---

Эдуард Асадов - Шурка - Глава V В совхозе [? ]
Известность произведения: Низкая

1 2 
Фронтовая крымская весна,
Гарью припорошенные розы
(Хоть не время, всё-таки война)
Пряно пахнут в садиках совхоза.

О, как дорог незнакомый дом,
Где ты мог с удобствами побриться,
Не спеша до пояса умыться
И поесть ватрушек с творогом,

Где хозяек щедрые сердца
Так приветить воина стараются,
Что тот дом и люди вспоминаются
Иногда до самого конца!

Над совхозом полная луна,
Как медаль на гимнастёрке неба.
Пахнет свежевыпеченным хлебом,
И плывёт в проулки тишина...

И в дому, и на крылечке хаты,
Ощутив тот истинный уют,
Разомлев, усталые солдаты
Пишут письма, чистят автоматы
И порой вполголоса поют.

Постучалась, отворила дверь
И сказала строго и печально:
- Я не лгу ведь никогда, поверь,
Не скажу лукаво и теперь,
Что зашла как будто бы случайно.

Ничего, не думай, не стряслось.
Просто я сегодня размышляю
И хочу задать тебе вопрос,
Только дай сперва мне чашку чаю.

- Но ведь ваш дивизион сейчас
У высот, отнюдь не замолчавших!
Три версты, не больше. И как раз
Ты могла нарваться в этот час
На любых: на наших и не наших!

- Опоздал, брат. Наша высота.
Впрочем, и не в этом даже дело.
Враг не тот, да и война не та.
Он ночами не такой уж смелый.

А пугаться при ночной поре -
Это новобранцу только можно.
Да и спутник у меня надёжный. -
И - рукой себя по кобуре.

Люди мирных и далёких лет,
Вам, наверно, даже непонятно,
Как же это дьявольски приятно -
Сесть под лампу с парою газет!

И какое светлое открытие -
Вдруг изведать досыта и всласть
Радости простого чаепития,
На скрипучем стуле развалясь!

Не в траншее на хвосте у гибели,
Не в пути под снегом и дождём,
Не согнувшись где-то в три погибели,
А под крышей, в доме за столом!

Ставнями закрытое окошко,
Самовар, ватрушки, тишина...
А за дверью, крадучись как кошка,
Ходит прокопчённая в бомбёжках,
Злобою набитая война.

- Может, глупо душу открывать,
Только вот я не могу иначе,
Нет, ты должен правильно понять,
Я пришла... Мне хочется узнать,
Что такое для тебя я значу?

Не сочти горячность неуместною,
Если глупо, так и говори.
Дай мне руку честную-пречестную
И в глаза мне прямо посмотри!

Взгляды, встретясь, вдруг заулыбались,
И не помню, как произошло,
Только мы с тобой поцеловались.
Да, впервые вдруг поцеловались
Бурно и доверчиво-светло!

И война, что разъярённо билась
В грохоте, походах и дымах,
Вдруг на миг как будто растворилась
В серых запрокинутых морях!

Крымская военная весна.
Свет дробит колодезную воду.
И большая белая луна
Медленно плывёт по небосводу.

Да, не тот, как говорится, враг.
Где былая точность канонады?
Шелестят над крышами снаряды
И всё время бухают в овраг.

- Вот ты ценишь твёрдые сердца.
Ну так помни: войны ли, не войны -
За меня ты можешь быть спокойным,
Я честна во всём и до конца.

Может статься, цельная натура.
Только, знаешь, без высоких слов,
Вот сейчас с тобой я просто Шура,
Тихая, счастливая, как дура,
В мире повстречавшая любовь.

Пусть я буду твёрдой, хоть стальною,
Но теперь мне хочется с тобой,
Только ты не смейся надо мною,
Стать на миг какою-то иною,
Беззащитной, ласково-простой,

Мягкою, до глупости застенчивой,
Может быть, капризной, наконец,
Девочкою, девушкою, женщиной,
Ведь не век оружием увешанной
Мне шагать, как парень и боец!

Я к тебе ну словно бы припаяна.
Знаю твёрдо, без красивых фраз,
Что люблю без памяти, отчаянно,
Может, в первый и в последний раз!

Распахнула ставни, постояла
Перед шумом веток на ветру.
- Я тебе не всё ещё сказала,
Погоди, вот мысли соберу...

