Поделиться:
  Угадай поэта | Поэты | Карта поэтов | Острова | Контакты

Александр Блок - Возмездие - Предисловие [1910 - 1921 ]
Известность произведения: Низкая



1 2

Нет, мой герой довольно тонок И прозорлив, чтобы не знать, Как бедный мучится ребёнок, Что счастие ребёнку дать - Теперь - в его единой власти... Нет, нет... но замерли в груди Доселе пламенные страсти, И кто-то шепчет: погоди... То - ум холодный, ум жестокий Вступил в нежданные права... То - муку жизни одинокой Предугадала голова... «Нет, он не любит, он играет, - Твердит она, судьбу кляня, - За что терзает и пугает Он беззащитную, меня... Он объясненья не торопит, Как будто сам чего-то ждёт...» (Смотри: так хищник силы копит: Сейчас - больным крылом взмахнёт, На луг опустится бесшумно И будет пить живую кровь Уже от ужаса - безумной, Дрожащей жертвы...) - Вот - любовь Того вампирственного века, Который превратил в калек Достойных званья человека! Будь трижды проклят, жалкий век! Другой жених на этом месте Давно отряс бы прах от ног, Но мой герой был слишком честен И обмануть её не мог: Он не гордился нравом странным, И было знать ему дано, Что демоном и Дон-Жуаном В тот век вести себя - смешно... Он много знал - себе на горе, Слывя недаром «чудаком» В том дружном человечьем хоре, Который часто мы зовём (Промеж себя) - бараньим стадом... Но - «глас народа - божий глас», И это чаще помнить надо, Хотя бы, например, сейчас: Когда б он был глупей немного (Его ль, однако, в том вина?), - Быть может, лучшую дорогу Себе избрать могла она, И, может быть, с такою нежной Дворянской девушкой связав Свой рок холодный и мятежный, - Герой мой был совсем не прав... Но всё пошло неотвратимо Своим путём. Уж лист, шурша, Крутился. И неудержимо У дома старилась душа. Переговоры о Балканах Уж дипломаты повели, Войска пришли и спать легли, Нева закуталась в туманах, И штатские пошли дела, И штатские пошли вопросы: Аресты, обыски, доносы И покушенья - без числа... И книжной крысой настоящей Мой Байрон стал средь этой мглы; Он диссертацией блестящей Стяжал отменные хвалы И принял кафедру в Варшаве... Готовясь лекции читать, Запутанный в гражданском праве, С душой, начавшей уставать, - Он скромно предложил ей руку, Связал её с своей судьбой И в даль увёз её с собой, Уже питая в сердце скуку, - Чтобы жена с ним до звезды Делила книжные труды... Прошло два года. Грянул взрыв С Екатеринина канала, Россию облаком покрыв. Всё издалёка предвещало, Что час свершится роковой, Что выпадет такая карта... И этот века час дневной - Последний - назван первым марта. В семье - печаль. Упразднена Как будто часть её большая: Всех веселила дочь меньшая, Но из семьи ушла она, А жить - и путанно, и трудно: То - над Россией дым стоит... Отец, седея, в дым глядит... Тоска! От дочки вести скудны... Вдруг - возвращается она... ЧтО с ней? Как стан прозрачный тонок! Худа, измучена, бледна... И на руках лежит ребёнок. Вторая глава [Вступление] I В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и мгла: Победоносцев над Россией Простёр совиные крыла, И не было ни дня, ни ночи А только - тень огромных крыл; Он дивным кругом очертил Россию, заглянув ей в очи Стеклянным взором колдуна; Под умный говор сказки чудной Уснуть красавице не трудно, - И затуманилась она, Заспав надежды, думы, страсти... Но и под игом тёмных чар Ланиты красил ей загар: И у волшебника во власти Она казалась полной сил, Которые рукой железной Зажаты в узел бесполезный... Колдун одной рукой кадил, И струйкой синей и кудрявой Курился росный ладан... Но - Он клал другой рукой костлявой Живые души под сукно. II В те незапамятные годы Был Петербург ещё грозней, Хоть не тяжеле, не серей Под крепостью катила воды Необозримая Нева... Штык свЕтил, плакали куранты, И те же барыни и франты Летели