---

Михаил Херасков - Россиада - Взгляд на эпические поэмы [1771-1779 ]
Известность произведения: Низкая

1 2 3 

Трепещет, стонет град, реками кровь лиется,
Последний россам шаг к победе остается;
Растерзан был дракон, осталася глава,
Зияюща еще у Тезицкого рва.
Подобны вихрям, внутрь пещеры заключенным,
И пленом собственным и тьмой ожесточенным,
Которы силятся, в движенье и борьбе,
Сыскать отверстие чрез своды гор себе,
Казанцы, воинством российским окруженны,
Противуборствуют, громами вкруг раженны;
Прорваться думают сквозь тысячи мечей,
Текут; но не они, то крови их ручей;
Волнуются, шумят, стесняются, дерзают;
Но, встретив блеск мечей, как тени исчезают.

Князь Курбский и Алей полками подкреплен,
Ни тот сражением, ни сей не утомлен,
Подобны тучам двум казалися идущим,
Перуны пламенны в сердцах своих несущим,
Котора вдалеке блистает и гремит;
Восходят вверх горы, где царский двор стоит.
Там робкий Едигер с женами затворился,
Сокрывшись от мечей, от страха не сокрылся.
Отчаянье туда вбежало вслед за ним,
Свет солнца у него сгущенный отнял дым;
Казалось, воздух там наполнился измены;
Земля вздыхает вкруг, трепещут горды стены;
Рыдание детей, унылы вопли жен;
И многими смертьми он зрится окружен...
Еще последние его полки биются,
Последней храбрости в них искры остаются,
Тень мужества еще у царских врат стоит,
Волнуется и вход россиянам претит;
Усердие к царю насильства не впускает,
Почти последний вздох у прагов испускает;
Но силится еще россиян отражать.