Нет, не надо, посиди спокойно.
Ах, как всё красиво под луной!
Ничего не списывают войны,
Но вот счёт здесь времени иной.

И людей быстрее постигаешь.
Ведь, когда б нас буря не рвала,
Я б с тобою встретясь, понимаешь,
Может быть, молчала и ждала...

Но скажи: ты веруешь в предчувствие?
У меня вот, знаешь, день за днём,
Ну, почти реальное присутствие
Словно бы несчастья за плечом.

Не подумай, что накличу беды,
Но боюсь, и ты меня прости,
Что вдвоём нам вместе до победы
Не дано, наверное, дойти...

Ты не первый день со мной общаешься.
Не за шкуру бренную трясусь!
Страшно, что до счастья не дотянешься:
Либо ты под взрывом где-то свалишься,
Либо я из боя не вернусь...

Знаю, скажешь, мнительная дура. -
Быстро прядь отбросила с лица.
- Ну к чему такие мысли, Шура!
- Нет, постой. Дослушай до конца!

Я хочу, чтоб ведал ты заране,
Как я этой встречей дорожу,
Почему пришла без колебаний
И зачем назад не ухожу.

Знаешь сам, что никакой войной
Никогда не оправдаю связи,
И сейчас, не ведавшая грязи,
Я как снег чиста перед тобой!

Повторяю без красивых фраз,
Что душой навек с тобою спаяна
И люблю без памяти, отчаянно,
Может, в первый и в последний раз!

Бросила на скатерть портупею,
Обернулась вспыхнувшим лицом!
- Да, люблю. И вправе быть твоею.
Ни о чём потом не пожалею!
Ни о чём, ты слышишь! Ни о чём!

Ночь клубилась чёрно-золотая.
Бился ветер в шорохе ветвей,
И кружились звёзды, осыпая
Крышу хаты брызгами лучей.

Сухарям же с душами пустыми
Я б сказал из той далёкой тьмы:
Дай вам бог быть нежными такими
И такими честными, как мы!


Глава VIСевастополь

Может, помоложе, чем Акрополь,
Но стройней и твёрже во сто крат
Ты звенишь, как песня, Севастополь, -
Ленинграда черноморский брат.

В День Победы, на исходе дня,
Вижу я, как по твоим ступеням
Тихо всходят три знакомых тени
Постоять у Вечного огня.

И, глазами корабли окинув,
Застывают, золотом горя,
Три героя, три богатыря -
Ушаков, Корнилов и Нахимов.

Севастополь - синяя волна!
Сколько раз, шипя девятым валом,
На тебя со злобой налетала
Под любыми стягами война?!

И всегда, хоть любо, хоть не любо,
Та война, не ведая побед,
О тебя обламывала зубы
И катилась к чёрту на обед!

Потому что, позабыв о ранах,
Шли в огонь, не ведая преград,
Тысячи героев безымянных -
Стриженых «братишек» и солдат.

И горжусь я больше, чем наградой,
Тем, что в страдной, боевой судьбе,
Сняв с друзьями чёрную блокаду,
Словно петлю, с шеи Ленинграда,
Мы пришли на выручку к тебе!

И, прижав нас радостно к груди,
Ты кулак с усилием расправил
И врага по челюсти ударил,
Так что и следов-то не найти!

Мчится время, на чехлы орудий
Падает цветочная пыльца...
Только разве позабудут люди
Подвиги матроса и бойца?!

И над чашей негасимый пламень
Потому всё жарче и красней,
Что любой твой холмик или камень
Тёпл от крови павших сыновей!

Шелестит над обелиском тополь,
Алый флаг пылает над волной,
Севастополь, гордый Севастополь -
Город нашей славы боевой!

И недаром в звании героя
Ты стоишь, как воин, впереди
Часовым над кромкою прибоя
С Золотой Звездою на груди!

Последний рубеж

1

Сколько вёрст проехали, протопали
По воронкам выжженной земли,
И сегодня наконец дошли
До морского сердца - Севастополя.

Наша радость - для фашиста горе.
Как в падучей бесновался враг.
Но, не в силах вырваться никак,
Вновь сползал и окунался в море.

Превосходный оборот событий:
Никакого выхода нигде!
Получалось так, что, извините,
Нос сухой, а задница в воде.

Под Бельбеком жарко и бессонно.
Севастополь - вот он, посмотри!
Снова резкий зуммер телефона.
Генерал Стрельбицкий возбуждённо:
- Поднажмите, шут вас подери!

