---

Иван Никитин - «Кулак» [1854-1857 ]
Известность произведения: Низкая

1 2 3 4 5 

В журналы, в чтенье погружён,
Исчерпал мудрость всю!..

Священник хочет возразить.

Молчите!
Заметили, - он ничего,
Всё то ж! Понизили его!..

Священник снова хочет возразить.

Хм... погодите! погодите!..
Понизили по спискам, - он, того,
Ученьем занялся небрежно...
Ну вот, за это исключён!

Священник

Он молод. Он был оскорблён...
Сперва учился он прилежно.

Профессор

По нас хоть звёзды он хватай!
Будь скромен! Нос не подымай!
Он кто? Воспитанник духовный -
Вот помни! Бойкость не нужна!
А светскость вздор, - она вредна!
Сказал наставник - безусловно
И верь! Вы думаете как?
На это власть!

Священник

Известно, так.
Прошу вас, сжальтесь! Два-три слова
Сказать вам стоит - примут снова...
Позвольте мне наедине
Вам объяснить.

Профессор

Не время мне!
А впрочем, если вы хотите,
Пожалуй... вот сюда подите.
И за учёным мужем вслед
Вошёл проситель в кабинет.
О чём они там толковали,
Одни немые стены знали.
Дверь отворилась наконец;
Священник просто был мертвец,
Так бледен! «Вы побойтесь бога...
Я б больше... бедность... негде взять...»
- «Хм... Полно, полно толковать!» -
Учёный муж заметил строго.
Несчастный поп махнул рукой
И дверь захлопнул за собой
С проклятьем. Зоров улыбнулся:
«Хорош! А поп!.. Что нужно Вам?»
И к дьякону он обернулся.
«Да вот-с, по разным клеветам,
Мой сын... заметило начальство,
Что якобы он любит пьянство...»
- «Дубков?»
- «Да-с».
- «Знаю я его!
Исключат. Больше ничего».
- «За что же? Может быть, ошибкой,
Не то что выпил, пошалил...»
И речь проситель изменил
Так странно, что Лукич с улыбкой
Подумал: «Круто своротил!
Хитёр!»
- «Я слышал стороною,
Что вы нуждаетесь в коне...
Так всё равно-с. Позвольте мне...
Продам охотно». И с божбою
Плечистый дьякон уверял:
«Конь добрый! я на нём пахал!»
- «Взглянуть, пожалуй, не мешает.
Вы приведите-ка его...
Не норовист он?»
- «Ничего.
Узду, случается, скидает:
Известно, наши батраки
Лентяи или дураки,
Какой присмотр!»
- «Хм... знаю, знаю!
Пусть поисправится ваш сын.
Вы вот что, я предупреждаю,
Ведь я зависим... не один...
Тут нужно...»
- «Как же-с! Понимаю!»
И тучный дьякон вышел вон,
Отдав почтительный поклон.

Профессор

Ну что, Лукич, не надоело
Стоять да слушать? Извини...

Лукич

Помилуйте!

Профессор

Вот мы одни...
Садись.

Лукич
(садится)

Вы звали. Верно, дело...

Профессор

Хм... я коня хотел купить,
Раздумал. Надо погодить.

Лукич
(лукаво улыбаясь)

Так-с.

Профессор

Хорошо ли поживаешь?

Лукич

По-старому-с! и так и сяк.

Профессор

Ну, а, бывает, выпиваешь?

Лукич

Ни капли! что я за дурак!
Да как живете вы отлично!
Полы под лаком, хоть глядись,
Диваны, кресла...

Профессор
(смеётся)

Хм!.. Прилично...
Нельзя, деньжонки завелись!

Лукич
(вздыхая)

Да-с! Вы попали на дорогу.
И правда, что ученье свет:
Поит и кормит... Я вот сед,
И всё дурак!.. Беда, ей-богу,
Тут бедность...

Профессор

Ты бы мне сказал.
Ты знаешь, я не скуп; я б дал.

Лукич

Сказал бы, сударь... как-то стыдно!

