---

Александр Твардовский - «За далью - даль» [1950-1960 ]
Известность произведения: Низкая

1 2 3 4 5 

Не остывая, длился бой.
Вслед за кубами-сундуками
Пошёл в отгрузку дикий камень,
Бетонный лом, кирпичный бой...
Уже бульдозеры, направив
На перемычку лемеха,
Пошли пахать песок и гравий,
На ней сближая берега.
Уже слабел напор в запруде.
Но день тревожен был и труден,
Дождём грозился тяжкий зной.
Как на лугу, спешили люди
С последней справиться копной.

Курил начальник, глядя в воду,
Предвестьем скрытно удручён.
Он знал, что не бюро погоды,
Нет, и за дождь ответит он.
Седой крепыш, майор запаса,
По мерке выверенной сшит,
Он груз и нынешнего часа
Нёс, как солдату надлежит.
Мол, тяжелей - как без привычки,
А наше дело - не впервой.

И в гром работ на перемычке
Ворвался праздный, гулевой
Гром сверху.
Капли забренчали
По опорожненным бортам...
- Ну, хлопцы, не было печали.
Держись!.. -
И все держались там.

Закиселилась, как трясина,
На съезде глинистая грязь...

Свалив свой груз, одна машина
Вдруг задом, задом подалась
К воде.
Мотор завыл натужно...
- Ребята! - вскрикнул бригадир.
Вцепились. -
Раз-два!
Взяли!
Дружно! -
В боях испытанный буксир.

Вздохнули все, расправив спины.
Не веря сам, что он живой,
Водитель вылез из кабины,
Как из-под крышки гробовой,
И огляделся виновато.
Тут смех и ругань:
- Эх, тулуп! -
И вывод, может, грубоватый:
- Механизация, ребята,
Проходит тоже через пуп...

И все весёлыми глазами -
И пожилые и юнцы -
Блестели, хоть и не сказали
Тех слов:
«А что - не молодцы?»

Короткой сверзившись напастью
Дождь оторвался от земли.
И в вечер сумерки ненастья
И в ночь без грани перешли...

Победа шла с рассветом ранним,
Облитым с ночи тем дождём.
Река ещё текла в проране,
Но тихо было под мостом.

Теперь она была похожа
На мелкий в каменистом ложе
Разгон теряющий поток.
Потом -
На горный ручеёк,
Что мог перешагнуть прохожий,
Не замочив, пожалуй, ног.
Осталось двум бульдозеристам
Завалом влажным и зернистым
Угомонить и тот ручей,
Что был меж них чертой ничьей.
Лицом к лицу - попеременно -
То задний ход,
То вновь вперёд...

На них двоих уже вся смена
Глядела - кто же перейдёт.

Сближая гравий планировки,
Вели тот спор между собой
Один - в заношенной спецовке,
Другой - в тельняшке голубой.

Ждала, глядела, замирая,
Вся смена, сбившись на мосту,
Тому и этому желая
Скорее выйти за черту.

Был налицо их пыл горячий:
Кому открыть по гребле путь.
Но с виду - словно той задачей
Не озабочены ничуть.

Пошёл, пошёл по самой бровке
Тот, что в тельняшке. Заспешил.
Затор!
И первенство -
спецовке.
И оба спрыгнули с машин.

Да, это видеть было надо,
Как руку встретила рука.
Как будто, смяв войска блокады,
Встречались братские войска.

Двух встречных армий
Два солдата -
Друг другу руки жмут ребята.
Аплодисментов добрый град
Затих. И щёлкнул аппарат...

Что дальше делать - вот задача.
Вдруг кто-то в голос -
Сверху -
вниз:
- Целуйтесь, черти! -
Чуть не плача,
Вскричал.
И хлопцы обнялись.

Минула памятная веха,
Оставлен сзади перевал.
И тут уже пошла потеха, -
Я сам кого-то обнимал...

Со всех бессонье и усталость -
Долой.
Одна под смех кругом
Девчонка слабо отбивалась
От парня свёрнутым флажком...

Тот час рассветный, небывалый,
Тот праздник подлинный труда
Я не забуду никогда...
Как мне тебя недоставало,
Мой друг, ушедший навсегда!..
Кто так, как ты, ещё на свете
До слёз порадоваться мог
Речам, глазам и людям этим!
Зачем же голос твой умолк?..

