---

Евгений Евтушенко - Казанский университет - Шпик [1970, Казань - Москва ]
Известность произведения: Низкая

Если царь был первый сыщик в государстве,
то каждый желавший сделать карьеру
становился сыщиком, - и канцелярии Российских
университетов фактически превратились в
отделения жандармских управлений.
Из воспоминаний профессора
Н. Н. Фирсова


Пока крамольничали лодыри -
эх, на язык бы им типун! -
топтал у окон снег до одури
Его Величества топтун.

С глазами пёсьими, скулёжными,
с продрогшим в варежке свистком,
в казённых чёсанках с галошами,
он сам крамольничал тайком.

И, с бульбой носа помидорного,
припоминал, страдая, страж
вальяж Матрёны Дормидонтовны,
не умещавшийся в трельяж.

Припоминал стерлядку жирную
и самовитого сига,
и политическою жертвою
охранник чувствовал себя.

Ну а зубровочка, рябиновка,
ну а груздочки - каково!
И клял правительство родимое
личарда преданный его.

Он рассуждал, соплю прикусывая,
как будто свисший сталактит:
«Пусть лучше будет революция,
но лишь бы не радикулит».

И сыпанул бы рысью с искрами,
когда б не схвачен был уздой,
шпик - самовластия российского
так неустойчивый устой.

Но с орденами, словно с цацками,
за ним самим следить должны,
топтали Русь министры царские -
в хорьковых шубах топтуны.

И величаво, как приличествует,
в почтенном облаке седин
топтал страну Его Величество -
топтун под номером один.

Они следили за смутьянами,
давя зелёные ростки,
и за Володею Ульяновым,
как за врагом всея Руси.

О вы, топтавшие отечество!
Вас нет, а он сегодня встал
в тужурке бронзовой студенческой,
«смутьян», взойдя на пьедестал.

Так, предвкушая с маком бублички
и то селянку, то блины,
места для памятников будущего
вытаптывали топтуны.


16. Сходка

Собрало нас сюда не что иное, как
сознание невозможности всех условий, в
которые поставлена русская жизнь вообще
и студенческая в частности...
Из петиции казанских студентов
4 декабря 1887 года


В Москве или Казани,
нафабривши усы,
преподают казаки
историю Руси.

Студентов кони давят,
и, сжата в пятерне,
нагайка смачно ставит
отметки на спине.

И что призыв к прогрессу,
и что наивный бунт,
когда в нагайке весу,
пожалуй, целый фунт.

Нагаечка, нагайка,
казаческая честь.
В России власть - хозяйка,
пока нагайка есть.

И против нагаек,
штыков,
государственной страшной махинищи
студенты,
мальчишечки.
Но если боится чего-то
такая махина,
то, значит, лишь сверху тверда,
а внутри - как мякина.
От страха -
в ручищах лабазников ломы и гири.
От страха - цензура,
от страха - остроги Сибири.
Боятся суков,
на которых сидят,
своих же шпиков
и своих же солдат.
И Зимний дворец -
как штыками утыканный торт,
где морды сидят
за оградой из морд.
Гитара поёт,
притишая струну,
в студенческой тесной каморке:
«О, если б все морды сложились в одну
и дать бы по морде
той морде!»
И кто-то кричит в молодом озорстве,
заусенцы кусая:
«Пощечину славно влепили в Москве,
а что мы, безруки в Казани?!»
На сходку!
Ещё не загинул народ,
пока среди рабства и скотства
в нём дочь новгородского веча живёт -
студенчества русского сходка!» -
«Хотят кнутовище нагайки
засунуть нам в глотку?» -
«На сходку! На сходку!» -
«Россию навек уподобить хотят околотку?» -
«На сходку! На сходку!» -
«Политзаключённых по тюрьмам вгоняют в чахотку?» -
«На сходку! На сходку!» -
«Забрали и право и власть,
а народу оставили водку?» -
«На сходку!
На сходку!»

И юная лава,
кипящая неудержимо,
и слева и справа
летит на Помпею режима.
И гневно,
упрямо
в котле мятежа,
в клокотанье
Володя Ульянов
со вскинутыми кулаками.
И в актовом зале,
как будто бы в зале Конвента,
за выкриком выкрик
взлетают несметно,
кометно.
«Клянитесь спасти наш народ,
историческим рабством клеймённый!» -
«Клянёмся!
Клянёмся!» -
«Клянитесь,
что в этой борьбе не допустит никто
вероломства!» -
«Клянёмся!
Клянёмся!»
Инспектор Потапов,
примите награду почётную -
пощёчину!
И выстрел «Авроры»
над питерскими проспектами,
как эхо пощёчины,
влепленной в морду инспектору!
Студенчество мира,
лети по-казански вулканно
на морды и мифы
со вскинутыми кулаками!
Уже не нагайку -
дубинку суют полицейские в глотку,
но ты продолжаешь
казанскую вечную сходку.
И юно и яро,
отчаянно спрыгнувший с полки,
Володя Ульянов
бушует в Мадриде и Бёркли.
В ответ на несущие смерть
самолёты, эсминцы, подлодки:
от сходки студентов -
до всечеловеческой сходки!
Все морды планеты
сложились в глобальную сальную морду.
К чёрту!
Тряситесь от страха,
все морды планеты.
Вы душите правду,
но вам вопреки
мой Ленин -
бессмертно семнадцатилетний,
поднявший тогда
и на вас кулаки!