Профессор

Хм!.. вот пустяк! забыл ты, видно,
Как у тебя я в доме жил,
Уроки-то в саду учил!

Лукич
(смотрит на диплом профессора)

Я всё гляжу, спросить не смею,
На этот лист... вот-с на стене...

Профессор
(самодовольно смеётся)

Прочти.

Лукич

Нет, сударь, не сумею.
Написано-то не при мне...

Професссор

Вот слушай:
(встает и читает)

Ecclesiasticae Academiae conventus pro potestate sibi concessa Dominum Zorov Magistrum sanctiorum humaniorumque litterarum solenni hoc diplomate declarat honoremque ei ac privilegia concessa, decrevisse ac contulisse publice testatur. *
Понял?

Лукич
(с улыбкою почёсывая затылок)

Хоть бы слово!
Кого господь-то умудрит!
Гм!.. диво! Вижу, в рамке новой
С большой печатью лист висит -
И только. Правда что наука!

Профессор
(смеётся)

Вот то-то! В ней-то вся и штука!

Лукич
(переминаясь)

А что бы вас я попросил... -
И тут старик заговорил
О свадьбе Саши, о заёме,
О закладной на дом, о доме, -
И на лице своём потом
Горячий пот отёр платком,
Вздохнул и низко поклонился.
Учёный муж не отвечал,
В раздумье медленно шагал
И кашлял, - вдруг остановился.
«Ты вот что, ты отдашь мне в срок?»
- «Не выйди я за ваш порог!..»
- «Изволь! сегодня я расстроен,
Дел пропасть...»
- «Значит, до утра?
Так я в надежде».
- «Будь покоен!
Я дам».
«А! сын пономаря!..
Из грязи вышел, - не забылся!» -
Лукич подумал - и простился.

17

Всё решено. Осталась ночь.
Заря над лесом догорала,
По жёлтым жнявьям тень бежала.
Увы! намученная дочь
День свадьбы грустно ожидала,
В последний раз теперь рыдала
В объятьях матери, - и мать
Её не смела утешать.
Они друг друга понимали,
Что впереди, о том молчали,
А горе прожитых годов
Так было живо, что без слов
Душа рвалась и в муках ныла.
Но эти муки дочь таила,
Нема с отцом своим была,
Меж ними пропасть вдруг легла
И Сашу навек отделила
От старика... И тем больней
Была тоска последних дней,
Тяжёл и ряд ночей бессонных,
Невестой в пытке проведённых...
И вот пир свадебный умолк.
Утих о нём соседей толк,
Угомонились пересуды,
Средь улиц гости не поют,
Не пляшут и в домах посуды
Под песни пьяные не бьют.
Арина вдруг осиротела.
Грустит за делом и без дела,
Чуть скрипнет дверь - она вздрогнёт,
И слушает, и Сашу ждёт.
Без Саши горенка скучнее,
И время кажется длиннее,
И кот невесел: спит в углу,
Не поиграет на полу
Клубком старушки. Чуть смеркает,
Она калитку запирает
И с робостью обходит двор -
Не притаился ли где вор,
И мужа ждёт, и спицам снова
В её руках покоя нет...
Едва покажется рассвет,
Работа прежняя готова;
Старушке не с кем говорить,
Тоски и грусти разделить:
Речь мужа, как всегда, сурова...
Но Саша бледная придёт,
Арина так и обовьёт
Её руками. «Ах, родная!
Здорова ли? Присядь, присядь!
Здорова ль? - повторяет мать,
С улыбкой слёзы утирая. -
Легко ль! неделю не была!
Уж я тебя ждала, ждала!
Ну, как живёшь?» И осторожно
О всякой мелочи ничтожной
Её расспросит. «Ты смотри,
Ты не таись, мол, говори...
Всё хорошо? Ну, слава богу!»
И в лавочку через дорогу
С копейкой трудовой спешит
И Сашу чаем угостит.
Свой сад старушка позабыла:
Мать столяра ей досадила
Упрёком, бранью каждый день
Через изломанный плетень:
«Здорово, друг! В саду гуляешь?
Хозяйка? Яблоки считаешь?
Ты не пускай к нам кур на двор,
Поймаю - прямо под топор!»
Арина головой качала
И ничего не отвечала.
Она незла, мол... это так;
Всему причина - Сашин брак.
Лукич на рынке ежедневно
Встречался с зятем. Всякий вздор
Входил в их длинный разговор,
Оканчиваясь непременно
Разумным толком о делах;
О доброте хлебов в полях,
О том, что мужички умнеют,
Не так легко в обман идут,
Что краснорядцы богатеют:
За рубль по гривне отдают...
Лукич смеялся: «Просто - чудо!
Глупа ты, матушка Москва!
Всем веришь!» - «Этим и жива.
Не ошибётся... А не худо?
Того-с...» - зять добрый замечал
И тестя к чаю приглашал.
«Он, видно, мне не доверяет, -
Тесть думал. - Право, не поймёшь...
И чаем вдоволь угощает,
И льстит, - а толку ни на грош.
Я говорю, к примеру, буду
Тебе в торговле помогать,
Чужих равно, мол, нанимать...
«Извольте-с! Я вас не забуду,
У нас торговый оборот
Зимою-с... вот зима придёт».
Посмотрим, как зима настанет...
Ну, если он меня обманет
И я останусь в дураках,
Без дома, с сумкой на плечах?
За что же так? Дитя родное
Принудил. Сам теперь в долгу...
Нет, это чересчур! пустое!
Нельзя! и думать не могу!»