Возможно ль тленным чем перуны удержать?
Алей и Курбский князь - как вихри напряженны,
Которых крылия к дубраве приложенны,
Лес ломят и ревут; князь Курбский - с копием,
Алей по трупам тел бежит во рвы с мечом,
Как будто Ахиллес гремящ у врат Скиисских.
Там виден брани бог и дух стрельцов российских;
Вещает грозну смерть мечный и трубный звук,
У стражи падают оружия из рук;
Отчаянье в сердцах, на лицах томна бледность
Телохранителей являют крайню бедность.
Как будто бы народ на храм с печалью зрит,
Который, воспален от молнии, горит,
И, видя пламенем отвсюду окруженно
Любезно божество, внутрь стен изображенно,
Спасая свой живот, от храма прочь течет,
«О бог! избавься сам!» - в отчаянье речет, -
Так, видя молнии и стены вкруг дрожащи,
Рекой кипящу кровь, тела кругом лежащи,
Казански воины у Сбойливых ворот,
Творящи царскому двору живой оплот,
Который, как тростник, герои врозь метали,
Телохранители сражаться перестали;
Россиян укротив на малый час, рекли:
«Цареву жизнь до днесь, как нашу, мы брегли;
Россияне! тому свидетели вы были,
Что крови мы своей за царство не щадили;
Но днесь, коль вас венчал победою ваш бог,
Когда падет наш град и царский с ним чертог,
Когда ордынская навеки гибнет слава,
Вручаем вам царя несчастлива, но здрава,
И вам казанскую корону отдаем;
Но смертну чашу пить теперь за град пойдем...»
Спускаются с горы, текут за стены прямо.
Бегущих Палецкий с полками встретил тамо,
Уставил щит к щиту, противу грома гром;
Ордынцы мечутся чрез стены, чрез пролом,
Окровавляются брега реки Казанской,
И кровь ордынская смешалась с христианской.
Багровые струи, Казанка где текла,
Несут израненны и бледные тела...
Внезапно вопль возник, умножилось стенанье:
То город, испустя последнее дыханье,
Колена преклонил!.. Но дерзкая Орда
Ласкается, что ей погибнуть не чреда;
И гибелью своей в свирепстве ускоряют,
Болотам и рекам несчастну жизнь вверяют;
От покровительства отторглися небес,
В безумстве предпочли подданству темный лес.
С перуном Курбский князь по их стремится следу,
Достиг, сразил, попрал и довершил победу.
Между прекрасных жен во истукане скрыт,
Увидев Едигер, что град кругом горит,
Что, стражи обнажась, трепещут замка стены,
Наполненные рвы кровавой видя пены,
Что робость отгнала воителей в поля, -
Несчастный царь, тоске и плачу жен внемля,
Биет стенящу грудь, венец с главы свергает,
Но в ужасе еще к лукавству прибегает.
Как будто плаватель, богатством удручен,
На мели бурных вод стремленьем привлечен,
Спасая жизнь свою, души своей приятства,
В боязни не щадит любезного богатства,
И что чрез долгий век приобретенно им,
То мечет с корабля во снедь волнам седым, -
Так, войска окружен российского волнами
И вкупе сетующ с прекрасными женами,
Умыслил Едигер, еще алкая жить,
Пригожство жен против россиян воружить,
Которы иногда героев умягчают,
Над победительми победы получают.
Отчаянный на всё дерзает человек!
Златыми ризами наложниц он облек,
Украсил в бисеры и камни драгоценны,
Приятства оживил, печалью потушенны;
В убранствах повелел им шествовать к вратам
И взорами князей обезоружить там.
Уже прекрасный пол с высоких лествиц сходит,
Единый их царев воспитанник предводит;
Выносят не мечи, несут они цветы,
Приятства, нежности, заразы, красоты;
Главы их пестрыми венками увязенны,
Власы по раменам, как волны, распущенны,
Стенанья вырвались и слезы наконец, -
Оружия сии опасны для сердец!
Выходят, ко стопам героев упадают,
Обняв колени их, болезнуют, рыдают
И злато вольности на выкуп отдают,
«Спасите нашего монарха! - вопиют. -
Кровавые мечи, свирепость отложите
И человечество при славе докажите;
Для нас царя и нас спасите для него;
Остались мы ему, и больше никого! ..»
Россиян трогает красавиц сих моленье,
И близко прилегло к сердцам их сожаленье.
Сабинки древние так нежностью речей
Смягчили сродников, кидаясь средь мечей.
Теряют мужество, теряют крепость мочи,
В сердца желание, соблазн приходит в очи:
Младые воины не храбростью кипят,
Кипят любовию и пасть к ногам хотят;
Победу прелести над разумом приемлют:
Россияне уже прекрасных жен объемлют.

Но вдруг, как некий вихрь, поднявшийся с полей,
Вломились во врата Мстиславский и Алей;
Приметив, что любовь воителей прельщает,
Мстиславский их стыдом, как громом, поражает:
«Где россы? - вопиет, - где делися они?
Здесь храбрых нет мужей, но жены лишь одни!»

При слове том Алей, ордам злодейство мстящий,
Преходит сквозь толпу, как камни ключ кипящий,
Подъемлет копие и, яростью разжен,
Разит он юношу, стоящего средь жен.
Сей юноша самим воспитан Едигером
И женской наглости соделался примером;
Пораненный в чело, бежит в чертоги он, -
Отвсюду слышится рыданье, плач и стон.

Как ветр, играющий в ненастный день валами,
Или как горлицы, шумящие крылами,
Которых ястреба, летая вкруг, страшат,
Так жены, обратясь, за юношей спешат,
Теснятся, вопиют, бегут ко истукану;
Но юноша, схватив своей рукою рану,
Из коей кровь текла багровою струей,
К Алею возопил: «Будь жалостлив, Алей!
Не убивай меня, оставь царю к отраде;
Я не был на войне, ни в поле, ни во граде,
Не омочал моих в крови российской рук».
Алей на то ему: «Но ты Казани друг;
Довольно и сего!..» В нем ярость закипела,
Уже главу его хотел сорвать он с тела,
Но храбрый Иоанн, как вихрь, туда вбежал
И руку, острый меч взносящу, удержал;
К Алею возопил: «Престанем быть ужасны!
Престанем гнать врагов, которы безопасны:
Казань уже взята! Вложи обратно меч;
Не крови - милостям теперь прилично течь».

