---

Николай Асеев - Маяковский начинается - Площадь Маяковского [1936 - 1939 [1] ]
Известность произведения: Низкая

Если б был я
Вандомская колонна,
я б женился
на Place de la Concorde.
Маяковский, «Город»


Нет, не она,
не площадь Согласия,
стала его настоящей женой,
и не в её фонарей желтоглазие
сердце расплавлено и обожжено.
Другая,
глазу привычней и проще,
ещё не обряженная в гранит,
ещё в лесах строительных
площадь
имя его несёт и хранит.
Когда на троллейбусе
публика едущая
услышит надсадный
кондукторшин крик:
«Площадь Пушкина,
Маяковского - следующая!» -
поймёшь,
как город к нему привык.

Как стал он вхож
в людские понятья!
Как близок строчкой,
прям и правдив!
Ведь ни по приказу,
ни на канате
к себе не притянешь,
сердца обратив...
Читая,
начнёшь стихи его путать, -
сейчас же
сто голосов -
на подсказ! -
как будто
не я,
а они
как будто
встречались с ним
по тысяче раз.

Ведь это
не выдумка барда бахвальная:
вот этот асфальт,
и эти огни,
и площадь -
не старая Триумфальная,
и - с Пушкиным рядом
встали они!
И всё повседневней,
всё повсеместней
становится
миром
его родня.
Сюда он шагал
с Большой своей Пресни,
с шагов своих первых,
о мальчишьего дня.
Сюда по Садовым,
по Кудринским вышкам,
по куполам твёрдых
булыжных мозгов,
по снежным подушкам,
по жирным одышкам -
широких шагов
направлял он разгон.

Она
Маяковского площадью
названа;
не очень ещё её пышен уют;
и много народа, самого разного,
её заполняют, толкутся, снуют.
Ещё не обрушены
плоские здания,
но уже тем она
хороша,
что - въявь пределы её
стародавние
раздвинула
новых привычек душа.
Две буквы стоят
квадратные, стрoчные,
как сдвоенный вензель печати ММ,
как плечи широкие,
крепкие,
прочные
у входа -
открытого всем, всем, всем.
Москвы в нутро
ведёт метро;
один вагон,
другой вагон;
а он на нём
не ездил;
не видел он
стальных колонн,
подземных ламп -
созвездий.

И - глянешь в пролёт
обновляемых улиц:
не тень ли метнулась
широкой полы?
Не эти ли плечи
с угла повернулись?
Не шляпой ли машет
он издали?
Он здесь.
Он с нами
остался навечно.
Ему в людской густоте -
по себе.
Он - вон он - шагает,
большой и беспечный,
к своей неустроенной
славной судьбе!
Как он шагал,
как проходил,
как пробивался Москвою
шагом широким,
шагом большим, -
крупной походкой мужскою.
Ботинки номер сорок шесть!
Другим - вдвоём бы можно влезть
и жить уютно в скинутом,
согнув дугою спину там.
А он - не умел сгибаться дугою,
он весь отличался
повадкой другою, -
шагал,
развернувши
тяжёлые плечи,
высокой походкою
человечьей.
И после каждого
его шага
метелью за ним
завивалась сага.

Однажды мы выехали
с Оксаной
вдвоём из гостей
по дорожке санной...
А он рядком
зашагал пешком,
подошвы печатая
свежим снежком.
Тогда ещё в моде
извозчики были
и редко работали
автомобили.
Возница на клячу
чмок да чмок
и всё же его
обогнать не смог.
И нас
на полсажня опередя,
дорогу под носом
у нас перейдя,
он стал
и палкой нам отсалЮтовал,
дескать: «Привет!
До свиданья! Покудова!»

И в этом жесте
мальчишеском, гордом,
который движенье и радость таит,
хотел бы я,
чтоб стал он
над городом,
как в памяти нынче в моей
он стоит.
Стоял,
весельем
и силою вея,
чтоб так бы его
наблюдала толпа:
в пальтишке коротеньком
от Москвошвея,
в шапчонке,
сбитой к затылку со лба.
Вот так,
во всём и везде
впереди, -
ещё ты и слова не вымолвишь, -
он шёл,
за собой увлекая ряды,
Владимир Необходимович!

Но мысли о памятнике -
пустые.
Что толку,
что чучело вымахнут ввысь?!
Пускай эти толпы
людские густые
несут его силу,
движенье
и мысль.
Пока поток
не устанет струиться,
пока не иссякнет
напор буревой,
он будет в глазах
двоиться, троиться,
в миллионные массы
внедряясь живой.
На Мехико-сити,
в ущельях Кавказа,
в протоках парижского сквозняка -
он будет повсюду
в упор, большеглазо,
строкою раскручиваясь,
возникать.
И это -
не окаменелая глыба,
не бронзовой маски
условная ложь,
а вечная зыбь
человечьих улыбок,
сердец человеческих
вечная дрожь!


Эпилог

Сегодня
с дерев срываются листья,
и угол меняет
земная ось,
и лес
как шуба становится лисья -
продут
и вызолочен насквозь.
И в свисте
этих порывов грубых,
что мусорный шлейф
подымают, влача, -
писатель
задумывается о шубах
и прочем отребье
с чужого плеча.
Писательство -
не искусство наживы,
и зря нашу жизнь
проверять рублём.
При этом
всплывут -
которые лживы,
потонут -
кто в строчку до слёз влюблён...

А впрочем,
к чему предъявлять обвиненья, -
нужны организму
и нервы,
и слизь.
Страна была - светом,
они были - тенью,
а свету без тени
не обойтись.
Пускай существуют,
меня не тревожа,
и если
о них я теперь и пишу, -
крепка моя сила,
груба моя кожа, -
я землю
для будущего пашу.
Чтоб новая
радостная эпоха -
отборным зерном человечьим
густа -
была от бурьяна
и чертополоха
обезопашена
и чиста.
Чтоб не было в ней
ни условий,
ни места
для липких лакеев,
ханжей
и лжецов,
для льстивого слова,
трусливого жеста;
чтоб люди людей -
узнавали в лицо.
Чтобы Маяковского
облик весёлый
сквозь гущу веков
продирался всегда...
Им будет -
я знаю! -
Земли новосёлы,
какая-то названа
вами
звезда.
The script ran 0 seconds.