Всё выше, словно по ступеням,
Шёл торжества отрадный час.
Спецзавтрак был объявлен смене
И краткий праздничный приказ.
Уже народ подался с моста,
Гадая в простоте сердец,
По полтораста или пО сто
На брата выйдет этот «спец»...

Шутила зрелость.
Пела юность.
И, чистым пламенем горя,
С востока тихо развернулась
В треть неба дымная заря.

Над лесом кранов, эстакадой,
Над главной насыпью-горой,
Над юным городом по скату,
Над Ангарой,
Над Ангарой -
Заря,
Заря прошла, сгорая
При свете утренней поры,
И следом солнце красным краем -
Большое - вышло из горы.
Блестела светом залитая,
Дождём обмытая трава...
Ах, как горька и неправа
Твоя седая, молодая,
Крутой посадки голова...

На стройке день вставал обычный,
Своих исполненных забот.
И отбывал уже столичный
И прочий гостевой народ.

Уже смекал я, беспокоясь,
Какой за этот жаркий срок
Ушёл по счёту дальний поезд
На Дальний, собственно, Восток,
В тот край отцовский, изначальный,
Тобой прославленный.
Прости,
Но только памятью печальной
Одной не мог я жить в пути.
Моя заветная дорога,
Хоть и была со мной печаль,
Звала меня иной тревогой
И далью, что сменяет даль.
И память ныне одолённой,
Крутой Ангарской быстрины,
Как будто замысел бессонный,
Я увозил на край страны.


К концу дороги

Сто раз тебе моё спасибо,
Судьба, что изо всех дорог
Мне подсказала верный выбор
Дороги этой на восток.

И транссибирской магистралью,
Кратчайшим, может быть, путём
Связала с нашей главной далью
Мой трудный день и лёгкий дом.

Судьба, понятно, не причина,
Но эта даль всего верней
Сибирь с Москвой сличать учила,
Москву с Сибирью наших дней.

И эти два большие слова,
Чей смысл поистине велик,
На гребне возраста иного,
На рубеже эпохи новой,
Я как бы наново постиг.

Москва. Сибирь.
Два эти слова
Звучали именем страны,
В значенье дикости суровой
Для мира чуждого равны.

Теперь и в том надменном мире -
Всё те ж слова: Сибирь - Москва,
Да на ином уже помине
Пошла разучивать молва.

Добро!
Но мы не позабыли,
Какою притчей той молвы
Мы столько лет на свете были
И как нас чествовали вы.

Почти полвека на бумаге
Строчили вы, добра полны,
О том, что босы мы и наги,
И неумелы, и темны.

Что не осилить нам разрухи,
Не утеплить своей зимы.
Что родом тюхи да матюхи,
Да простаки, да ваньки мы.

И на бумаге и в эфире
Вещали вы, что нам едва ль
Удастся выучить в Сибири
Своих медведей
Делать сталь.

Что в нашей бедности безбрежной -
Не смех ли курам наш почин,
Когда в новинку скрип тележный,
Не то что музыка машин.

И что у нас безвестно слово
Наук, доступных вам давно.
Что нам опричь сосны еловой
Постичь иного не дано.
Что мы - Сибирь.
А мы тем часом
Свою в виду держали даль.
И прогремела грозным гласом
В годину битвы наша сталь.

Она, рождённая в Сибири,
Несла на собственной волне,
Как миру весть о жданном мире,
Победу нашу в той войне.

И каждой каплей нашей крови,
Так щедро пролитой на ней,
И каждым вздохом скорби вдовьей
И горя наших матерей, -
Жестокой памяти страницей -
На том безжалостном торгу -
Она оплачена сторицей,
И мы у мира не в долгу...

Я начал песнь моей дороги
С того, как душу мне томил
Бессоньем сдавленной тревоги
Огромный наш немирный мир.

И тем обязан не Москве ли
И не Сибири ли опять
Весь белый свет, что в самом деле
Полегче стало в нём дышать;
Что неусыпной той угрозы
В нём поубавились права.

Да, это верные слова,
Что под оливы и берёзы
Желанный мир несёт Москва...

И повторю, хотя вначале
О том велась как будто речь,
Что в жизни много всяких далей, -
Сумей одной не пренебречь.

Такая даль - твоё заданье,
Твоя надежда или цель.
И нужды нет всегда за далью
Скакать за тридевять земель.

Они при нас и в нас до гроба -
Её заветные края.
Хотя со мной вопрос особый,
Как выше высказался я.