Дать, братва, гвардейскую работу!
Приготовьтесь к новому огню!
Жмите, шпарьте до седьмого пота!
Если ночью не пройдёт пехота,
Залп с рассветом. Я вам позвоню.

Вот он, наш «артиллерийский бог»! -
В генеральских полевых погонах
И, хоть был он и суров и строг,
Всё-таки в лихих дивизионах,

В пересвисте пуль на огневой,
В громе залпов на переднем крае,
Всюду по-суворовски простой,
С честною и храброю душой,
Был он и любим и почитаем.

Враг плевался тоннами тротила,
Только врёшь, не выдержишь, отдашь!
Три-четыре дня ещё от силы
И - конец! И Севастополь наш!

Три-четыре... Ну совсем немного...
Да была загвоздочка одна
В том, что многотрудная дорога
Под конец особенно трудна.

Ведь тому, кто вышел из огня
Сотен битв, где и конца не видно..
Как-то до нелепого обидно
Пасть вот в эти три-четыре дня.

Впрочем, что с судьбою препираться?!
Фронтовик бессменно на посту.
Здесь война. И надобно сражаться
И кому-то солнцу улыбаться,
А кому-то падать в темноту...

2

Ax, как буйно яблони цвели
Той военной, майскою весною,
Будто вновь рванулись от земли
Парашюты в небо голубое!

Или будто, забывая страх,
В трёх шагах от грохота и горя
Сотни чаек, прямо из-за моря
Прилетев, расселись на ветвях.

Словно снегом ветви осыпали
Всё вокруг на целую версту.
Только хлопцы вряд ли замечали
Неземную эту красоту.

Мать-земля, не сетуй на ребят,
Ибо сад в жестокой обстановке
Мог ли быть хоть чем-то для солдат,
Кроме белопенной маскировки?!

Будет время, и настанет час,
И ребята где-нибудь у дома
Белым жаром яблонь и черёмух
Встретят свет приворожённых глаз.

Ну а тех, кто не придёт домой,
Ты, как мать, и примешь и укроешь,
Соловьиной песней успокоишь
И осыплешь белою пургой...

Память, память. Нелегко, не скрою,
Возвращать исчезнувшую тень.
Что ж, давай же вспомним этот день
Перед тем, перед последним боем...

Быстро цифры множа в голове
И значки условные рисуя,
Я сижу под яблоней, в траве,
Нанося на карту огневую.

Муравей по карте пробежал,
Сел и пузо лапками погладил.
Ну ни дать ни взять солидный дядя.
Что там дядя - целый генерал!

Обошёл сердито огневую,
Ус потрогал: дескать, молодец!
А потом, отчаянно рискуя,
Дунул прямо на «передовую»,
Наплевав на вражеский свинец.

Не спеша у немцев покрутился.
Вдруг насторожился и затих,
И затем обратно припустился...
То-то, брат, не бегай от своих!

Вот и нам бы действовать так юрко!
Кто-то веткой хрустнул за спиной,
Почему-то сразу, всей душой,
И не обернувшись понял: Шурка!

Села, быстро за руку взяла.
- Извини... Не помешаю? Можно?
До чего же рада, что нашла.
Я ведь нынче даже не спала,
Вот тревожно как-то и тревожно.

Словно сыч уставилась во тьму
И не сплю. Себя не укоряю,
Но причину так и не пойму.
- А теперь-то знаешь почему?
- А теперь как будто понимаю.

Завтра ты идёшь на огневую?
- Нет, наверно, не пойдёт никто.
- Не шути. Я знаю.
- Ну и что?
Ведь не с прошлой пятницы воюю!

С рёвом пролетев над головами,
Грохнул за оврагами снаряд.
И, тряхнув испуганно плечами,
Сад рассыпал белый снегопад.

- Можешь ехать. Ну и шут с тобой!
- Тоже мне весёлое напутствие.
- Нет, прости. Я глупая... Постой...
Но сейчас прошу вот всей душой,
Я ведь не шутила о предчувствии.

Понимаю, чушь и ерунда.
Я сама ругать себя готова,
Ничего не будет никогда!
Но послать ведь можно же туда
Ну хоть раз кого-нибудь другого?!

Вроде улыбнуться попыталась,
А потом упала на плечо
И впервые горько разрыдалась
Как-то вдруг по-детски, горячо.