18

Настала осень. Скучен город.
Дожди, туманы, резкий холод,
Ночь чёрная и серый день -
И по нужде покинуть лень
Свой тёплый угол. Вечерами
Вороны, галки над садами
Кричат, сбираясь на ночлег.
Порой нежданный, мокрый снег
Кружится, кровли покрывает,
К лицу и платью пристаёт,
И снова мелкий дождь пойдёт,
И ветер свистом досаждает.
Куда ни глянешь - ручейки
Да грязь и лужи. Окна плачут,
И, морщась, пешеходы прячут
Свои носы в воротники.
Лукич с досадой молчаливой
Поглядывал нетерпеливо
На небо, снега поджидал
И непогоду проклинал.
На рынке нечем поживиться;
Дороги плохи, нет крестьян;
Ходи, глотай сырой туман,
Пришлось хоть воздухом кормиться!
Назло кулак-молокосос
Над ним трунит: «Повесил нос!
Неволя по грязи шататься!
Не молод, время отдохнуть
И честным промыслом заняться!
Сидел бы с чашкой где-нибудь...»
Сюртук в дырах, сквозь крышу льётся,
В окошки дует, печь худа,
На что ни взглянешь - сердце рвётся,
Хоть умереть, так не беда!
Дождь каплет. Тёмными клоками,
Редея, облака летят.
Вороны на плетне сидят
Так мокры, жалки! Под ногами
Листы поблёклые шумят.
Сад тих. Деревья почернели;
Стыдясь невольно наготы,
В тумане прячутся кусты;
Грачей пустые колыбели
Качает ветер, и мертва
К земле припавшая трава.
Лукич стоит под старой ивой.
В руке топор, в глазах печаль.
Пришлось бедняге на топливо
Рубить деревья, - крепко жаль,
Да надо; всё дровам замена, -
Их в целом доме ни полена...
И засучил он рукава.
Что ж выбрать? Эти дерева
Своей рукой отец покойный
Ему на память посадил;
Под этой ивой он любил
Вздремнуть на травке в полдень знойный...
«Эхма! нужда». Топор стучит,
С плетня вороны улетают,
А щепки воздух рассекают,
И ива, падая, скрипит.
Старушка печку затопила,
Лукич на конике прилёг.
«О чём грустишь?» - жена спросила.
- «Так, что-то мочи нет, продрог».
- «Что зять-то? Как?»
- «Смотри за щами,
В мужское дело не входи!»
- «О-ох, не ошибись гляди!
Дом заложил... что будет с нами,
Когда не выкупим?»
- «Опять!
Нельзя, к примеру, помолчать?»
Дверь отворилась, и горбатый,
В халате, с палкой суковатой,
Длиннобородый мужичок
Сказал с поклоном: «Встань, дружок!
Хозяин умный, тороватый!
Явился гость, - и ты не рад,
И я, сокол, не виноват».
- «Мы погодя побалагурим.
Ты кто? Зачем?»
- «Да встань-ка, встань!
Не погоняй! кнута не любим...
Теперь - подушное достань».
- «Ты, знать, от старосты? Рассыльный?»
- «Узнал, сударик мой, узнал!»
- «Присядь: ты, кажется, устал...
Ну, что сегодня?.. Ветер сильный?..
Я, знаешь, всё в избе сижу,
На двор, к примеру, не хожу,
Нога болит».
- «Хе-хе! проказник!
Испил воды на светлый праздник,
Болит с похмелья голова...
Хитёр на красные слова!»
- «Чего! ей-ей, болит! без шуток!
Вот видишь!.. Ох!.. не наступлю!»
- «Хе-хе! сударик мой, люблю!
Нужда горька без прибауток...
Достань-ка деньги-то, родной.
Ин - к старосте пойдём со мной».
- «Да я бы рад! недуг проклятый!
Как быть?»
- «Подушное платить!
Я вот, сударик, сам девятый,
Живу - плачу!.. не стать тужить.
Шесть душ детей, жена седьмая,
Да я с горбом... Пойдём, пойдём!
Какая там нога больная!»
- «Скажи, что дома не застал,
Из города, мол, отлучился...»
И в кошельке Лукич порылся,
Последний гривенник достал.
«Хе-хе, сударик, маловато!»
- «Ей-богу, больше гроша нет!»
- «Ну, за тобою, дело свято...
Прощай покудова, мой свет!»
«Теперь на хлеб добудь, где знаешь! -
Лукич подумал - и вздохнул,
И кошелёк на стол швырнул. -
Не рад хромать, да захромаешь!
Попробуй-ка пожить вот так...
А ведь кричат: кулак! кулак!..»

