---

Эдуард Асадов - Шурка - Мужество [? ]
Известность произведения: Низкая

1 2 
Залп наш - в семь пятнадцать, на рассвете,
Все в работе. Звякают ключи,
Сняты маскировочные сети,
И снаряды бережно, как дети,
С «газика» сгружаются в ночи.

- Что случилось? Почему затор?
Где четвёртый? В чём у вас причина? -
Не пришла последняя машина.
Где-то призамешкался шофёр.

И, послав его сначала к чёрту,
А затем по дальним адресам,
Кинулся назад комвзвод четвёртой:
- Если цел - получит по мозгам!

Добежал до взорванных ворот,
Да забыл о пушке у залива.
Надо б выждать, высчитать разрывы.
А комвзвода ринулся вперёд.

И когда над шпалами взметнулся
Огненно-грохочущий цветок,
Лейтенант вдруг словно бы споткнулся,
Уронил ушанку, повернулся
И скатился с насыпи в песок.

Не успел опомниться народ,
Как уже к дымящимся воротам
Пулей мчался напрямую кто-то
По воронкам, к насыпи, вперёд!

Старшина присвистнул, холодея:
- Метров сто осталось... Молодец!
Только нет, ей-богу, не успеет...
Вот сейчас накроет - и конец!

Шурка, Шурка! Светлая девчонка,
Как успела, даже не понять.
Затащила взводного в воронку,
Но от взрыва некуда бежать!

Торопилась, сумку открывая,
Только вот он, леденящий вой,
И тогда, почти не рассуждая,
Кинулась, комвзвода заслоняя
От осколков собственной спиной!

В грохоте сначала показалось,
Что навеки наступила мгла,
Только смерть, наверно, просчиталась,
Лишь горячим дымом обожгла.

Ах, как время тянется порой!..
Но секунды на краю у смерти
Мчат с непостижимой быстротой,
Словно пули в пулемётной ленте.

Может, и минута не прошла,
Как взвалила взводного на плечи.
И пошла, пошла, пошла, пошла
К тем, кто мчал на выручку навстречу.

Через час, спелёнатый бинтами,
Чтобы как-то боль угомонить,
Шевеля бескровными губами,
Взводный уже пробовал шутить.

- Ты, Шурок, наверно, понимала,
Что за птицу тащишь из огня.
Ты, конечно, верно рассуждала:
Вот, мол, выйдет парень в генералы
И тотчас посватает меня.

И она, укладывая в таз
Иглы и пинцет для кипяченья,
Бледная ещё от напряженья,
Улыбнулась искорками глаз.

- Ладно уж, помалкивай, герой,
Униженье рода человечьего!
Просто нынче делать было нечего,
Вот я и сходила за тобой.

А сейчас вот села, пошабашила.
Ну а замуж если и пойду,
Ты уж это поимей в виду,
То никак не меньше чем за маршала.


Глава III
1. Праздничный день в Москве

Что за день сегодня, что за день!
Снег под солнцем розовато-белый,
Он душистый нынче, как сирень,
И, как плод, хрустяще-загорелый!

Солнечные зайчики сидят
На ажурных жердочках балконов,
А под ними царственно горят
Клёны в звонко-ледяных коронах.

Мастер-ветер, празднично-хмельной,
Пробежит то крышами, то низом,
Белою, пушистою рукой
Полируя стены и карнизы.

Будут пушки вечером слышны,
Прошагает с песнею пехота,
Только нету никакой войны,
Нынче мирный день моей страны -
Гордый праздник Армии и Флота!

Сколько раз поздравит телефон
С праздником поэта и солдата.
Сколько прилетит со всех сторон
Телеграмм взволнованно-крылатых,

Сколько писем, сердце теребя,
Что-то стародавнее разбудят.
Только знаю точно: от тебя
Ни звонка, ни весточки не будет...

2. Передышка

Степь спала в предчувствии весны,
В зябкой дымке сумрака ночного.
Только не бывает у войны
Ни цветов, ни трепета хмельного.

Нету здесь улыбчивых зарниц,
Есть лишь брызги всполохов ракетных
Да взамен звонкоголосых птиц -
Перебранка пушек предрассветных.