С моим заданьем в эти сроки
Я свой в пути копил запас,
И возвращался с полдороги,
И повторял её не раз.

Нехитрым замыслом влекомый,
Я продвигался тем путём,
И хоть в дороге был, хоть дома -
Я жил в пути и пел о нём.

И пусть до времени безвестно
Мелькнул какой-то и прошёл
По краю выемки отвесной
Тайги неровный гребешок;

Какой-то мост пропел мгновенно
На басовой тугой струне,
Какой-то, может, день бесценный
Остался где-то в стороне.

Ничто душой не позабыто
И не завянет на корню,
Чему она была открыта,
Как первой молодости дню.

Хоть критик мой, вполне возможно,
Уже решил, пожав плечом,
Что транспорт железнодорожный
Я неудачно предпочёл:
Мол, этот способ допотопный
В наш век, что в скоростях, не тот,
Он от задач своих, подобно
Литературе, отстаёт.

Я утверждаю: всякий способ,
Какой для дела изберёшь,
Не только поезд, но и посох,
Смотря кому, а то - хорош
И в пору высшим интересам,
Что зазывают в мир дорог.

А впрочем, авиаэкспрессом
Я и теперь не пренебрёг.

Мне этим летом было надо
Застать в разгаре жданный день,
Когда Ангарского каскада
Приспела новая ступень.

И стрелкам времени навстречу
Я устремился к Ангаре,
В Москве оставив поздний вечер
И Братск увидев на заре.

И под крутой скалой Пурсеем,
Как у Иркутска на посту,
В числе почётных ротозеев
В тот день маячил на мосту.

Смотрел, как там, на перемычке,
Другой могучий гидрострой
В июльский день в короткой стычке
Справлялся с Нижней Ангарой...

И, отдавая дань просторным
Краям, что прочила Сибирь,
В наш век нимало не зазорным
Я находил автомобиль.

Так, при оказании попутной,
Я даром дня не потерял,
А завернул в дали иркутской
В тот Александровский централ,
Что в песнях каторги прославлен
И на иной совсем поре,
В известном смысле, был поставлен
Едва ль бедней, чем при царе...

Своей оградой капитальной
В глуши таёжной обнесён,
Стоял он, памятник печальный
Крутых по-разному времён.

И вот в июльский полдень сонный,
В недвижной тягостной тиши,
Я обошёл тот дом казённый,
Не услыхав живой души.

И только в каменной пустыне,
Под низким небом потолков,
Гремели камеры пустые
Безлюдным отзвуком шагов...

Уже указом упразднённый,
Он ждал, казённый этот дом,
Какой-то миссии учёной,
И только сторож был при нём.
Он рад был мне, в глуши тоскуя,
Водил, показывал тюрьму
И вслух высчитывал, какую
Назначат пенсию ему...

Своё угрюмое наследство
Так хоронила ты, Сибирь.

И вспомнил я тебя, друг детства,
И тех годов глухую быль...

Но - дальше.
Слава - самолёту,
И вездеходу - мой поклон.
Однако мне ещё в охоту
И ты, мой старый друг, вагон.

Без той оснастки идеальной
Я обойтись уже не мог,
Когда махнул в дороге дальней
На Дальний, собственно, Восток.
Мне край земли, где сроду не был,
Лишь знал по книгам, толку нет
Впервые в жизни видеть с неба.
Как будто местности макет.

Нет, мы у столика под тенью,
Что за окном бежит своя,
Поставим с толком наблюденье
За вами, новые края!

Привычным опытом займёмся
В другом купе на четверых,
Давно попутчики-знакомцы
Сошли на станциях своих.

Да и вагон другой. Ну что же:
В пути, как в жизни, всякий раз
Есть пассажиры помоложе,
И в пору нам, и старше нас...

Душа полна, как ветром парус,
Какая даль распочата!
Ещё туда-сюда - Чита,
А завалился за Хабаровск -
Как вдруг земля уже не та.
Другие краски на поверке,
И белый свет уже не тот.
Таёжный гребень островерхий
Уже по сердцу не скребнёт.

Другая песня -
Краснолесье, -
Не то леса, не то сады.
Поля, просторы - хоть залейся,
Покосы буйны - до беды.

В новинку мне и так-то любы
По заливным долинам рек
Там-сям в хлебах деревьев купы,
Что здесь не тронул дровосек...

