмануть...
Потом как бы вернулась сила снова,
И вырвались из уст и стон, и слово:
«Он обманул!.. Я всем теперь чужда...
Он прав, все скажут: он ведь никогда
И не любил, она одна любила...»
И горькое рыданье заглушило
Её слова...

6

Что ж думала она?
Какая мысль в душе свинцом лежала?
Что из груди разбитой исторгало
То стон, то плач, то хохот, то порой
В очах сияло тихою слезой?
Одно: «Он разлюбил...» В ней сердце, разум,
Вся жизнь её, казалось, были разом
Убиты этим словом роковым.
«О, если б хоть увидеться мне с ним!
Вот деньги... О, палач без состраданья!
Он выкуп дал позора моего!
Ах, где он сам, где низкое созданье?
Я б бросила ему в лицо его
Червонцами... Одно, одно осталось!»
И будто светлой мыслию чело
Вдруг просияло: точно отлегло
От сердца. Что-то страшное, казалось,
Она задумала.

7

Мария шла дрожащею стопой,
Одна, с больной, растерзанной душой.
«Дай силы умереть мне, правый боже!
Весь мир - чужой мне... А отец?.. Старик...
Оставленный... и он... Он проклял тоже!
За что ж? Хоть на него взглянуть бы миг,
Всё рассказать... а там - пусть проклинает!»
Она идёт; сторонится народ,
Кто молча, кто с угрозой, кто шепнёт:
«Безумная!» - и в страхе отступает.
И вот знакомый домик; меркнул день,
Зарёй вечерней небо обагрилось,
И длинная по улицам ложилась
От фонарей, дерев и кровель тень.
Вот сад, скамья, поросшая травою,
Под ветвями широкими берёз.
На ней старик. Последний клок волос
Давно уж выпал. Бледный, он казался
Одним скелетом. Ветхий вицмундир
Не снят; он, видно, снять не догадался,
Придя от должности. Покой и мир
Его лица был страшен: это было
Спокойствие отчаянья. Уныло
Он только ждал скорей оставить мир.
Вдруг слышит вздох, и листья задрожали
От шороха. «Что, уж не воры ль тут?
А, пусть всё крадут, пусть всё разберут,
Ведь уж они... они её украли...»
Старик закрыл лицо и зарыдал,
И чудятся ему рыданья тоже,
И голос: «Что я сделала с ним, боже!»
Не зная как, он дочь уж обнимал,
Не в силах слова вымолвить. «Папаша,
Простите!» - «Что, я разве зверь иль жид?»
- «Простите!» - «Полно! Бог тебя простит!
А ты... а ты меня простишь ли, Маша?»
The script ran 0 seconds.