19

Вот и зима. Трещат морозы.
На солнце искрится снежок.
Пошли с товарами обозы
По Руси вдоль и поперёк.
Ползёт, скрипит дубовый полоз,
Река ли, степь ли - нет нужды:
Везде проложатся следы!
На мужичке белеет волос,
Но весел он, идёт - кряхтит,
Казну на холоде копит.
Кому путёк, кому дорога -
Арине дома дела много!
Вставая с раннею зарёй,
Она ходила за водой;
Порой бельё чужое мыла:
Дескать, работа не порок,
Всё будет хлебушка кусок;
Порою и дрова рубила,
Когда Лукич на печке спал,
Похмелье храпом выгонял;
От стужи кашляла, терпела
И напоследок заболела.
Лежит неделю - легче нет;
Уста спеклись, всё тело ноет;
Едва глаза она закроет,
Живьём из мрака прежних лет
Встают забытые виденья...
Вот вспомнилась с грозою ночь:
В густом саду шумят деревья,
Из тёплой колыбели дочь
Головку в страхе поднимает
И громко плачет и дрожит,
А муж неистово кричит
И стул, шатаясь, разбивает...
Вдруг тихо. Вот её сынок,
Малютка, убранный цветами,
Покоится под образами;
Блестит в лампаде огонёк,
В углу кадильница дымится,
Стол белой скатертью накрыт,
Под кисеёй младенец спит,
Она от ветра шевелится,
А солнце в горенку глядит,
На трупе весело играя...
И мечется в жару больная;
В ушах звенит, в глазах темно,
Из глаз ручьями слёзы льются,
Меж тем как с улицы в окно
К ней звуки музыки несутся, -
Там, свадьбу празднуя, идёт
С разгульным криком пьяный сброд...
В борьбе с мучительным недугом,
Смотря бессмысленно кругом,
Старушка встанет, и потом,
Вся потрясённая испугом,
Со стоном снова упадёт
И дочь в беспамятстве зовёт.
Лукич измучился с больною:
Сам кой-как печку затоплял
И непривычною рукою
Себе обед приготовлял.
Спешил на рынок, с рынка снова
Жену проведать приходил,
Малиной тёплою поил:
Вспотеешь, будешь, мол, здорова, -
И снова дом свой покидал,
Куска насущного искал.
Вот входит Саша. Мать больная,
Кряхтя, ей делает упрёк:
«Ты редко ходишь, мой дружок!
Я умираю, дорогая...
Ох, тошно! так и давит грудь!
Хоть бы на солнышко взглянуть,
Всё снег да снег!..»
- «Я к вам хотела
Вчера прийти, да то дела,
То гости...» Саша солгала:
Свекровь ей просто не велела,
Не приказал и муж: авось
Ещё, мол, свидишься небось!
Старушка ложь подозревала,
По голосу её узнала,
А голос Саши грустен был!
«Дитя моё, я... бог судил...
Дай руку!.. дай, моя родная!
Так... крепче жми!.. Ну, вот теперь
Легко...» И плакала больная;
Рыдала дочь. Без шума в дверь
Входила смерть.
Был тёмный вечер.
Порывистый, холодный ветер
В трубе печально завывал.
Лукич встревоженный стоял
У ног Арины. Дочь глядела
На умирающую мать
И всё сильней, сильней бледнела.
Старушка стала умолкать
И постепенно холодела,
И содроганья ног и рук,