Явились, яко свет, слова его пред богом;
Бог пролил благодать к царю щедрот залогом...
Молчит вселенная, пресекся бег планет,
Казалось, Иоанн в правленье мир берет.

Но только робких жен казанский царь увидел
И скипетр, и престол, и жизнь возненавидел;
Увидел, что сердец не тронула любовь,
Багрову на челе воспитанника кровь;
Внимая гром мечей, внимая трубны звуки,
Отчаян, рвет власы, рыдает, взносит руки.
«Коль юность не мягчат сердец, ни красоты,
Чем льстишься, Едигер, смягчить героев ты?» -
Он тако возопил и, растерзая ризу,
Низвергнуться хотел со истукана низу.
Хотя во ужасе на глубину взирал,
Но руки он уже далеко простирал,
Главою ко земле и телом понижался,
Висящ на воздухе, одной ногой держался.

Тогда клокочущий в полях воздушных шар
Направил пламенный во истукан удар;
Громада потряслась, глава с него свалилась,
Весь град затрепетал, когда глава катилась;
Расселся истукан... Но робкого царя
Небесный дух схватил, лучами озаря;
Он пальмы на главе венцом имел сплетенны,
Лилеи он держал, в эдеме насажденны,
И ризу, в небесах сотканную, носил;
Взяв руку у царя, как лира возгласил:
«Несчастный! укрепись, отринь махометанство,
Иди к россиянам, наследуй христианство!
И верой замени мирские суеты;
Не трать твоей души, утратив царство, ты;
Российский кроток царь, не недруг побежденным:
Живи, гряди и вновь крещеньем будь рожденным!»
Во изумлении взирая на него,
Смущенный Едигер не взвидел вдруг его.
Но, благовестие напомнивый небесно,
Признал божественным явление чудесно;
Свой жребий Едигер судьбине покорил,
Нисходит с высоты пареньем быстрых крил,
Бежит, является царю, во двор входящу,
«Спасите царску жизнь!» - воителям гласящу.
И се! его зовет военная труба,
Приходит Едигер во образе раба:
Глава его была на перси преклоненна,
Покрыта пепелом, дрожаща, откровенна;
Омыта током слез его стеняща грудь;
Сквозь воинов сыскав лишенный царства путь,
Отчаян, бледен, нищ и в рубище раздранном,
Повергся, возрыдал, упал пред Иоанном;
Челом биющий пыль, стопы монарши зря,
Вещает: «Не ищи казанского царя!
Уж нет его! уж нет!.. ты царь сея державы,
С народом я хочу твои принять уставы;
Всеобщей верности я ставлю честь в залог.
Ты будь моим царем! Твой бог мой будет бог!»

Со умилением герой стенанью внемлет,
И пленного царя как друга он объемлет,
Вещая: «Верой мне и саном буди брат!..»
Услыша те слова, вспрянул и ожил град.

Тогда умножились во граде звучны бои,
Приветствуют царя российские герои;
Князь Курбский, кровию и пылью покровен,
Вещал: «Да будет ввек сей день благословен!
О царь, великий царь! твои победы громки
Со временем прочтут с плесканием потомки».

Мстиславский, меч в руке, как молнию, носящ,
Царей казанских скиптр в другой руке держащ,
Сию величества подпору и блистанье
К монаршеским стопам приносит на попранье.

Щенятев пленников окованных привлек,
«Ордынских многих сил се тень последня! - рек. -
Твоею, царь, они рукою побежденны;
За подвиг наш твоей мы славой награжденны».

Романов, с торжеством текущий по телам,
Приносит знамя то к монаршеским стопам,
Которо смутных орд символом гордым было;
Оно, затрепетав, Луну к земле склонило.

Шемякин окружен добычами предстал,
Но славой паче он, чем бисером, блистал.