17. Первый арест

Для спасения благомыслящих не
щадите негодяев.
Телеграмма министра просвещения
И. Д. Делянова в Казань после
студенческой сходки


Как георгиевскому кавалеру
самый памятный -
первый крест,
так и революционеру
самый памятный -
первый арест.
Арестованный -
это званье.
Круг почёта -
тюремный круг.
Арестованным быть -
признанье
государством твоих заслуг.
Где один человек настоящий
не под слежкой -
ну хоть бы один?!
В подозрительных не состоящий
подозрителен
как гражданин.
В государстве рабов и хозяев
поднят лозунг незримый на щит:
«Для спасения негодяев
благомыслящих не щадить».

Косит глазом конь буланый
и копытами частит.
Арестованный Ульянов
не особенно грустит.

Почему должно быть грустно,
если рот хотят зажать?
Пусть грустят в России трусы,
кого не за что сажать.

Рот пророческий, зажатый
полицейским кулаком -
самый слышимый глашатай
на России испокон.

Страшно, брат, забыть о чести,
душу вывалять в дерьме,
а в тюрьме не страшно, если
цвет отечества в тюрьме.

В дни духовно крепостные,
в дни, когда просветов нет,
тюрьмы - совести России
главный университет.

И спасибочко, доносчик,
что властям, подлец, донёс,
и спасибочко, извозчик,
что в тюрьму, отец, довёз.

Вот уже её ворота.
Конь куражится, взыграв.
Улыбается Володя.
Арестован - значит, прав.

Благодушный рыхлый пристав
с ним на «вы», а не на «ты».
У него сегодня приступ
бескорыстной доброты.

Мальчик мягкий, симпатичный,
чем-то схож с его детьми.
Сразу видно - из приличной,
из начитанной семьи.

Замечает пристав здраво:
«Тюрем - много, жизнь - одна.
Что бунтуете вы, право?
Перед вами же стена...»

Но улыбка озорная
у Володи:
«Да, стена,
только, знаете, - гнилая.
Ткни - развалится она...»

Обмирает пристав, ёжась:
«Это слышу я стрезва?
Неужели есть возможность,
что она того... разва...»

Для него непредставимо,
что развалится режим,
как давным-давно для Рима,
что падёт прогнивший Рим;

как сегодня на Гаити
для тонтонов Дювалье,
и в Мадриде на корриде,
и на греческой земле.

Топтуны недальнозорки.
Заглянуть боясь вперёд,
верят глупые подпорки,
что стена не упадёт.

А смеющийся Ульянов
ловит варежкою снег,
и летит буланый, прянув,
прямо в следующий век.

Там о смерти Че Гевары,
как ацтеки о богах,
мексиканские гитары
плачут, струны оборвав.

Но за ржавою решёткой
нацарапано гвоздём
по-Володиному чётко:
«Мы пойдём другим путём».

Может, слышится в Китае:
«Перед вами же стена...»,
а в ответ звучит: «Гнилая...
Ткни - развалится она».

И в отчаянном полёте
карусельного коня
продолжается, Володя,
вечно молодость твоя.

Бедный пристав - дело скверно.
Не потей - напрасный труд.
Что ломает стены? Вера
в то, что стены упадут!


Эпилог

Спасибо, стены города Казани,
за то, что вы мне столько рассказали.

Мне вновь планида оказала милость,
и, вновь даря свой выстраданный свет,
как в Братской ГЭС,
Россия мне раскрылась
в тебе, Казанский университет.

Фантазия моя весьма слаба.
Я верю только фактам. Я не мистик.
История России есть борьба
свободной мысли с удушеньем мысли.

История - не в тезоименитствах,
а в скрытых соках матери-земли,
и сколько ни рождалось бы магницких,
в России Лобачевские росли.

...Апрель в Казани. Ледоход на Волге.
Жизнь продолжает вечную игру,
и девочка с лицом народоволки
прощается со мною на углу.

Чистейшая, как выдох твой, природа,
она летит по воздуху легко.
Два голубых осколка ледохода
заполонили всё её лицо.

Она - как веткой по небу рисунок,
а с крыш гремит серебряный каскад:
блистательная временность сосулек
кончается раздрызгом об асфальт.

Ах, молодость, лети, хрусти по льдинкам,
живи и властвуй в мире молодом
и будь всегда прекрасным поединком
души с бездушьем и огня со льдом.

Но нарастает на душе короста,
и постаренья ход неуследим.
Быть молодым, когда ты молод, - просто,
и подвиг - быть бессмертно молодым.

Прошло сто ледоходов, сто цветений
с тех пор, когда над грохотом реки
родился тот апрельский русский гений
и вскинул над планетой кулаки.

Склонимся же у входа в Мавзолей.
Склонимся у незримых пьедесталов
тех дочерей страны и сыновей,
кто в зрелости не предал идеалов
вольнолюбивой юности своей.

Люблю тебя, Отечество моё,
не только за частушки и природу -
за пушкинскую тайную свободу,
за сокровенных рыцарей её,
за вечный пугачёвский дух в народе,
за доблестный гражданский русский стих,
за твоего Ульянова Володю,
за будущих Ульяновых твоих.
The script ran 0 seconds.