Ни от горя, ни от резкой фразы,
Ни от злых обид или похвал,
Никогда нигде ещё ни разу
Я тебя в слезах не заставал.

Замолчала, руку отвела:
- Погоди, не утешай, не надо. -
Улыбнулась повлажневшим взглядом.
- Видишь, вот и Шура не скала.

От пригорка к морю - две дороги.
На посёлок издали взгляни -
Словно путник, вытянувший ноги,
Сунул в воду голые ступни.

Две дороги - разные пороги,
За спиной двадцатая весна,
Две дороги у войны в залоге,
И бог весть какая суждена...

Но какие б ни гремели грозы,
Шурка, Шурка, светлая душа,
С этою улыбкою сквозь слёзы
До чего ж была ты хороша!

- Ты скажи мне честно, как бывало!
Даже жизнь до ярости любя,
Ты б в огонь когда-нибудь послала
Ну хоть раз кого-то за себя?

Я спросил. И ты молчала хмуро.
Ах, как долго мучился ответ.
- Хорошо... Ну, вероятно, нет...
Но пойми!
- Я понимаю, Шура.

Ты мой самый задушевный штаб.
Только что нам краешек передний!
А к тому же ведь последний залп.
Понимаешь, самый распоследний!..

Годы, годы... Рыжий листопад,
Голубые зимние метели,
Где сейчас тот яблоневый сад
В шрамах от пожаров и шрапнели?

Может, сгинул в душный суховей
Или стал ворчливее и гуще,
Только вечно в памяти моей
Он всё тот же: юный и цветущий!

Вот и нас с тобою, вот и нас
Вижу вдруг взволнованно и чётко:
Эту грусть тревожно-серых глаз
И слезинку возле подбородка.

Вижу пальцев лёгкую печаль,
Гладящих мне голову и руку,
И морскую, ветровую даль,
Словно предвещавшую разлуку.

Встала. Взглядом обежала сад.
- Ох и яблок тут, наверно, зреет!
Жаль, нельзя вот так: цветы белеют,
А под ними яблоки висят...

Ну пора. Но поимей в виду,
Завтра я приду на огневую.
Что смеёшься? Думаешь, впустую?
Да хоть в ад упрячешься - найду!

Я смотрю, как ты мне улыбаешься,
И отнюдь не ведаю сейчас,
Что в душе ты навсегда останешься
Вот такой, как в этот самый час,

Как стоишь ты, глаз не опуская,
Словно бы задумалась о чём,
Тоненькая, светлая, прямая,
С яблоневой веткой за плечом...

Я смотрю и даже не предвижу,
Что ни глаз, ни этого лица
Никогда уж больше не увижу,
Никогда... До самого конца...

Надо бы листок перевернуть,
Но сейчас, в последнюю минуту,
Я не в силах, кажется, шагнуть
И всё медлю, медлю почему-то...

На душе щемящая печаль,
Был иль нет я в юности счастливым,
Только нынче, вглядываясь в даль,
Мне до боли расставаться жаль
С этим днём весенним и красивым.

И пока не опустилась тень,
Тщусь запомнить все его приметы.
Ибо это мой последний день,
Полный красок, облаков и света...

Жизнь не ждёт. Она торопит в путь.
Ах, как было б славно, вероятно,
Если б каждый почему-нибудь
Мог хоть раз свой день перевернуть,
Словно лист тетрадочный, обратно...

Ну да раз нельзя, так и нельзя!
Было всё обычным: огневая,
Рёв машин, хорошие друзья
И в дыму дорога фронтовая.

Враг, пока не наступил рассвет,
Бил всю ночь, снарядов не жалея,
И разгрохал нашу батарею,
А у друга, у соседа - нет.

Значит, было до зарезу надо,
Чтоб напор пехоты не ослаб,
Передать товарищу снаряды
И рвануть наш знаменитый залп.

Сделать быстро, точно по часам,
И расстаться с краешком передним.
Но комбат, как в море капитан,
Пусть хоть смертью пахнет ураган,
Всё же сходит с мостика последним.

И уж вспоминать так вспоминать:
О дороге в огненной завесе,
О пехоте, что не может ждать,
И о том и о последнем рейсе...

Как с шофёром в грузовой машине
Сквозь разрывы мчались напролом
Вверх по склону в стонущей кабине
По воронкам, по разбитой глине...
И ещё, наверное, о том,

Как упал пред самой огневой...
Только дважды вспомнить - слишком больно.
Есть моя поэма «Снова в строй»,
Там про это сказано довольно...