Всё живое словно бы во тьму
Тут в дыму сражений погружается.
Лишь сердца наперекор всему
Даже здесь порою улыбаются.

* * *

За селом артиллерийский склад.
Впрочем, склад - скорей одно название,
Просто в яме, вырытой заранее,
Штабелями ящики лежат.

Я - комбат, дежурный по бригаде,
Обошёл вечерние посты.
Солнце рыжегривое в леваде,
Словно конь, ни на кого не глядя,
Мирно щиплет чахлые кусты.

И вокруг такая тишина,
Что не знаешь, да война ли это?!
Что ж, устала, видно, и война:
Ни дымка, ни взрыва, ни ракеты.

Можно сесть, пока в низине тьма,
Вынуть письма, что пришли из дома.
Мне сегодня целых три письма
Из Москвы, от мамы и знакомых.

Чьи-то руки на плечи легли.
Лёгкая, знакомая фигурка,
Русый локон в солнечной пыли...
- Ишь забрался, аж на край земли,
Здравствуй, что ли?!
- Ты откуда, Шурка?

- Что ж мне, только склянки да бинты?
Нынче вот решила между делом
Просто подышать без суеты.
Впрочем, что там прятаться в кусты,
Вот тебя увидеть захотела.

Господи, какая тишина!
А закат, ну как у нас в Лопасне...
Вот сейчас бы кончилась война...
Э, да что трезвонить понапрасну!

Слушай, только ты не отрицай,
Ну, насчёт стихов... Ведь я же знаю.
Вот прошу, ну просто умоляю:
Сделай одолженье, почитай!

Шурка, Шурка, помнишь этот час:
Степь, затишье... В золоте закатном
Мы сидим на ящике снарядном
Как-то близко-близко в первый раз.

Впереди - минута тишины.
Позади же - месяцы и годы
Грохота, лишений и походов -
Всех «весёлых прелестей» войны.

Вот мы к силуэту силуэт,
Два ремня, погоны с алым кантом,
Два лихих, бывалых лейтенанта,
А обоим вместе - сорок лет!

Тени, как десантники по склону,
Лезли вверх, бесстрастны и тихи,
А затем вдруг замерли смущённо,
Слыша, как почти что отрешённо
Я читал солдатские стихи.

Ей же богу, может быть, в стихах
Есть и вправду «взрывчатая» сила,
Коль сидишь на ящиках тротила,
На сплошных снарядных штабелях!

Шутка шуткой, а невольно где-то
Верую, волненья не тая,
Что и впрямь горела, как ракета,
Фронтовая молодость моя!

И читал я о боях, о громе,
О ветрах и гибели друзей,
А потом о нежности, о доме.
О солдатской матери моей.

Ты смотрела в поле, не мигая,
И сказала тихо, как во сне:
- Я в стихах не очень понимаю,
Только вечер нынешний, я знаю,
Навсегда останется во мне...

Может, вправду быть тебе поэтом?!
Нет, не смейся. Кончится война,
И представь, что августовским летом
Позвонит вам девушка одна.

Ну, вот так же, на исходе дня,
«Извините, если помешала!
Я стихи в газете прочитала...
Это Шура. Помните меня?»

Ты ответишь холодно и хмуро,
А в глазах презрительный прищур:
«Шура, Шура, что ещё за Шура?
Мало ли звонит мне всяких дур!»

Искра смеха - будто лучик света!
Редкая минута тишины
Посреди грохочущей войны.
Мир... звонки... Да сбудется ли это?!

Всё казалось призрачно-забавным.
И обоим было невдомёк,
Что случись и вправду твой звонок -
Там, в далёком мире, в должный срок,
Как всё было б здорово и славно!

Увидала письма. Улыбнулась:
- Девушки?
- Допустим, что и так.
- Что же ты нахмурился, чудак?
Мне-то что! - И с хрустом потянулась.

А затем с лукавинками глаз:
- Извини, что так спроста и сразу,
Любопытство исстари у нас.
Ты сказал кому-нибудь хоть раз
О любви?
- Да нет ещё. Ни разу.

- Вот и славно. Честное же слово,
Болтунов... ведь их не сосчитать!
Не успеют «здравствуйте» сказать -
И «люблю», пожалуйста, готово!

