Поделиться:
  Угадай поэта | Поэты | Карта поэтов | Острова | Контакты

Николай Асеев - Маяковский начинается - Голос докатывается до Петербурга [1936 - 1939 [1] ]
Известность произведения: Низкая



1 2 3 4

с отмычкою футуристической!» А он любил, как дрова рубил, за спину кубы отваливая; до краски в лице, до пули в конце вниманье стиху вымаливая. Как медленно в гору скрипучий воз посмертной тянется славы!.. Обоз обгоняя, взвиваю до звёзд его возносящие главы. Мотор разорвётся, быть может, в куски: штормами его укачало. Но прошлого тропы движенью - узки: конец - означает начало. Площадь Маяковского Если б был я Вандомская колонна, я б женился на Place de la Concorde. Маяковский, «Город» Нет, не она, не площадь Согласия, стала его настоящей женой, и не в её фонарей желтоглазие сердце расплавлено и обожжено. Другая, глазу привычней и проще, ещё не обряженная в гранит, ещё в лесах строительных площадь имя его несёт и хранит. Когда на троллейбусе публика едущая услышит надсадный кондукторшин крик: «Площадь Пушкина, Маяковского - следующая!» - поймёшь, как город к нему привык. Как стал он вхож в людские понятья! Как близок строчкой, прям и правдив! Ведь ни по приказу, ни на канате к себе не притянешь, сердца обратив... Читая, начнёшь стихи его путать, - сейчас же сто голосов - на подсказ! - как будто не я, а они как будто встречались с ним по тысяче раз. Ведь это не выдумка барда бахвальная: вот этот асфальт, и эти огни, и площадь - не старая Триумфальная, и - с Пушкиным рядом встали они! И всё повседневней, всё повсеместней становится миром его родня. Сюда он шагал с Большой своей Пресни, с шагов своих первых, о мальчишьего дня. Сюда по Садовым, по Кудринским вышкам, по куполам твёрдых булыжных мозгов, по снежным подушкам, по жирным одышкам - широких шагов направлял он разгон. Она Маяковского площадью названа; не очень ещё её пышен уют; и много народа, самого разного, её заполняют, толкутся, снуют. Ещё не обрушены плоские здания, но уже тем она хороша, что - въявь пределы её стародавние раздвинула новых привычек душа. Две буквы стоят квадратные, стрoчные, как сдвоенный вензель печати ММ, как плечи широкие, крепкие, прочные у входа - открытого всем, всем, всем. Москвы в нутро ведёт метро; один вагон, другой вагон; а он на нём не ездил; не видел он стальных колонн, подземных ламп - созвездий. И - глянешь в пролёт обновляемых улиц: не тень ли метнулась широкой полы? Не эти ли плечи с угла повернулись? Не шляпой ли машет он издали? Он здесь. Он с нами остался навечно. Ему в людской густоте - по себе. Он - вон он - шагает, большой и беспечный, к своей неустроенной славной судьбе! Как он шагал, как проходил, как пробивался Москвою шагом широким, шагом большим, - крупной походкой мужскою. Ботинки номер сорок шесть! Другим - вдвоём бы можно влезть и жить уютно в скинутом, согнув дугою спину там. А он - не умел сгибаться дугою, он весь отличался повадкой другою, - шагал, развернувши тяжёлые плечи, высокой походкою человечьей. И после каждого его шага метелью за ним завивалась сага. Однажды мы выехали с Оксаной вдвоём из гостей по дорожке санной... А он рядком зашагал пешком, подошвы печатая свежим снежком. Тогда ещё в моде извозчики были и редко работали автомобили. Возница на клячу чмок да чмок и всё же его обогнать не смог. И нас на полсажня опередя, дорогу под носом у нас перейдя, он стал и палкой нам отсалЮтовал, дескать: «Привет! До свиданья! Покудова!» И в этом жесте мальчишеском, гордом, который движенье и радость таит, хотел бы я, чтоб стал он над городом, как в памяти нынче в моей он стоит. Стоял, весельем и силою вея, чтоб так бы его наблюдала толпа: в пальтишке коротеньком от Москвошвея, в шапчонке, сбитой к затылку со лба. Вот так, во всём и везде впереди, - ещё ты и слова не вымолвишь, - он шёл, за собой увлекая ряды, Владимир Необходимович! Но мысли о памятнике - пустые. Что толку, что чучело вымахнут ввысь?! Пускай эти толпы людские густые несут его силу, движенье и мысль. Пока поток не устанет струиться, пока не иссякнет напор буревой, он будет в глазах двоиться, троиться, в миллионные массы внедряясь живой. На Мехико-сити, в ущельях Кавказа, в протоках парижского сквозняка - он будет повсюду в упор, большеглазо, строкою раскручиваясь, возникать. И это - не окаменелая глыба, не бронзовой маски условная ложь, а вечная зыбь человечьих улыбок, сердец человеческих вечная дрожь! Эпилог Сегодня с дерев срываются листья, и угол меняет земная ось, и лес как шуба становится лисья - продут и вызолочен насквозь. И в свисте этих порывов грубых, что мусорный шлейф подымают, влача, - писатель задумывается о шубах и прочем отребье с чужого плеча. Писательство - не искусство наживы, и зря нашу жизнь проверять рублём. При этом всплывут - которые лживы, потонут - кто в строчку до слёз влюблён... А впрочем, к чему предъявлять обвиненья, - нужны организму и нервы, и слизь. Страна была - светом, они были - тенью, а свету без тени не обойтись. Пускай существуют, меня не тревожа, и если о них я теперь и пишу, - крепка моя сила, груба моя кожа, - я землю для будущего пашу. Чтоб новая радостная эпоха - отборным зерном человечьим густа - была от бурьяна и чертополоха обезопашена и чиста. Чтоб не было в ней ни условий, ни места для липких лакеев, ханжей и лжецов, для льстивого слова, трусливого жеста; чтоб люди людей - узнавали в лицо. Чтобы Маяковского облик весёлый сквозь гущу веков продирался всегда... Им будет - я знаю! - Земли новосёлы, какая-то названа вами звезда.

The script ran 0.001 seconds.