Шурка, Шурка! Подожди, не плачь!
Понимаю, трудно примириться,
Только в сердце, как весенний грач,
Может, снова что-то постучится?

Может, радость и подымет стяг.
Но когда и у какого дома?
Ведь теперь уже не будет так
Всё, как встарь: и ясно и знакомо.

Из-за срочных врачевальных дел
К нам ты на рассвете припоздала.
И когда ты на гору взбежала -
Залп уже раскатисто гремел.

Впрочем, может, даже лучше всё же,
Что ты малость позже подошла.
Ведь спасти б меня ты не спасла,
Только вся б перетряслась от дрожи.

И потом, куда себя ни день,
Сердце б это вынесло едва ли.
Позже мне и так порассказали,
Что с тобою было в этот день.

Но хоть боль не схлынет никогда,
Я хочу, чтоб знала ты и ведала:
Да, стряслась тяжёлая беда,
Было горько, даже страшно, да,
Было всё, но вот ошибки не было!

Ложь ни разу не была меж нами,
Так поверь, что в трудные часы
Сколько раз бессонными ночами
Всё былое клал я на весы.

Зло стряслось, и самое-пресамое...
Но, весь путь в сознанье повторя,
Говорю открыто и упрямо я:
Ничего не получилось зря!

Разве груз, сквозь пламя пробивая,
Я доставить к сроку не сумел?
Разве, доты к небу подымая,
Наш последний залп не прогремел?

Разве следом не пошла работа
Остальных армейских батарей?
И сквозь дым не ринулась пехота
Штурмовать остатки рубежей?

Не разбили разве, не расхлопали
Каждый метр, где огрызался враг?
Разве кровью полыхнувший стяг
Не забился в небе Севастополя?!

Люди гибли, падали во тьму,
Хоть, конечно, горько умиралось,
Но когда на свете и кому
Без потери счастье доставалось?!

И за тех, кто не дошёл до цели,
Говорю я мирным этим днём:
Пусть не все мы увидать сумели
Стяг победы, взмывший над Кремлем,

Каждый, кто упал на поле боя,
Твёрдо знал заранее, поверь,
Хоть непросто жертвовать собою,
Только мир и счастье над страною
Стоят этих тягот и потерь!


Глава VIIПраздничная ночь в Москве

Ветер, будто выжав тормоза,
Взвыл и стих устало под балконом.
У витрин слипаются глаза,
Фонари мигают полусонно.

И под каждым дремлющим окном
Вдоль домов, подобно тёмным рекам,
Льётся ночь, разбавленная снегом,
Будто чёрный кофе с молоком.

Спят деревья в лунных балахонах,
Синий свет качается в окне,
И солдаты в дальних гарнизонах
Смотрят нынче фильмы о войне.

Сталь от жара на экранах плавится,
Бьют «катюши» в зареве огней,
Мне ж сегодня почему-то кажется,
Что сквозь полночь движется и катится
Тихо-тихо множество людей...

Те, с кем шли в походе и в бою,
С кем шутили под налётом шквальным,
Поимённо, лично, персонально
Я их всех сегодня узнаю.

Узнаю и говорю ребятам
Обо всём до нынешнего дня,
Кто назад вернулся в сорок пятом,
А про тех, кто не пришёл когда-то,
Им и так известно без меня.

Время, будто штору опуская,
Делит мир бесстрастно пополам.
И, былое нынче вспоминая,
Шурка, Шурка, так я и не знаю,
Здесь ты в этот вечер или «там»?

Если ходишь, думаешь и дышишь,
Если так же искренен твой взор,
Я уверен, ты меня услышишь
И простишь наш горький разговор.

Тот последний, августовским летом...
Помнишь, ты пыталась предсказать?..
Впрочем, если начал вспоминать,
Что ж, давай же вспомним и об этом.

Встреча

1

Летний вечер, госпиталь, палата.
Тумбочки, лекарства, тишина.
Где-то бьются в пламени солдаты.
Здесь же скальпель вместо автомата,
Здесь бинты и белые халаты
И своя нелёгкая война.

И боец, спелёнатый бинтом,
Пусть кому-то это будет странно,
Говорил с соседом обо всём:
О простом, о мудром, о смешном,
Обо всём, но только не о ранах.

Кто впервые приходил сюда,
Может, даже и решал подспудно,
Что не так ребятам уж и трудно,
Вон ведь как смеются иногда!