- А вот это, - тронула письмо, -
Мамино. Я верно угадала?
Если б мне когда-нибудь само
Вдруг пришло такое вот письмо,
Я б луну от радости достала!

Что застыл безмолвно, как вопрос?
Нет, с рожденьем у меня в порядке:
Дед меня нашёл в капустной грядке,
Говорят, скворец меня принёс.

Что ж, я впрямь невесело росла,
Золушка и та того не ведала:
Тиф, невзгоды... Мама умерла...
Мне и четырёх-то даже не было.

Вечно хмурый пьяница отец.
Мачеха - ещё вторая рюмка.
Это в сказке: туфельки, дворец...
Жизнь суровей: девушка-боец,
Сапоги и докторская сумка.

Впрочем, жизнь всегда за что-то бой!
Всё настанет: и цветы и платья.
Будем живы, мы ещё с тобой
Побываем где-нибудь во МХАТе!

Ну, пора. Смеркается. Пойду! -
Протянула руку. Быстро встала
И легко тропинкою сбежала,
Помахав ушанкой на ходу.


Глава IVПраздничный вечер в Москве

В ледяную топая броню,
Пляшет вьюга над Москвой-рекою,
Заметая белою крупою
Голубую тонкую лыжню.

Нынче день капризен, как судьба:
Утром солнце звякало капелью,
А затем прихлынула с метелью
Белая сплошная ворожба.

Я сижу, не зажигая света,
И включать приёмник не хочу.
Нынче время, памятью согрето,
Шлёт сигнал из дальнего рассвета
Кодом по сердечному ключу.

Тот рассвет у неба в изголовье
Был крутым от просолённых слов,
Красно-белым от бинтов и крови,
Чёрным от воронок и дымов.

Тяжкий грохот, прокатясь по крышам,
Прогремел за праздничным окном.
Только сердце почему-то слышит
Тот, другой артиллерийский гром!

Тот, другой, что, силы не жалея,
Был тараном схваток боевых.
Помнишь, Шурка, наши батареи?
Помнишь хлопцев, павших и живых?!

Помнишь жмыхи, что порою лопали?
Помнишь шутки, раны, ордена?
Помнишь, как катилась к Севастополю
Фронтовая грозная весна!

Ишуньские позиции

1

В линзах солнце дымное дробится,
Степь - как скатерть с блюдцами озёр.
Мы берём Ишуньские позиции.
Впереди, как в сводке говорится,
«Полный стратегический простор».

Ни куста, ни крыши, ни забора,
Широта, простор и благодать.
Только лупят из того «простора»
Так, что от свинцового напора
Головы порою не поднять.

Ну а мы, однако, поднимали.
Как смогли? У господа спроси!
Но таким огнём прогромыхали,
Что земля качнулась на оси!

Их окопы, танки, миномёты,
Разом - огнедышащий погост.
И рванулась матушка-пехота,
И пошла, как говорится, в рост!

Хорошо ли обогрелись, фрицы?
Жарьтесь, за огнём не постоим!
Мы берём Ишуньские позиции,
Мы идём, освобождая Крым!

2

В полдень зуммер, топкий, как заноза:
- Вал пехоты выдохся, ослаб.
Враг застрял в траншеях, у совхоза,
Через час, не позже, новый залп!

Турченко не любит разговоров.
Развернул планшетку:
- Вот смотри:
Здесь совхоз. А там, у косогора,
Мы им зад прихлопнем ровно в три!

Вдруг застыв, прислушался всей кожей
И в окоп. - А ну, давай сюда! -
Я снарядный вой услышал тоже,
Но решил: минует, ерунда!

Взрыв раздался рядом, за спиной,
Вскинув кверху ящики и глину!
Оглушил, ударил, опрокинул,
Резкий и грохочуще-тугой!

Как в живых случилось мне остаться,
И теперь не ведаю о том.
Пролетев, как щепка, кувырком,
Чуть успел за бруствер задержаться
И, нарушив все субординации,
Придавил начальство животом!

Турченко неторопливо сел,
Осмотрел меня тревожным взглядом
И, довольный, крякнул: - Уцелел!
Повезло, брат, лучше и не надо!

Подал флягу. - На-ка, укрепись.
Всё равно наружу не соваться.
Вон как начал минами плеваться.
Ничего. Потом не прогневись!