здесь на острова, И так же конь чуть слышным смехом Коню навстречу отвечал, И чёрный ус, мешаясь с мехом, Глаза и губы щекотал... Я помню, так и я, бывало, Летал с тобой, забыв весь свет, Но... право, проку в этом нет, Мой друг, и счастья в этом мало... III Востока страшная заря В те годы чуть ещё алела... Чернь петербургская глазела Подобострастно на царя... Народ толпился в самом деле, В медалях кучер у дверей Тяжёлых горячил коней, Городовые на панели Сгоняли публику... «Ура» Заводит кто-то голосистый, И царь - огромный, водянистый - С семейством едет со двора... Весна, но солнце светит глупо, До Пасхи - целых семь недель, А с крыш холодная капель Уже за воротник мой тупо Сползает, спину холодя... Куда ни повернись, всё ветер... «Как тошно жить на белом свете» - Бормочешь, лужу обходя; Собака под ноги суётся, Калоши сыщика блестят, Вонь кислая с дворов несётся, И «князь» орёт: «Халат, халат!» И встретившись лицом с прохожим, Ему бы в рожу наплевал, Когда б желания того же В его глазах не прочитал... IV Но перед майскими ночами Весь город погружался в сон, И расширялся небосклон; Огромный месяц за плечами Таинственно румянил лик Перед зарёй необозримой... О, город мой неуловимый, Зачем над бездной ты возник?.. Ты помнишь: выйдя ночью белой Туда, где в море сфинкс глядит, И на обтёсанный гранит Склонясь главой отяжелелой, Ты слышать мог: вдали, вдали, Как будто с моря, звук тревожный, Для божьей тверди невозможный И необычный для земли... Провидел ты всю даль, как ангел На шпиле крепостном; и вот - (Сон, или явь): чудесный флот, Широко развернувший фланги, Внезапно заградил Неву... И Сам Державный Основатель Стоит на головном фрегате... Так снилось многим наяву... Какие ж сны тебе, Россия, Какие бури суждены?.. Но в эти времена глухие Не всем, конечно, снились сны... Да и народу не бывало На площади в сей дивный миг (Один любовник запоздалый Спешил, поднявши воротник...) Но в алых струйках за кормами Уже грядущий день сиял, И дремлющими вымпелами Уж ветер утренний играл, Раскинулась необозримо Уже кровавая заря, Грозя Артуром и Цусимой, Грозя Девятым января... Третья глава Отец лежит в «Аллее роз» *, Уже с усталостью не споря, А сына поезд мчит в мороз От берегов родного моря... Жандармы, рельсы, фонари, Жаргон и пейсы вековые, - И вот - в лучах больной зари Задворки польские России... Здесь всё, что было, всё, что есть, Надуто мстительной химерой; Коперник сам лелеет месть, Склоняясь над пустою сферой... «Месть! Месть!» - в холодном чугуне Звенит, как эхо, над Варшавой: То Пан-Мороз на злом коне Бряцает шпорою кровавой... Вот оттепель: блеснёт живей Край неба желтизной ленивой, И очи панн чертЯт смелей Свой круг ласкательный и льстивый... Но всё, что в небе, на земле, По-прежнему полно печалью... Лишь рельс в Европу в мокрой мгле Поблёскивает честной сталью. Вокзал заплёванный; дома, Коварно преданные вьюгам; Мост через Вислу - как тюрьма; Отец, сражённый злым недугом, - Всё внове баловню судеб; Ему и в этом мире скудном Мечтается о чём-то чудном; Он хочет в камне видеть хлеб, Бессмертья знак - на смертном ложе, За тусклым светом фонаря Ему мерещится заря Твоя, забывший Польшу, боже! - ЧтО здесь он с юностью своей? О чём у ветра жадно просит? - Забытый лист осенних дней Да пыль сухую ветер носит! А ночь идёт, ведя мороз, Усталость, сонные желанья... Как улиц гадостны названья! Вот, наконец, «Аллея Роз»!.. - Неповторимая минута: Больница в сон погружена, - Но в раме светлого окна Стоит, оборотясь к кому-то, Отец... и сын, едва дыша, Глядит, глазам не доверяя... Как будто в смутном сне душа Его застыла молодая, И злую мысль не отогнать: «Он жив ещё!.. В чужой Варшаве С ним разговаривать о праве, Юристов с ним критиковать!..» Но всё - одной минуты дело: Сын быстро ищет