Да, смеялись, как это ни странно!
И никто почти что не стонал.
Только тот, кто был здесь постоянно,
Это всё, пожалуй, понимал.

Пусть непросто было воевать,
Но куда, наверное, сложней,
Потеряв, не дрогнув, осознать
И затем упрямо привыкать
К ней, к дороге будущей своей.

Делать снова первые шаги,
Веря в то, что песнь не отзвенела,
Без руки, без глаз или ноги, -
Не совсем простое это дело...

Пусть дорога будет неплохой,
Пусть с любою радостью-удачей,
Только быть ей всё-таки иной,
Потрудней, погорше, не такой,
И не надо говорить иначе!

И чтоб в сердце не тревожить раны,
Хлопцы, истомлённые жарой,
Так шутили солоно порой,
Что валились с тумбочек стаканы!

Лишь когда во тьме за тополями
Город тихо забывался сном,
Кто-нибудь бессонными ночами
Долго-долго думал о своём,

Думал молча, сердца не жалея.
Сколько чувств металось и рвалось!..
Мне, пожалуй, было посложнее,
Потому всех чаще не спалось.

Горем я делиться не любил.
И лишь с Борей - другом по палате,
Что сидел бессонно у кровати,
Молча сердце надвое делил.

Шурка, Шурка! Милый человек,
Где сейчас лежит твоя дорога?
За окном торжественно и строго
Падает, покачиваясь, снег...

2

Ах, как я сегодня дорожу
Нашим прошлым, песнею согретым!
Но пора. И вот я подхожу,
Только дай мне руку, я прошу,
К нашей встрече августовским летом.

Будни. Тихий госпитальный вечер.
Кто-то струны щиплет в тишине,
Нет, ничто не подсказало мне,
Что сейчас случится эта встреча.

Как добилась, вырвалась, смогла -
Никому того не объясняла.
Может, это сердце помогало,
Но меня ты всё-таки нашла.

Увидав, не дрогнула, не вскрикнула,
Подлетела тоненькой стрелой,
Крепко-крепко пальцы мои стиснула
И к бинтам припала головой.

Первые бессвязные слова,
Под рукою дрогнувшие плечи,
Скомканные, сбивчивые речи
И в сплошном угаре голова...

- Я же знала, знала, что найду! -
Улыбнулась. Нервно закурила. -
- Ты же помнишь... Я же говорила:
Разыщу хоть в чёртовом аду!

Сожалеть бессмысленно и поздно.
Это так, но выслушай, постой,
Как бы это ни было серьёзно,
Всё равно я рядом и с тобой!

А ребята, знаешь как страдали,
Все тобой отчаянно горды.
Говорят, что, если бы не ты,
Никакого залпа бы не дали!

А начмед мне только что сказал,
И в глазах - торжественная радость,
Что тебе недавно благодарность
Маршал Жуков в госпиталь прислал.

Господи, да что я говорю!
Слава, благодарности, приветы...
Не об этом надо, не об этом!
Ты прости, что глупости порю!

Смолкла и вздохнула глубоко.
- Шурка, Шурка, посидим-ка рядом,
Только ты не нервничай, не надо...
Мне и вправду очень нелегко...

Как мне дальше жить и для чего?
Сам себя же сутками терзаю.
Только ничего ещё не знаю,
Ничего, ну просто ничего.

- Нет, неправда. Превосходно знаешь!
Знаешь с самых босоногих лет,
Ты же от рождения поэт.
Как же ты такое отметаешь?!

Вечер краснопёрою жар-птицей
Мягко сел на ветку под окном.
То ли ветер в форточку стучится,
То ли птица радужным крылом?

- Знаешь, Шура, улыбнись-ка, что ли!
Что нам вправду разговор вести
Обо всех там сложностях и болях,
Их и так довольно впереди!

- Да, конечно, милый человече.
Ну давай о чём-нибудь другом.
Знаешь, там, в приёмной, перед встречей
Можно всё услышать обо всём.

Ждёшь халата в строгой тишине,
Ну а сёстры... Им же всё известно...
- Вот так штука. Это интересно...
Что ж тебе сказали обо мне?

- Да сказали, очень было плохо,
Раз решили даже, что конец...
Только ты не дрогнул и не охнул,
В общем, был взаправду молодец.