Взрывы, гарь... И вдруг песок на шею,
Сумка вниз из дымной темноты,
Кто-то следом прыгает в траншею.
- Покажите, что с ним?!
- Шура, ты?

- Жив! А я... А мне-то показалось...
Вижу вдруг - разрыв, и ты пропал...
Господи, ну как же напугал! -
И к плечу беспомощно прижалась.

Турченко ей сунул было флягу.
Отстранила: - Не люблю. Учти. -
А сама как белая бумага,
Как металл медали «За отвагу»,
Что сияла на её груди.

Закурила, шапку подняла.
- Ну, пойду я... Хватит прохлаждаться! -
Улыбнулась: - У меня дела.
Ну а вам счастливо оставаться.

Ладно, знаю: смелые солдаты.
Кстати, и стрельбы почти уж нет.
Помогите выбраться, ребята! -
И за нами зашагала вслед.

Ласково похлопав по спине,
Турченко шепнул мне, улыбаясь!
- Если я хоть в чём-то разбираюсь,
Ты везуч, по-моему, вдвойне!

3

Ax, как нас встречали, как встречали
Горем опалённые сердца!
Женщины навстречу выбегали,
Плакали, смеялись, обнимали
И кричали что-то без конца.

Руки загорелые раскинув,
Встав толпою посреди пути,
Так, что ни проехать, ни пройти,
Окружали каждую машину.

Возле хаток расстилали скатерти
С молоком и горками еды
Русские, украинские матери,
Всем нам, всем нам дорогие матери,
Вдовы и столетние деды.

И, в толпе разноголосой стоя,
Хлопцы, улыбаясь широко,
Часто не остывшие от боя,
С уваженьем пили молоко.

С уваженьем? Нет, с благоговеньем!
Ибо каждый точно понимал:
Все их муки, беды, униженья,
И ржаное, тёмное печенье
Было повесомей, чем металл.

И везде о самых долгожданных
Вопрошали мать или сестра:
- Вы не знали Мухина Ивана?
Или, может, бачили случайно
Пехотинца Марченко Петра?

Только где он, Мухин этот самый,
Как его отыщешь на войне?
Может, бьётся за рекою Ламой,
Может, сгинул в Западной Двине?

Тот, кто любит, неотступно ждёт.
У любви терпение найдётся.
- Не волнуйтесь, мама, он вернётся,
Вот побьёт фашистов и придёт!

Если ж не пришёл, простите, милые,
Светлые пророчества бойцов,
Что дрались с любой бедой постылою,
С чёрной злобой пулемётнорылою,
Только вот не обладали силою
Воскрешать ни братьев, ни отцов.

Да и нас отнюдь не воскрешали.
Скажем без бодряческих речей,
Что не все мы снова увидали
Те края, где верно ожидали
Нас глаза сестёр и матерей.


Глава VВ совхозе

Фронтовая крымская весна,
Гарью припорошенные розы
(Хоть не время, всё-таки война)
Пряно пахнут в садиках совхоза.

О, как дорог незнакомый дом,
Где ты мог с удобствами побриться,
Не спеша до пояса умыться
И поесть ватрушек с творогом,

Где хозяек щедрые сердца
Так приветить воина стараются,
Что тот дом и люди вспоминаются
Иногда до самого конца!

Над совхозом полная луна,
Как медаль на гимнастёрке неба.
Пахнет свежевыпеченным хлебом,
И плывёт в проулки тишина...

И в дому, и на крылечке хаты,
Ощутив тот истинный уют,
Разомлев, усталые солдаты
Пишут письма, чистят автоматы
И порой вполголоса поют.

Постучалась, отворила дверь
И сказала строго и печально:
- Я не лгу ведь никогда, поверь,
Не скажу лукаво и теперь,
Что зашла как будто бы случайно.

Ничего, не думай, не стряслось.
Просто я сегодня размышляю
И хочу задать тебе вопрос,
Только дай сперва мне чашку чаю.

- Но ведь ваш дивизион сейчас
У высот, отнюдь не замолчавших!
Три версты, не больше. И как раз
Ты могла нарваться в этот час
На любых: на наших и не наших!

