---

Эдуард Асадов - Галина - Часть I [1958 ]
Известность произведения: Низкая

1 2 3 4 

И вместо: - Здравствуй, тронута визитом! -
Она сказала: - Ну входи, садись...

Нет, он почти совсем не изменился.
Вот разве только малость похудел.
Немного подбородок заострился,
Да волос чуть, пожалуй, поредел.

А так всё тот же: статный, кареглазый,
Всё с тем же взлётом смоляных бровей.
Всё так же мягко произносит фразы,
Да, перед нею он - её Андрей!

Её? Да нет же, не её, понятно!
А всё-таки зачем же он пришёл?
Ну, посмотреть на сына, вероятно,
А сын за мамин спрятался подол.

И, распахнув глазёнки, удивлённо,
Из-под бровей насупленных глядит,
Как незнакомец, словно бы смущённо,
О чём-то тихо маме говорит.

- За то, что я... Ты извини, Галина... -
Впервые за такой солидный срок
Решил вдруг навестить тебя и сына...
Но ты поверь: иначе я не мог!

Прийти - ведь это значит объясняться.
А что я мог сказать тебе тогда?
Двоим, я знал, бессмысленно встречаться,
Коль между ними выросла беда.

И я не мог... Ты понимаешь, Галя?
Придя, услышать горький твой упрёк.
И там, в тайге, и после, на вокзале,
Я думал, собирался... И не мог...

Она молчала, у окошка стоя,
Подставив щёки струям ветерка,
И только пальцы быстрые порою
По раме барабанили слегка.

Всё тот же профиль, та же нежность кожи
И та же синь больших спокойных глаз.
Знакомо всё до мелочей, и всё же
В ней было что-то новое сейчас.

Быть может, в том и пряталась причина,
Что вместо пышных золотых волос
Венок из двух тугих тяжёлых кос
Кольцом лежал на голове Галины.

От этого казалось, что она
Чуть выше стала ростом и моложе.
Той и не той была теперь жена.
То мягче вроде б, то как будто строже...

Одно мешало в этот час Андрею
Назвать её красивой до конца -
Шрам, что, полоской тонкою белея,
Бежал под глазом поперёк лица.

Но при любви что значит эта малость?
Любовь? А разве он её хотел?
Ведь он же сам писал тогда про жалость.
И гость, смутясь, неловко покраснел.

- Я часто думал про тебя, про сына...
Чего искал я? И куда забрёл?
Нашёл я привлекательность, Галина,
А красоты душевной не нашёл.

Нет, ты не думай, я её не хаю,
Какой мне смысл туманить ясный свет?
Она, быть может, вовсе не плохая,
Да вот тепла в ней подлинного нет.

Она красива, в этом нет секрета.
Улыбка, голос, горделивый взгляд...
А мне порою красота вся эта -
Как будто в будни праздничный наряд.

И не глупа, и инженер хороший,
А вот понять ни разу не могла,
Что жизнь без дружбы, ласки и тепла
Становится нередко скучной ношей.

И сам не понимаю: в чём причина?
Последний год всё думаю, брожу...
Всё так нескладно... Но прости, Галина,
Что я сейчас былое бережу...

- Нет, ничего... - Галина усмехнулась. -
О том забудь. Раз хочешь, говори.
Но грусть твоя не поздно ли проснулась?
Ведь тут не год, а вроде б целых три...

И чуть в сердцах не обронила фразу:
«Ты всё о ней... О трудном, о своём...
А вот не вспомнил, не спросил ни разу:
А что же я? Как мы-то здесь живём?»

И, будто в мысли заглянув Галины,
Понуря взгляд, Андрей проговорил:
- Небось считаешь, что тебя и сына
Я позабыл? А я не позабыл.

Я вижу вас. Но ты о том не знаешь.
Ну хочешь, вот скажу тебе сейчас,
Где ты с Серёжкой вечером гуляешь?
В том сквере, где палатка «Хлебный квас».

Сказать по правде, мне ужасно стыдно,
Таясь, вот так за вами наблюдать.
Молчи. Я знаю, как тебе обидно.
И знаю всё, что можешь ты оказать!

Я много думал... Трудно нам, не спорю.
И всё же я решил тебя спросить:
Скажи, могла б ты, пересилив горе,
Вдруг разом всё мне тяжкое простить?

Нет, я совсем не тороплю решенья.
Но помни: та не новая жена!
Что было там? Ошибка... Увлеченье...
- Предательство! - Отрезала она.

Негромкий голос будто слит из стали.
Андрей в глаза ей быстро посмотрел,
А в них такие молнии сверкали,
Что он, смутясь, на миг оторопел.

- Ты был на фронте, шёл сквозь пламя боя.
Ответь же: кем считался там у вас
Боец, который, оробев душою,
Мог бросить друга в самый трудный час?

А разве час мой легче был в ту пору?
Недели две, как сняли бинт с лица,
И... будем откровенны до конца...
Мой «стан чудесный» превращался в гору...

С таким лицом куда мне было деться?
Но верилось: он любит... Ничего!
И чтоб в трюмо напрасно не смотреться,
Я закрывала попросту его.

И дождалась... Но говорить про это
Нет, право, ни желания, ни сил.
Припомни сам то «радостное» лето!
И вспомни только, как ты поступил...

Нет, я тебя, Андрей, не упрекаю.
Зачем упрёк? Да в нём ли суть сейчас?!
Ошибка? Я ошибки понимаю,
Но тут всё было хуже во сто раз!

Речь шла не просто про меня с тобою
И не про то, кто жёстче, кто нежней.
Нас было трое, слышишь, Громов, трое!
И третьему ты был всего нужней!