Но край, таким богатством чудный,
Что за окном, красуясь, тёк,
Лесной, земельный, горнорудный,
Простёртый вдоль и поперёк,
И он таил в себе подспудный
Уже знакомый мне упрёк.

Смотри, читалось в том упрёке,
Как изобилен и широк
Не просто край иной, далёкий,
А Дальний, именно, Восток, -
Ты обозрел его с дороги
Всего на двадцать, может, строк.

Слуга балованный народа,
Давно не юноша, поэт,
Из фонда богом данных лет
Ты краю этому и года
Не уделил.
И верно - нет.

А не в ущерб ли звонкой славе
Такой существенный пробел?
Что, скажешь: пропасть всяких дел?..

Нет, но какой мне край не вправе
Пенять, что я его не пел!

Начну считать - собьюсь со счёта:
Какими ты наделена,
Моя великая страна,
Краями!
То-то и оно-то,
Что жизнь, по странности, одна...

И не тому ли я упрёку
Всем сердцем внял моим, когда
Я в эту бросился дорогу
В послевоенные года.

И пусть виски мои седые
При встрече видит этот край,
Куда добрался я впервые,
Но вы глядите, молодые,
Не прогадайте невзначай -

Свой край, далёкий или близкий,
Своё призванье, свой успех -
Из-за московской ли прописки
Или иных каких помех...

Не отблеск, отблеском рождённый, -
Ты по себе свой край оставь,
Твоею песней утверждённый, -
Вот славы подлинной устав!

Как этот, в пору новоселья,
Нам край открыли золотой
Учёный друг его Арсеньев
И наш Фадеев молодой.

Заветный край особой славы,
В чьи заповедные места
Из-под Орла, из-под Полтавы
Влеклась народная мечта.

Пусть не моё, а чьё-то детство
И чья-то юность в давний срок
Теряли вдруг в порту Одессы
Родную землю из-под ног,

Чтоб в чуждом море пост жестокий
Переселенческий отбыть
И где-то, где-то на востоке
На твёрдый берег соступить.

Нет, мне не только что из чтенья,
Хоть книг довольно под рукой,
Мне эти памятны виденья
Какой-то памятью другой...

Безвестный край. Пожитков груда.
Ночлег бездомный. Плач ребят.
И даль Сибири, что отсюда
Лежит с восхода на закат.

И я, с заката прибывая,
Её отсюда вижу вдруг.
Ага! Ты вот ещё какая!
И торопливей сердца стук...

Огни. Гудки.
По пояс в гору,
Как крепость, врезанный вокзал.
И наш над ним приморский город,
Что Ленин нашенским назвал...

Такие разные - и всё же,
Как младший брат
И старший брат,
Большим и кровным сходством схожи
Владивосток и Ленинград.

Той службе преданные свято,
Что им досталась на века,
На двух краях материка
Стоят два труженика-брата,
Два наших славных моряка -
Два зримых миру маяка...

Владивосток!
Наверх, на выход.
И - берег! Шляпу с головы
У океана.
- Здравствуй, Тихий!
Поклон от матушки-Москвы;
От Волги-матушки - немалой
И по твоим статьям реки;
Поклон от батюшки-Урала -
Первейшей мастера руки;
Ещё, понятно, от Байкала,
Чьи воды древнего провала
По-океански глубоки;
От Ангары и всей Сибири,
Чей на земле в расцвете век, -
От этой дали, этой шири,
Что я недаром пересек.

Она не просто сотня станций,
Что в строчку тянутся на ней,
Она отсюда и в пространстве
И в нашем времени видней.

На ней огнём горят отметки,
Что поколенью моему
Светили с первой пятилетки,
Учили смолоду уму...

Все дни и дали в грудь вбирая,
Страна родная, полон я
Тем, что от края и до края
Ты вся - моя, моя, моя!

На всё, что внове и не внове,
Навек прочны мои права.
И всё смелее наготове
Из сердца верного слова.


Так это было

Когда кремлёвскими стёнами
Живой от жизни ограждён,
Как грозный дух он был над нами, -
Иных не знали мы имён.

Гадали, как ещё восславить
Его в столице и селе.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, -
Так это было на земле...

Мой друг пастушеского детства
И трудных юношеских дней,
Нам никуда с тобой не деться
От зрелой памяти своей.