- Опоздал, брат. Наша высота.
Впрочем, и не в этом даже дело.
Враг не тот, да и война не та.
Он ночами не такой уж смелый.

А пугаться при ночной поре -
Это новобранцу только можно.
Да и спутник у меня надёжный. -
И - рукой себя по кобуре.

Люди мирных и далёких лет,
Вам, наверно, даже непонятно,
Как же это дьявольски приятно -
Сесть под лампу с парою газет!

И какое светлое открытие -
Вдруг изведать досыта и всласть
Радости простого чаепития,
На скрипучем стуле развалясь!

Не в траншее на хвосте у гибели,
Не в пути под снегом и дождём,
Не согнувшись где-то в три погибели,
А под крышей, в доме за столом!

Ставнями закрытое окошко,
Самовар, ватрушки, тишина...
А за дверью, крадучись как кошка,
Ходит прокопчённая в бомбёжках,
Злобою набитая война.

- Может, глупо душу открывать,
Только вот я не могу иначе,
Нет, ты должен правильно понять,
Я пришла... Мне хочется узнать,
Что такое для тебя я значу?

Не сочти горячность неуместною,
Если глупо, так и говори.
Дай мне руку честную-пречестную
И в глаза мне прямо посмотри!

Взгляды, встретясь, вдруг заулыбались,
И не помню, как произошло,
Только мы с тобой поцеловались.
Да, впервые вдруг поцеловались
Бурно и доверчиво-светло!

И война, что разъярённо билась
В грохоте, походах и дымах,
Вдруг на миг как будто растворилась
В серых запрокинутых морях!

Крымская военная весна.
Свет дробит колодезную воду.
И большая белая луна
Медленно плывёт по небосводу.

Да, не тот, как говорится, враг.
Где былая точность канонады?
Шелестят над крышами снаряды
И всё время бухают в овраг.

- Вот ты ценишь твёрдые сердца.
Ну так помни: войны ли, не войны -
За меня ты можешь быть спокойным,
Я честна во всём и до конца.

Может статься, цельная натура.
Только, знаешь, без высоких слов,
Вот сейчас с тобой я просто Шура,
Тихая, счастливая, как дура,
В мире повстречавшая любовь.

Пусть я буду твёрдой, хоть стальною,
Но теперь мне хочется с тобой,
Только ты не смейся надо мною,
Стать на миг какою-то иною,
Беззащитной, ласково-простой,

Мягкою, до глупости застенчивой,
Может быть, капризной, наконец,
Девочкою, девушкою, женщиной,
Ведь не век оружием увешанной
Мне шагать, как парень и боец!

Я к тебе ну словно бы припаяна.
Знаю твёрдо, без красивых фраз,
Что люблю без памяти, отчаянно,
Может, в первый и в последний раз!

Распахнула ставни, постояла
Перед шумом веток на ветру.
- Я тебе не всё ещё сказала,
Погоди, вот мысли соберу...

Нет, не надо, посиди спокойно.
Ах, как всё красиво под луной!
Ничего не списывают войны,
Но вот счёт здесь времени иной.

И людей быстрее постигаешь.
Ведь, когда б нас буря не рвала,
Я б с тобою встретясь, понимаешь,
Может быть, молчала и ждала...

Но скажи: ты веруешь в предчувствие?
У меня вот, знаешь, день за днём,
Ну, почти реальное присутствие
Словно бы несчастья за плечом.

Не подумай, что накличу беды,
Но боюсь, и ты меня прости,
Что вдвоём нам вместе до победы
Не дано, наверное, дойти...

Ты не первый день со мной общаешься.
Не за шкуру бренную трясусь!
Страшно, что до счастья не дотянешься:
Либо ты под взрывом где-то свалишься,
Либо я из боя не вернусь...

Знаю, скажешь, мнительная дура. -
Быстро прядь отбросила с лица.
- Ну к чему такие мысли, Шура!
- Нет, постой. Дослушай до конца!

Я хочу, чтоб ведал ты заране,
Как я этой встречей дорожу,
Почему пришла без колебаний
И зачем назад не ухожу.

Знаешь сам, что никакой войной
Никогда не оправдаю связи,
И сейчас, не ведавшая грязи,
Я как снег чиста перед тобой!