Последний знак тяжёлых мук,
Ослабевали. Вдруг, рыдая,
Упала на колени дочь:
«Благослови меня, родная!»
- «Отец твой... нищий... ты помочь
Ему... наш дом...» - и речь осталась
Неконченой, - и тихий стон
Сменял слова. Но вот и он
Умолк. Развязка приближалась.
В тоске подъятая рука,
Как плеть, упала. Грудь слегка
Приподнялась и опустилась,
Дыханье реже становилось,
Взор неподвижный угасал,
По телу трепет пробежал,
И стихло всё... Не умолкал
Лишь бури вой.
«Один остался!
Один, как перст!» - Лукич сказал,
Закрыл лицо - и зарыдал.
Уснуло доброе созданье!
Жизнь кончена. И как она
Была печальна и бедна!
Стряпня и вечное вязанье,
Забота в доме приглядеть
Да с голоду не умереть,
На пьянство мужа тайный ропот,
Порой побои от него.
Про быт чужой несмелый шёпот
Да слёзы... больше ничего!
И эта мелочь мозг сушила
И человека в гроб свела!
Страшна ты, роковая сила
Нужды и мелочного зла!
Как гром, ты не убьёшь мгновенно,
Войдёшь ты - пол не заскрипит,
А душишь, душишь постепенно,
Покуда жертва захрапит!
С рассветом буря замолчала,
Арина на столе лежала.
В лампаде огонёк сиял;
Он как-то странно освещал
Лицо покойницы-старушки,
И неподвижной, и немой,
И белые углы подушки,
Прижатой мёртвой головой.
Убитый горем и тоскою,
Перед иконою святою
Лукич всю ночь псалтырь читал.
Уныл и тих его был голос;
От страха жёсткий чёрный волос
На голове не раз вставал.
Казалось, строго и сурово
Глядела бледная жена;
Раба доселе, с жизнью новой
Вдруг изменилася она, -
Свою печаль припоминала
И мужу казнью угрожала...
Старик внимательно читал
И ничего не понимал.
Все буквы, мнилось, оживали,
Плясали, разбегались вдруг...
При обороте издавали
Листы какой-то чудный звук...
Меж тем соседки понемногу
Набились в горенку. Одне
Вздыхали и молились богу,
Другие в грустной тишине
С тяжёлой думою стояли
Иль об усопшей толковали,
Что вот-де каковы дела -
Жила, жила - да умерла!
Мать столяра в углу стояла,
С кумой любимою шептала:
«Ведь на покойнице платок,
Что тряпка... ай да муженёк!
Убрал жену, кулак проклятый!
О платье и не говорю -
Я вчуже от стыда горю:
С заплатой, кажется, с заплатой!..
А дочь слезинки не прольёт...
Вот срам-то! инда зло берёт!
Ах, я тебе и не сказала!
Она за сына моего
Хотела выйти... каково?
Да я-то шиш ей показала!
И мать-то, помянуть не тем,
Глупа была, глупа совсем!»
Соседки вышли. Стал совета
Отец у дочери просить:
«Ну, Саша! мать вот не отпета,
Где деньги? чем мне хоронить?»
- «Мой муж поможет. Попросите
Здесь посидеть кого-нибудь
И вслед за мною приходите».
- «Да! надо, надо шею гнуть!
И поделом мне! ох, как стою!»
И крепко жилистой рукою,
Остановя на трупе взор,
Свой бледный лоб старик потёр.