- А ещё о чём порассказали?
- А ещё, пожалуй, о друзьях,
Что на фронт всегда тебе писали
И сидят тут у тебя едва ли
Менее, чем в собственных домах.

Видно, что отличные друзья.
Кто они? - Да большей частью школьные,
- И при этом скажем, не тая,
Что средь них есть даже и влюблённые...

Прибегут в наглаженной красе
С теплотой и ласковым приветом.
- Кто тебе рассказывал об этом? -
Улыбнулась: - Да буквально все.

От врача и до швейцара дедушки!
Говорят, не помнят никогда,
Чтобы одному четыре девушки
Предложили сердце навсегда!

А какая я, уж и не знаю. -
Замолчала, за руку взяла.
- Шурка, Шурка, что ты за дурная!
Да сейчас я просто отметаю
Все эти сердечные дела.

Может, и наделаю ошибок,
Но в бинтах, в сомненьях и крови
Мне сейчас не очень до улыбок
И, прости, совсем не до любви!

Что мне шёпот и уста влюблённые,
Если столько раз ещё шагать
В дверь с табличкой «Операционная»,
Э, да что там долго объяснять!

Закурили. Оба помолчали.
- Да, конечно, - выдавила ты, -
Я пойму, наверное, едва ли,
Что такое раны и бинты.

Это страшно, если хочешь, жутко,
Даже я как в пламени горю.
Только я же вырвалась на сутки,
Потому вот так и говорю!

Может быть, я в чём-то ошибаюсь,
Только знаю, знаю всё равно:
Одному, сквозь ветер пробиваясь,
Тяжело. А я не пригибаюсь,
Наплевать, светло или темно!

Если б знать мне, если б только знать,
Что вернусь из пламени обратно, -
Никому на свете, вероятно,
У меня тебя бы не отнять!

Нет, ты веришь, я же не боюсь,
Только сам ведь знаешь, как предчувствую,
И теперь вот, ну, как будто чувствую,
Что легко обратно не вернусь...

Ты не спорь, но поимей в виду:
Хоть безвестна буду, хоть прославлена,
Только, если крепко буду ранена,
Я к тебе такою не приду.

Если уж сражаться, то сражаться
За любовь, которая б смогла
Дать тебе действительное счастье,
А не грусть от шкафа до стола!

Помню, как, поднявшись на постели,
Я сказал в звенящей тишине:
- Ну чего ты, Шурка, в самом деле,
Мучишь душу и себе и мне!

- Это верно. И давай забудем!
Я и вправду нервов не щажу.
А писать-то хоть друг другу будем?
- Как же без письма хорошим людям?! -
Я махнул рукой! - Да напишу!

Шура, Шура, через много лет
Ты сними с души моей каменья
И прости за это раздраженье
И за тот бесчувственный ответ.

Если можешь, вычеркни, прошу.
Мне сказать бы мягко и сердечно:
- Что ты, Шурка, напишу, конечно! -
Я же как отбрил: - Да напишу!

Был я весь как бьющийся костёр.
Встреться мы хоть чуточку попозже -
Может быть, сердечнее и проще
Получился б этот разговор.

Долго-долго словно бы во сне
Мы сидели рядом и молчали.
Вдруг в какой-то тягостной печали
Ты прильнула бережно ко мне.

- Завтра я уеду. И не знаю
Ничего о собственной судьбе.
Но тебе, ты слышишь, но тебе
Я, как жизни, светлого желаю!

Я хочу, чтоб было впереди
Что-то удивительно большое
И душа, звенящая в груди,
Вечно знала, что бороться стоит!

Пусть тебе сейчас не до любви,
Но в бинтах не вечно же солдаты!
И зови её иль не зови,
А любовь придёт к тебе когда-то!

И тебе я от души желаю,
Впрочем, нет... Прости меня... Постой...
Я ведь тех, кто ждёт тебя, не знаю,
Кроме, кроме, может быть, одной.

Той, что мне халат свой отдала.
Сразу ведь меня не пропустили.
Но потом, когда она сошла,
Мы с ней на ходу поговорили.

Кажется, она-то вот и главная... -
Вдруг на сердце набежала тень.
- Ничего... Молоденькая. Славная,
А приходит часто? - Каждый день.

- Что же, это трогает, признаться! -
Потонула в папиросной мгле.
- Мне, конечно, трудно разбираться,
Но не знаю, много ли в семнадцать
Можно знать о жизни на земле?
The script ran 0 seconds.