ворота (Уже больница заперта), Он за звонок берётся смело И входит... Лестница скрипит... Усталый, грязный от дороги Он по ступенькам вверх бежит Без жалости и без тревоги... Свеча мелькает... Господин Загородил ему дорогу И, всматриваясь, молвит строго: «Вы - сын профессора?» - «Да, сын...» Тогда (уже с любезной миной): «Прошу вас. В пять он умер. Там...» Отец в гробу был сух и прям. Был нос прямой - а стал орлиный. Был жалок этот смятый одр, И в комнате, чужой и тесной, Мертвец, собравшийся на смотр, Спокойный, жёлтый, бессловесный... «Он славно отдохнёт теперь» - Подумал сын, спокойным взглядом Смотря в отвОренную дверь... (С ним кто-то неотлучно рядом Глядел туда, где пламя свеч, Под веяньем неосторожным Склоняясь, озарит тревожно Лик жёлтый, туфли, узость плеч, - И, выпрямляясь, слабо чертит Другие тени на стене... А ночь стоит, стоит в окне...) И мыслит сын: «Где ж праздник Смерти? Отцовский лик так странно тих... Где язвы дум, морщины муки, Страстей, отчаянья и скуки? Иль смерть смела бесследно их?» - Но все утомлены. Покойник Сегодня может спать один. Ушли родные. Только сын Склонён над трупом... Как разбойник, Он хочет осторожно снять Кольцо с руки оцепенелой... (Неопытному трудно смело У мёртвых пальцы разгибать). И только преклонив колени Над самой грудью мертвеца, Увидел он, какие тени Легли вдоль этого лица... Когда же с непокорных пальцев Кольцо скользнуло в жёсткий гроб, Сын окрестил отцовский лоб, Прочтя на нём печать скитальцев, Гонимых пО миру судьбой... Поправил руки, образ, свечи, Взглянул на вскинутые плечи И вышел, молвив: «Бог с тобой». Да, сын любил тогда отца Впервой - и, может быть, в последний, Сквозь скуку панихид, обедней, Сквозь пошлость жизни без конца... Отец лежал не очень строго: Торчал измятый клок волос; Всё шире с тайною тревогой Вскрывался глаз, сгибался нос; Улыбка жалкая кривила Неплотно сжатые уста... Но разложенье - красота Неизъяснимо победила... Казалось, в этой красоте Забыл он долгие обиды И улыбался суете Чужой военной панихиды... А чернь старалась, как могла: Над гробом говорили речи; Цветками дама убрала Его приподнятые плечи; Потом на рёбра гроба лёг Свинец полоскою бесспорной (Чтоб он, воскреснув, встать не мог). Потом, с печалью непритворной, От паперти казённой прочь Тащили гроб, давя друг друга... Бесснежная визжала вьюга. Злой день сменяла злая ночь. По незнакомым площадям Из города в пустое поле Все шли за гробом по пятам... КладбИще называлось: «Воля». Да! Песнь о воле слышим мы, Когда могильщик бьёт лопатой По глыбам глины желтоватой; Когда откроют дверь тюрьмы; Когда мы изменяем жёнам, А жёны - нам; когда, узнав О поруганьи чьих-то прав, Грозим министрам и законам Из запертых на ключ квартир; Когда проценты с капитала Освободят от идеала; Когда... - На кладбище был мир. И впрямь пахнуло чем-то вольным: Кончалась скука похорон, Здесь радостный галдёж ворон Сливался с гулом колокольным... Как пусты ни были сердца, Все знали: эта жизнь - сгорела... И даже солнце поглядело В могилу бедную отца. Глядел и сын, найти пытаясь Хоть в жёлтой яме что-нибудь... Но всё мелькало, расплываясь, Слепя глаза, стесняя грудь... Три дня - как три тяжёлых года! Он чувствовал, как стынет кровь... Людская пошлость? Иль - погода? Или - сыновняя любовь? - Отец от первых лет сознанья В душе ребёнка оставлял Тяжёлые воспоминанья - Отца он никогда не знал. Они встречались лишь случайно, Живя в различных городах, Столь чуждые во всех путях (Быть может, кроме самых тайных). Отец ходил к нему, как гость, Согбенный, с красными кругами Вкруг глаз. За вялыми словами Нередко шевелилась злость... Внушал тоску и мысли злые Его циничный, тяжкий ум, Грязня туман сыновних дум. (А думы глупые, младые...) И только добрый льстивый взор, Бывало упадал украдкой На