20

Румян, плечист, причёсан гладко,
Тарас Петрович за тетрадкой
В рубашке розовой сидел,
На цифры барышей глядел
И улыбался. Под рукою
Сияли проволоки счёт;
Зелёный плющ над головою
Висел с окна. Полна забот,
За чаем Саша хлопотала;
Пел песни светлый самовар;
В лежанке загребённый жар
Краснел; струёй перебегало
По углям полымя. И вдруг
Часы издали странный звук,
Шипели долго и лениво.
И, с пятнышками вместо глаз,
Кукушка серая тоскливо
Прокуковала восемь раз.
Лукич вошёл, - и сердце сжалось
У Саши. Жалок был отец!
Оборван, бледен... грусть, казалось,
Его убила наконец.
Едва старик перекрестился,
Румяный зять его вскочил
И сожаленье изъявил,
Что доброй тёщи он лишился:
Мне, мол, жена передала...
Святая женщина была!
«Вот надо справить погребенье...
Нет гроба... сделай одолженье -
Дай помочь!»
- «От добра не прочь!
Зачем родному не помочь?..
Гм!.. жаль! я думаю - простуда?»
- «Бог знает что, да умерла».
- «Я полагаю-с, смерть пришла...
Вот выпейте чайку покуда».
- «Благодарю! не до того».
- «Напрасно-c, это не мешает:
Он эдак грудь разогревает...»
- «Да я не зябну. Ничего...
Не позабудь, к примеру, в горе!»
- «Вот ключ позвольте отыскать...
Я много не могу вам дать.
Не то что... да-с! Нет денег в сборе».
- «Не добивай! Я так убит!»
- «O том никто не говорит.
Насчет того-с... оно, конечно,
Родню позабывать грешно,
Да ведь грешно и жить беспечно,
Да-с! поскользнётесь неравно!
На вас вот тулупишко рваный,
Из сапогов носки глядят,
А вы намедни были пьяны...
Выходит, кто же виноват?»
- «Ох, знаю, друг мой! Всё я знаю!
Ведь пьёт неволя иногда! -
Ты думаешь, мне нет стыда,
Что плутовством я промышляю,
Хитрю, ем хлеб чужой, как вор?»
- «Расчёт в торговле не укор...
Всё это пустяки - и только,
На печке хочется лежать!
На рынке горько промышлять,
Ну-с, а просить теперь - не горько?»
- «Вестимо... если бы ты знал!
Осмеян всеми, обнищал.
Тут совесть не даёт покою...
Зять! не пусти меня с сумою!
Дай мне под старость отдохнуть!
Поставь меня на честный путь!
Дай дело мне! Господь порука! -
Не буду пить и плутовать!»
- «Привыкли-с. Трудно перестать!
Вот, значит, вам вперёд наука...
На похороны помогу,
Насчёт другого-с - не могу».
- «И с бородою поседелой
Опять мне грабить мужичков?
Пойми ты, доброе ли дело!
Неужто вор я из воров!
Зять! богом, значит, умоляю,
Подумай! Выручи!»
- «Опять!
Охота вам слова терять!
Нельзя-с! По чести заверяю...
Рубль серебра, извольте, дам».
- «Так я, выходит, по домам
На тело мёртвое сбираю...
Ну, есть ли стыд в тебе и честь?
Ведь я не нищий! Я твой тесть!
Ведь я прошу не подаянья, -
Взаём. Ты слышишь или нет?»
- «А я даю из состраданья,
Не то что... да-с! И мой совет:
Не надо брезгать».
Саша встала.
Негодования полна,
Казалось, выросла она
И мужу с твёрдостью сказала!
«Я свой салоп отдам в заклад -
И мать похороню!»
- «Чудесно-с!
Гм!.. дочка нежная... известно-с...
Хе-хе! Бывает - не велят!»
- «Ну, если так, найду другое...
Вот обручальное кольцо...»
И Саши бледное лицо
Покрылось краскою.
- «Пустое!
Не смеешь значит!»
- «Саша, Саша!
Оставь! схороним как-нибудь!» -
Сказал отец.
«Нет, воля ваша!
Уж у меня изныла грудь
От этой жизни!.. Я молчала...
Он мягко стелет, жёстко спать...
Пусть бьёт! Я не хочу скрывать!
Больною мать моя лежала,