Да нам оно и не пристало -
Надеждой тешиться:
авось
Уйдёт, умрёт - как не бывало
Того, что жизнь прошло насквозь.

Нет, мы с тобой другой породы, -
Минувший день не стал чужим.
Мы знаем те и эти годы
И равно им принадлежим...

Так это было:
четверть века
Призывом к бою и труду
Звучало имя человека
Со словом Родина в ряду.

Оно не знало меньшей меры,
Уже вступая в те права,
Что у людей глубокой веры
Имеет имя божества.

И было попросту привычно,
Что он сквозь трубочный дымок
Всё в мире видел самолично
И всем заведовал, как бог;

Что простирались
Эти руки
До всех на свете главных дел -
Всех производств,
Любой науки,
Морских глубин и звёздных тел;

И всех свершений счёт несметный
Был предуказан - что к чему;
И даже славою посмертной
Герой обязан был ему...

И те, что рядом шли вначале,
Подполье знали и тюрьму,
И брали власть и воевали, -
Сходили в тень по одному;

Кто в тень, кто в сон - тот список длинен, -
В разряд досрочных стариков.
Уже не баловал Калинин
Кремлёвским чаем ходоков...

А те и вовсе под запретом,
А тех и нет уже давно.
И где каким висеть портретам -
Впредь на века заведено...

Так на земле он жил и правил,
Держа бразды крутой рукой.
И кто при нём его не славил,
Не возносил -
Найдись такой!

Не зря, должно быть, сын востока,
Он до конца являл черты
Своей крутой, своей жестокой
Неправоты.
И правоты.

Но кто из нас годится в судьи -
Решать, кто прав, кто виноват?
О людях речь идёт, а люди
Богов не сами ли творят?

Не мы ль, певцы почётной темы,
Мир извещавшие спроста,
Что и о нём самом поэмы
Нам лично он вложил в уста?

Не те ли все, что в чинном зале
И рта открыть ему не дав,
Уже, вставая, восклицали:
- Ура! Он снова будет прав...

Что ж, если опыт вышел боком,
Кому пенять, что он таков?
Великий Ленин не был богом
И не учил творить богов.

Кому пенять! Страна, держава
В суровых буднях трудовых
Ту славу имени держала
На вышках строек мировых.

И русских воинов отвага
Её от волжских бёрегов
Несла до чёрных стен рейхстага
На жарком темени стволов...

Мой сверстник, друг и однокашник,
Что был мальчишкой в Октябре,
Товарищ юности не зряшной,
С кем рядом шли в одной поре, -

Не мы ль, сыны на подвиг дерзкий,
На жертвы призванной земли,
То имя-знамя в нашем сердце
По пятилеткам пронесли?

И знали мы в трудах похода,
Что были знамени верны
Не мы одни,
Но цвет народа,
Но честь и разум всей страны.

Мы звали - станем ли лукавить? -
Его отцом в стране-семье.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, -
Так это было на земле.

То был отец, чьё только слово,
Чьей только брови малый знак -
Закон.
Исполни долг суровый -
И что не так,
Скажи, что так...

О том не пели наши оды,
Что в час лихой, закон презрев,
Он мог на целые народы
Обрушить свой верховный гнев...

А что подчас такие бури
Судьбе одной могли послать,
Во всей доподлинной натуре -
Тебе об этом лучше знать...

Но в испытаньях нашей доли
Была, однако, дорога
Та непреклонность отчей воли,
С какою мы на ратном поле
В час горький встретили врага...

И под Москвой, и на Урале -
В труде, лишеньях и борьбе -
Мы этой воле доверяли
Никак не меньше, чем себе.

Мы с нею шли, чтоб мир избавить,
Чтоб жизнь от смерти отстоять.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, -
Ты помнишь всё, Отчизна-мать.

Не та ли сила думы дальней
Нам указала в давний срок
Страны форпост индустриальный
Бесстрашно двинуть на восток, -
Не за чужим стоять припасом,
Свою в виду имея даль...

Так прогремела грозным гласом
в годину битвы наша сталь...

И мы бы даром только стали
Мир уверять в иные дни,
Что имя Сталин -
Этой стали
И этой дали
Не сродни.

Ему, кто всё, казалось, ведал,
Наметив курс грядущим дням,
Мы все обязаны победой,
Как ею он обязан нам...

На торжестве о том ли толки,
Во что нам стала та страда,
Когда мы сами вплоть до Волги
Сдавали чохом города.