сына, странною загадкой Врываясь в нудный разговор... Сын помнит: в детской, на диване Сидит отец, куря и злясь; А он, безумно расшалясь, ВертИтся пред отцом в тумане... Вдруг (злое, глупое дитя!) - Как будто бес его толкает, И он стремглав отцу вонзает Булавку около локтя... Растерян, побледнев от боли, Тот дико вскрикнул... Этот крик С внезапной яркостью возник Здесь, над могилою, на «Воле», - И сын очнулся... Вьюги свист; Толпа; могильщик холм ровняет; Шуршит и бьётся бурый лист... И женщина навзрыд рыдает Неудержимо и светло... Никто с ней не знаком. Чело Покрыто траурной фатою. ЧтО там? Небесной красотою Оно сияет? Или - там Лицо старухи некрасивой, И слёзы катятся лениво По провалившимся щекам? И не она ль тогда в больнице Гроб вместе с сыном стерегла?.. Вот, не открыв лица, ушла... Чужой народ кругом толпится... И жаль отца, безмерно жаль: Он тоже получил от детства Флобера странное наследство - Education sentimentale. От панихид и от обедней Избавлен сын; но в отчий дом Идёт он. Мы туда пойдём За ним и бросим взгляд последний На жизнь отца (чтобы уста Поэтов не хвалили мира!). Сын входит. Пасмурна, пуста Сырая, тёмная квартира... Привыкли чудаком считать Отца - на то имели право: На всём покоилась печать Его тоскующего нрава; Он был профессор и декан; Имел учёные заслуги; Ходил в дешёвый ресторан Поесть - и не держал прислуги; По улице бежал бочком Поспешно, точно пёс голодный, В шубёнке никуда не годной С потрёпанным воротником; И видели его сидевшим На груде почернелых шпал; Здесь он нередко отдыхал, Вперяясь взглядом опустевшим В прошедшее... Он «свёл на нет» Всё, что мы в жизни ценим строго: Не освежалась много лет Его убогая берлога; На мебели, на грудах книг Пыль стлалась серыми слоями; Здесь в шубе он сидеть привык И печку не топил годами; Он всё берег и в кучу нёс: Бумажки, лоскутки материй, Листочки, корки хлеба, перья, Коробки из-под папирос, Белья нестиранного груду, Портреты, письма дам, родных И даже то, о чём в своих Стихах рассказывать не буду... И наконец - убогий свет Варшавский падал на киоты И на повестки и отчёты «Духовно-нравственных бесед»... Так, с жизнью счёт сводя печальный, Презревши молодости пыл, Сей Фауст, когда-то радикальный, «Правел», слабел... и всё забыл; Ведь жизнь уже не жгла - чадила, И однозвучны стали в ней Слова: «свобода» и «еврей»... Лишь музыка - одна будила Отяжелевшую мечту: Брюзжащие смолкали речи; Хлам превращался в красоту; Прямились сгорбленные плечи; С нежданной силой пел рояль, Будя неслыханные звуки: Проклятия страстей и скуки, Стыд, горе, светлую печаль... И наконец - чахотку злую Своею волей нажил он, И слёг в лечебницу плохую Сей современный Гарпагон... Так жил отец: скупцом, забытым Людьми, и богом, и собой, Иль псом бездомным и забитым В жестокой давке городской. А сам... Он знал иных мгновений Незабываемую власть! Недаром в скуку, смрад и страсть Его души - какой-то гений Печальный залетал порой; И Шумана будили звуки Его озлобленные руки, Он ведал холод за спиной... И, может быть, в преданьях тёмных Его слепой души, впотьмах - Хранилась память глаз огромных И крыл, изломанных в горах... В ком смутно брезжит память эта, Тот странен и с людьми не схож: Всю жизнь его - уже поэта Священная объемлет дрожь, Бывает глух, и слеп, и нем он, В нём почивает некий бог, Его опустошает Демон, Над коим Врубель изнемог... Его прозрения глубоки, Но их глушит ночная тьма, И в снах холодных и жестоких Он видит «Горе от ума». Страна - под бременем обид, Под игом наглого насилья - Как ангел, опускает крылья, Как женщина, теряет стыд. Безмолвствует народный гений, И голоса не подаёт, Не в силах сбросить ига лени, В полях затерянный народ. И лишь о сыне, ренегате, Всю ночь безумно плачет мать, Да шлёт отец врагу проклятье (Ведь