Не ты встречал тогда его с цветами,
А Варя... друг, сердечная душа!
Не ты сидел бессонными ночами,
Склонившись над кроваткой малыша.

Порой хворал он... Тронешь ночью темя,
Оно огонь... Губёшки шепчут: «Пить!»
А ты, быть может, с кем-то в это время...
Да нет, чего уж... Хватит говорить!

И что за толк, что ты на нас порою
Глядишь, былое вспоминая вновь.
Без громких фраз, пойми хоть раз душою,
Ты сам всё предал: сына и любовь!

Такому трудно отыскать забвенье,
Вчера ли то случилось иль давно.
Любовь хрупка. И после оскорбленья
Пусть и жива - не та уж всё равно!

Тебе сегодня худо. Понимаю.
Не потому ль ты и пришёл сюда?
А если бы, скажи мне, та, другая,
Была б добрей и лучше, что тогда?

Постой, не спорь! Резка я, может статься,
Могу же я хоть раз такою быть!
Ведь ты пришёл в нелёгком разобраться,
Пришёл узнать, смогу ли я простить?!

У женщин не всегда хватает силы
Быть твёрдыми. Поверь мне, я не лгу.
Что ж, за себя б я, может, и простила,
Но за него не в силах, не могу!

К чему смягчать? Не хмурься и послушай.
Пойми хотя бы сердцем наконец:
Предатель-муж почти не муж, Андрюша!
Отец-предатель вовсе не отец!


Глава XIIРешай, Галина!

Пять лет недавно минуло Серёжке.
Он в той счастливой, боевой поре,
Когда любая палка во дворе
Легко летит то в птицу, то в окошко.

Над ним шумят седые тополя,
Сияет солнце что ни день щедрее,
По-майски улыбается земля,
Задорною травою зеленея.

В углу двора, где тает бурый снег
И прячется последняя прохлада,
Большой ручей, звеня, берёт разбег
И мчит к воротам пенистым каскадом,

И здесь с Алёшкой, лучшим из друзей,
Борясь с волной и свистом урагана,
На время превращается Сергей
Из пацана в лихого капитана.

Пусть не фуражку носит голова,
Не бескозырку с надписью «Грозящий»,
А просто шлем, и то не настоящий,
С полоской букв: «Вечерняя Москва».

Не в этом суть, а в том, что «храбрый флот»,
Не раз бывавший в гибельных сраженьях,
Идёт сейчас отважно на сближенье
С «врагом», что в страхе замер у ворот.

Но в миг, когда раздался первый выстрел
И в воду рухнул «вражеский матрос»,
Алёшка вдруг задумчиво присвистнул
И, посмотрев направо, произнёс:

- Гляди, Серёжка, за соседним домом,
Там, где забор... Да вон же, позади.
Опять стоит тот дядька незнакомый.
К тебе небось. Поди же, посмотри.

Через плечо приятельское глядя,
Сергей сказал с суровым холодком:
- То папа мой, а никакой не дядя,
И я уж с ним давным-давно знаком.

Потом медаль потрогал на груди,
Поправил на нос сползшую газету
И звонко крикнул: - Папа, заходи!
Иди, не бойся! Мамы дома нету!

Отец взглянул на сына, улыбнувшись,
На миг, примерясь, посмотрел во двор,
Потом, вдруг по-мальчишески пригнувшись,
Одним прыжком преодолел забор.

И, сидя на скамейке возле сына,
Он жадно гладил плечи малыша
И повторял: - Да ты совсем мужчина!
Орёл! Герой! Матросская душа!

Потом умолк. И, с тона разом сбившись,
Притиснул к сердцу: - Ах ты, мой матрос!.. -
«Матрос» же вдруг спросил, освободившись:
- А ты принёс? - Ну как же... вот... принёс!

И развернул упрятанный в бумагу
Большой зелёный парусный фрегат.
Он лихо мчался под пунцовым флагом.
- Ну как, ты рад? - И сын ответил: - Рад!

Затем, спросив о мощи урагана,
Серёжка вдруг, смутившись, замолчал.
И, проследив за взором мальчугана,
Взглянув назад, Андрей поспешно встал.

Войдя, как видно, только что во двор,
Стояла Галя, строгая, немая,
Портфель тяжёлый к боку прижимая
И глядя прямо на него в упор.

И он, как школьник, разом растерявшись,
Как будто что-то удержать спеша,
В одно мгновенье, вдруг вперёд подавшись,
Схватил и крепко стиснул малыша.

Он, как птенца, прикрыл его собою
И всей спиною чувствовал сейчас,
Да, именно затылком и спиною,
Укор и холод тёмно-синих глаз.

Укор и холод... острые, как жало.
Но что оказать, когда она права?!
На миг вдруг в горле странно защипало...
Слова... Да нет! Нужны ли тут слова?!

Укор и холод... Нет, не в этом дело!
Всё было здесь и больше и сложней.
Укор... Но разве так она смотрела?
И разве это подымалось в ней?!

Сияло солнце вешнее, большое,
Бежал ручей во всю лихую прыть...
А у скамьи стояли молча трое,
Ещё не зная, как им поступить.

Да, Галя, это трудная минута.
Но стать иной, скажи, смогла бы ты?
Ведь после стужи даже самой лютой
Цветут же снова рощи и цветы!

Хоть, правда, после зимней непогоды
Не все деревья расцветают вновь.
Однако то не люди, а природа.
Природе же неведома любовь!

Молчит Галина... Может быть, впервые
За много лет так трудно ей сейчас.
И только слёзы, светлые, большие,
Бегут, бегут из потемневших глаз...
The script ran 0.001 seconds.