О том ли речь, страна родная,
Каких и скольких сыновей
Недосчиталась ты, рыдая,
Под гром победных батарей...

Салют!
И снова пятилетка.
И всё тесней лучам в венце.
Уже и сам себя нередко
Он в третьем называл лице.

Уже и в келье той кремлёвской,
И в новом блеске древних зал
Он сам от плоти стариковской
Себя отдельно созерцал.

Уже в веках своё величье,
Что весь наш хор сулил ему,
Меж прочих дел, хотелось лично
При жизни видеть самому.

Спешил.
И всё, казалось, мало.
Уже сомкнулся с Волгой Дон.
Канала
Только не хватало,
Чтоб с Марса был бы виден он!..

И за намёткой той вселенской
Уже как хочешь поспевай -
Не в дальних далях, - наш смоленский,
Забытый им и богом,
Женский,
Послевоенный вдовий край.
Где занесло следы позёмкой
И в сёлах душам куцый счёт,
А мать-кормилица с котомкой
В Москву за песнями бредёт...

И я за дальней звонкой далью,
Наедине с самим собой,
Я всюду видел тётку Дарью
На нашей родине с тобой;

С её терпеньем безнадёжным,
С её избою без сеней,
И трудоднём пустопорожним,
И трудоночью - не полней;

С её дурным озимым клином
На этих сотках под окном;
И на печи её овином
И середи избы гумном;

И ступой - мельницей домашней -
Никак из древности седой;
Со всей бедой -
Войной вчерашней
И тяжкой нынешней бедой.

Но и у самого предела
Тоски, не высказанной вслух,
Сама с собой - и то не смела
Душа ступить за некий круг.

То был рубеж запретной зоны,
Куда для смертных вход закрыт,
Где стража зоркости бессонной
У проходных вросла в гранит...

И, видя жизни этой вечер,
Помыслить даже кто бы смог,
Что и в Кремле никто не вечен
И что всему выходит срок...

Но не ударила царь-пушка,
Не взвыл царь-колокол в ночи,
Как в час урочный та Старушка
Подобрала свои ключи -

Ко всем дверям, замкам, запорам,
Не зацепив лихих звонков,
И по кремлёвским коридорам
Прошла к нему без пропусков.

Вступила в комнату без стука,
Едва заметный знак дала -
И удалилась прочь наука,
Старушке этой сдав дела...

Сломилась ночь, в окне синея
Из-под задёрнутых гардин.
И он один остался с нею,
Один -
Со смертью - на один...

Вот так, а может, как иначе -
Для нас, для мира не простой,
Тот день настал,
Черту означил,
И мы давно за той чертой...

Как говорят, отца родного
Не проводил в последний путь,
Ещё ты вроде молодого,
Хоть борода ползи на грудь.

Ещё в виду отцовский разум,
И власть, и опыт многих лет...
Но вот уйдёт отец - и разом
Твоей той молодости нет...

Так мы не в присказке, на деле,
Когда судьба тряхнула нас,
Мы все как будто постарели -
Нет, повзрослели - в этот час.

Безмолвным строем в день утраты
Вступали мы в Колонный зал,
Тот самый зал, где он когда-то
У гроба Ленина стоял.

Стоял поникший и спокойный
С рукою правой на груди.
А эти годы, стройки, войны -
Всё это было впереди;

Все эти даты, вехи, сроки,
Что нашу метили судьбу,
И этот день, такой далёкий,
Как видеть нам его в гробу.

В минуты памятные эти -
На тризне грозного отца -
Мы стали полностью в ответе
За всё на свете -
До конца.

И не сробели на дороге,
Минуя трудный поворот,
Что ж, сами люди, а не боги
Смотреть обязаны вперёд.

Там - хороши они иль плохи -
Покажет дело впереди,
А ей, на всём ходу, эпохе,
Уже не скажешь: «Погоди!»

Не вступишь с нею в словопренья,
Когда гремит путём своим...

Не останавливалось время,
Лишь становилося иным.

Земля живая зеленела,
Всё в рост гнала, чему расти.
Творил своё большое дело
Народ на избранном пути.

Страну от края и до края,
Судьбу свою, судьбу детей
Не божеству уже вверяя,
А только собственной своей
Хозяйской мудрости.
Должно быть,
В дела по-новому вступил
Его, народа, зрелый опыт
И вместе юношеский пыл.
The script ran 0.001 seconds.