Я мать проведать не могла!
Боится - столяра увижу...» -
«Столяр мне что? Молва была...
Он плут! плутов я ненавижу.
Муж хоть и лыком сшит, - люби,
Да знай стряпню, да не груби.
На то жена!».
- «О, будь уверен,
Я буду стряпать и молчать!
Но под замком себя держать
Я не позволю!..»
- «Не намерен...
Нельзя-с! законная жена...
А мужа ты любить должна -
Вот только!»
Саша улыбнулась.
Муж от улыбки побледнел,
Но вмиг собою овладел.
«Всё вздор! из пустяков надулась!
Об этом мы поговорим
Наедине-с... А вот родным
Поможем. Нужно - и дадим.
Держите, батенька, бог с вами!»
Тесть молча подаянье взял
И точно память потерял:
Пошевелил слегка губами,
На зятя кинул мутный взор
И крупный пот на лбу отёр.
«А вам пора за ум приняться! -
Прибавил зять. - Вы наш родной,
Не с поля вихорь, не чужой,
А с пьяным нечего мне знаться!»
Старик с поклоном вышел вон.
О чём-то, бедный, думал он?
Но, верно, думою печальной
Был возмущён: на рынок шёл -
И, бог весть почему, забрёл
В какой-то переулок дальний.
Опомнившись, взглянул кругом -
И зятя назвал подлецом.
Добычи рыночной остаток,
Давно Лукич рублей десяток
В жилете плисовом берёг.
Теперь вот зять ему помог,
На всё достало, слава богу!
Купил он ладану, свечей,
Изюму, мёду, калачей,
Вина, - конечно, понемногу;
Подёнщиков приговорил
Могилу рыть, и гроб купил.
Принёс его в свою избушку,
Перекрестился, крышку снял,
На дне холстину разостлал,
С молитвой положил старушку,
С молитвою свечу зажёг -
И сел в раздумье в уголок.
Курился ладан. Всё молчало.
Играло солнце на стене,
Белелись свечи на окне,
Стекло алмазами сверкало,
Старушка, мнилося, спала, -
Так в гробе хороша была! -
«Вот, - думал oн, - вот жизнь-то наша!
Недаром сказано, что цвет
Ногою смял - его и нет.
Умру и я, умрёт и Саша,
И ни одна душа потом
Меня не вспомнит... Боже, боже!
А ведь и я трудился тоже,
Весь век и худом и добром
Сбивал копейку. Зной и холод,
Насмешки, брань, укоры, голод.
Побои - всё переносил!
Из-за чего? Ну, что скопил?
Тулуп остался да рубаха,
А крал без совести и страха!
Ох, горе, горе! Ведь метла
Годится в дело! Что же я-то?
Что я-то сделал, кроме зла?
Вот свечи... гроб... где это взято?
Крестьянин, мужичок-бедняк
На пашне потом обливался
И продал рожь... а я, кулак,
Я, пьяница, не побоялся,
Не постыдился никого,
Как вор бессовестный, обмерил,
Ограбил, осмеял его -
И смертной клятвою уверил,
Что я не плут!.. Всё терпит бог!..
Вот зять, как нищему, помог...
В глазах мутилось, сердце ныло, -
Я в пояс кланялся, просил!..
А ведь и я добро любил,
Оно ведь дорого мне было!
И смел и молод, помню, раз
В грозу и непогодь весною
Я утопающего спас.
Когда он с мокрой головою,
Нагой, на берегу лежал,
Открыл глаза, пошевелился
И крепко руку мне пожал, -
Я, как ребёнок, зарыдал
И радостно перекрестился!
И всё пропало! Всё забыл!..
И голову он опустил,
И, задушить его готова,
Вся мерзость прожитая снова
С укором грозным перед ним
Стояла призраком немым.
Бедняк, бедняк! Печальной доли
Тебя урок не вразумил!
Своих цепей ты не разбил.
Послушный раб бессильной воли!
Ты понимал, что честный труд
И путь иной тебе возможен,
Что ты, добра живой сосуд,
Не совершенно уничтожен;
Ты плакал и на помощь звал...
Подхваченный нужды волнами,
В последний раз взмахнул руками -
И в грязном омуте пропал.