старым нечего терять!..). А сын - он изменил отчизне! Он жадно пьёт с врагом вино, И ветер ломится в окно, Взывая к совести и к жизни... Не также ль и тебя, Варшава, Столица гордых полякОв, Дремать принудила орава Военных русских пошляков? Жизнь глухо кроется в подпольи, Молчат магнатские дворцы... Лишь Пан-Мороз во все концы Свирепо рыщет на раздольи! Неистово взлетит над вами Его седая голова, Иль откидные рукава Взметутся бурей над домами, Иль конь заржёт - и звоном струн Ответит телеграфный провод, Иль вздёрнет Пан взбешённый повод, И чётко повторит чугун Удары мёрзлого копыта По опустелой мостовой... И вновь, поникнув головой, Безмолвен Пан, тоской убитый... И, странствуя на злом коне, Бряцает шпорою кровавой... Месть! Месть! - Так эхо над Варшавой Звенит в холодном чугуне! Ещё светлы кафэ и бары, Торгует телом «Новый свет», Кишат бесстыдные троттуары, Но в переулках - жизни нет, Там тьма и вьюги завыванье... Вот небо сжалилось - и снег Глушит трескучей жизни бег, Несёт своё очарованье... Он вьётся, стелется, шуршит, Он - тихий, вечный и старинный... Герой мой милый и невинный, Он и тебя запорошит, Пока бесцельно и тоскливо, Едва похоронив отца, Ты бродишь, бродишь без конца В толпе больной и похотливой... Уже ни чувств, ни мыслей нет, В пустых зеницах нет сиянья, Как будто сердце от скитанья Состарилось на десять лет... Вот робкий свет фонарь роняет... Как женщина, из-за угла Вот кто-то льстиво подползает... Вот - подольстилась, подползла, И сердце торопливо сжала Невыразимая тоска, Как бы тяжёлая рука К земле пригнула и прижала... И он уж не один идёт, А точно с кем-то новым вместе... Вот быстро пОд гору ведёт Его «КракОвское предместье»; Вот Висла - снежной бури ад... Ища защиты за домами, Стуча от холода зубами, Он повернул опять назад... Опять над сферою Коперник Под снегом в думу погружён... (А рядом - друг или соперник - Идёт тоска...) Направо он Поворотил - немного в гору... На миг скользнул ослепший взор По православному собору. (Какой-то очень важный вор, Его построив, не достроил...) Герой мой быстро шаг удвоил, Но скоро изнемог опять - Он начинал уже дрожать Непобедимой мелкой дрожью (В ней всё мучительно сплелось: Тоска, усталость и мороз...) Уже часы по бездорожью По снежному скитался он Без сна, без отдыха, без цели... Стихает злобный визг метели, И на Варшаву сходит сон... Куда ж ещё идти? Нет мочи Бродить по городу всю ночь. - Теперь уж некому помочь! Теперь он - в самом сердце ночи! О, чёрен взор твой, ночи тьма, И сердце каменное глухо, Без сожаленья и без слуха, Как те ослепшие дома!.. Лишь снег порхает - вечный, белый, Зимой - он площадь оснежит, И мёртвое засыплет тело, Весной - ручьями побежит... Но в мыслях моего героя Уже почти несвязный бред... Идёт... (По снегу вьётся след Один, но их, как было, двое...) В ушах - какой-то смутный звон... Вдруг - бесконечная ограда Саксонского, должно быть, сада... К ней тихо прислонился он. Когда ты загнан и забит Людьми, заботой, иль тоскою; Когда под гробовой доскою Всё, что тебя пленяло, спит; Когда по городской пустыне, Отчаявшийся и больной, Ты возвращаешься домой, И тяжелит ресницы иней, Тогда - остановись на миг Послушать тишину ночную: Постигнешь слухом жизнь иную, Которой днём ты не постиг; По-новому окинешь взглядом Даль снежных улиц, дым костра, Ночь, тихо ждущую утра Над белым запушённым садом, И небо - книгу между книг; Найдёшь в душе опустошённой Вновь образ матери склонённый, И в этот несравненный миг - Узоры на стекле фонарном, Мороз, оледенивший кровь, Твоя холодная любовь - Всё вспыхнет в сердце благодарном, Ты всё благословишь тогда, Поняв, что жизнь - безмерно боле, Чем quantum satis ** Бранда воли, А мир - прекрасен, как всегда. . . . . . . . . . . . . . . . .

The script ran 0.005 seconds.