Микулинский, сей муж, российских сил ограда,
Орудия принес разрушенного града,
Мечи кровавые, щиты, пищали там
Как горы видятся монаршеским очам.

Адашев возопил: «О царь и храбрый воин!
Ты славен стал, но будь сей славы ввек достоин!
Спокойство возвратил ты не единым нам,
Даруешь ты его и поздным временам.
О! если б ты смирить Казани не решился,
Каких бы ты похвал, каких побед лишился!»

Явился Палецкий, парящий как орел,
По грудам он к царю щитов и шлемов шел;
Хотя рука его корыстей не имела,
Но вкруг его хвала российских войск гремела.

У Шереметева еще и в оный час
Геройский дух в очах и пламень не погас.

Плещеев пленников сбирает христианских,
В темницах ищет их, в развалинах казанских
И, вкупе возвратив свободу им и свет,
Ко Иоанну их в объятия ведет.

Сбирает в тесный круг вельможей храбрых слава.
Вдруг новый царь настал и новая держава!

«Ликуй, российский царь! - вещал ему Алей. -
Казань ты покорил, и всех ордынцев с ней;
Отныне ввек Москва останется спокойна.
Но верность ежели моя наград достойна,
В корысть прошу одну Сумбеку, государь!..»
- «И дружбу с ней мою прими!» - вещает царь.

В восторгах радостных монарх приветствам внемлет,
Вельможей, воинов с потоком слез объемлет,
И речь сию простер: «Сей град, венцы сии
Дарите россам вы, сотрудники мои!
И, если наших дел потомки не забудут,
Вам славу воспоют и вам дивиться будут,
А мне, коль славиться удобно в мире сем,
Мне славно, что я есмь толь храбрых войск царем!»

Внимая небо то, оделось новым блеском,
И речь заключена общенародным плеском:

Разженный к вышнему благоговеньем царь,
Во граде повелел сооружить алтарь.
Влекомые к царю небесной благодатью,
Сопровождаются чины священны ратью;
Ликуют небеса, подземный стонет ад;
Благоуханием наполнился весь град.
Где вопли слышались, где стон и плач недавно,
Там ныне торжество сияет православно;
Святое пение пронзает небеса;
Животворящая простерлася роса,
И стены, чистою водою окропленны,
Свой пепел отряхнув, явились оживленны;
Святому пению с умильностью внемля,
Возрадовались вкруг и воздух и земля.
Тогда среди кадил на гору отдаленну
Алтарь возносится, являющий вселенну;
Хоругвями уже он зрится огражден,
Недвижимый стоит, на камнях утвержден.
Перед лицом святой и таинственной сени
Первосвященник пал смиренно на колени;
Он руки и глаза на небо возносил
И бога, к алтарю нисшедша, возгласил!
Народ и царь главы со страхом преклонили,
Небесные огни сердца воспламенили.
Тогда, дабы почтить святую благодать,
Тела во граде царь велел земле предать;
Он теплых слез своих ордынцев удостоил;
По стогнам наконец священный ход устроил;
Повсюду пение, повсюду фимиам.
Где Тартар ликовал, ликует вера там;
Безбожие, взглянув на святость, воздохнуло.

И солнце на Казань внимательно взглянуло,
Спустились ангелы с лазоревых небес,
Возобновленный град главу свою вознес,
От крови в берегах очистилися волны, -
Казались радостью леса и горы полны.
Перуном поражен, Раздор в сии часы
Терзает на главе змииные власы,
Со трепетом глаза на Благодать возводит,
Скрежещет, мечется, в подземну тьму уходит.

Чело венчанное Россия подняла;
Она с тех дней цвести во славе начала.
И если кто, сие читающий творенье,
Не будет уважать Казани разрушенье,
Так слабо я дела героев наших пел,
Иль сердце хладное читатель мой имел.
Но, муза! общим будь вниманьем ободренна,
Двух царств судьбу воспев, не будешь ты забвенна.
The script ran 0.001 seconds.