21

Бегут часы, идут недели,
Чреде обычной нет конца!
Кричит младенец в колыбели,
Несут в могилу мертвеца.
Живи, трудись, людское племя,
Вопросы мудрые решай,
Сырую землю удобряй
Своею плотью!.. Время, время!
Когда твоя устанет мочь?
Как страшный жернов, день и ночь,
Вращаясь силою незримой,
Работаешь неудержимо
Ты в божьем мире. Дела нет
Тебе до наших слёз и бед!
Их доля - вечное забвенье!
Ты дашь широкий оборот -
И ляжет прахом поколенье,
Другое очереди ждёт!
Прошло два года. Дым столбами
Идёт из труб. Снег порошит.
Чуть солнце сквозь туман глядит.
Не грея бледными лучами.
Старушка добрая, зима,
Покрыла шапками дома.
Заутро Рождество святое.
Санями рынок запружён,
Торговлей шумной оживлён.
Желудка раб, как всё живое,
Народ кишит вокруг цыплят,
Гусей, свиней и поросят.
«Пошёл налево!» - торопливо
Скобеев кучеру кричит
И палкой нищему грозит:
«Ты что пристал?» Но вдруг учтиво
Кивнул кому-то головой:
«Деревня Долбина за мной!
С торгов!.. поздравьте!..» - «Ой, пропала!
Ах, чтоб вам не было добра!
Вот мужичьё!..» Мать столяра
Едва под лошадь не попала,
К горшкам с кумою отошла,
Беседу снова повела:
«И говорю я это сыну:
Оставь, мол, ты свою кручину!
Нет! долго Сашу вспоминал!
И вот что было - запивал!
Теперь ни-ни! Взялся за дело.
Поди ты, не женю никак,
Прошу, прошу, - такой дурак!
Вишь, рано... время не приспело...
Да врёт он! Это ничего!
Уж уломаю я его!»
Вот и столяр. Его походка
Размашиста. Тулуп космат.
Пробилась русая бородка,
И весел соколиный взгляд;
Лицо от холода краснеет,
На кудрях иней. Впереди
Толпа зевак. Она густеет.
Бедняк Лукич посереди.
Мужик с курчавой бородою,
Взбешённый, жилистой рукою
Его за шиворот держал.
И больно бил, и повторял:
«Вот эдак с вами! эдак с вами!»
Старик постукивал зубами,
Халат с разорванной полой
От ветра в воздухе мотался,
И кровь на бороде седой
Застыла каплями...
«Попался! -
Кричал народ. - Тряхни его!
Тряхни получше! Ничего!»
- «Не бей по шапке! одуреет!»
- «Не смеет бить! На это суд!
Расправа, значит... бить не смеет!»
- «Валяй! Там после разберут!»
The script ran 0.003 seconds.