Повторяю без красивых фраз,
Что душой навек с тобою спаяна
И люблю без памяти, отчаянно,
Может, в первый и в последний раз!

Бросила на скатерть портупею,
Обернулась вспыхнувшим лицом!
- Да, люблю. И вправе быть твоею.
Ни о чём потом не пожалею!
Ни о чём, ты слышишь! Ни о чём!

Ночь клубилась чёрно-золотая.
Бился ветер в шорохе ветвей,
И кружились звёзды, осыпая
Крышу хаты брызгами лучей.

Сухарям же с душами пустыми
Я б сказал из той далёкой тьмы:
Дай вам бог быть нежными такими
И такими честными, как мы!


Глава VIСевастополь

Может, помоложе, чем Акрополь,
Но стройней и твёрже во сто крат
Ты звенишь, как песня, Севастополь, -
Ленинграда черноморский брат.

В День Победы, на исходе дня,
Вижу я, как по твоим ступеням
Тихо всходят три знакомых тени
Постоять у Вечного огня.

И, глазами корабли окинув,
Застывают, золотом горя,
Три героя, три богатыря -
Ушаков, Корнилов и Нахимов.

Севастополь - синяя волна!
Сколько раз, шипя девятым валом,
На тебя со злобой налетала
Под любыми стягами война?!

И всегда, хоть любо, хоть не любо,
Та война, не ведая побед,
О тебя обламывала зубы
И катилась к чёрту на обед!

Потому что, позабыв о ранах,
Шли в огонь, не ведая преград,
Тысячи героев безымянных -
Стриженых «братишек» и солдат.

И горжусь я больше, чем наградой,
Тем, что в страдной, боевой судьбе,
Сняв с друзьями чёрную блокаду,
Словно петлю, с шеи Ленинграда,
Мы пришли на выручку к тебе!

И, прижав нас радостно к груди,
Ты кулак с усилием расправил
И врага по челюсти ударил,
Так что и следов-то не найти!

Мчится время, на чехлы орудий
Падает цветочная пыльца...
Только разве позабудут люди
Подвиги матроса и бойца?!

И над чашей негасимый пламень
Потому всё жарче и красней,
Что любой твой холмик или камень
Тёпл от крови павших сыновей!

Шелестит над обелиском тополь,
Алый флаг пылает над волной,
Севастополь, гордый Севастополь -
Город нашей славы боевой!

И недаром в звании героя
Ты стоишь, как воин, впереди
Часовым над кромкою прибоя
С Золотой Звездою на груди!

Последний рубеж

1

Сколько вёрст проехали, протопали
По воронкам выжженной земли,
И сегодня наконец дошли
До морского сердца - Севастополя.

Наша радость - для фашиста горе.
Как в падучей бесновался враг.
Но, не в силах вырваться никак,
Вновь сползал и окунался в море.

Превосходный оборот событий:
Никакого выхода нигде!
Получалось так, что, извините,
Нос сухой, а задница в воде.

Под Бельбеком жарко и бессонно.
Севастополь - вот он, посмотри!
Снова резкий зуммер телефона.
Генерал Стрельбицкий возбуждённо:
- Поднажмите, шут вас подери!

Дать, братва, гвардейскую работу!
Приготовьтесь к новому огню!
Жмите, шпарьте до седьмого пота!
Если ночью не пройдёт пехота,
Залп с рассветом. Я вам позвоню.

Вот он, наш «артиллерийский бог»! -
В генеральских полевых погонах
И, хоть был он и суров и строг,
Всё-таки в лихих дивизионах,

В пересвисте пуль на огневой,
В громе залпов на переднем крае,
Всюду по-суворовски простой,
С честною и храброю душой,
Был он и любим и почитаем.

Враг плевался тоннами тротила,
Только врёшь, не выдержишь, отдашь!
Три-четыре дня ещё от силы
И - конец! И Севастополь наш!

Три-четыре... Ну совсем немного...
Да была загвоздочка одна
В том, что многотрудная дорога
Под конец особенно трудна.

Ведь тому, кто вышел из огня
Сотен битв, где и конца не видно..
Как-то до нелепого обидно
Пасть вот в эти три-четыре дня.

Впрочем, что с судьбою препираться?!
Фронтовик бессменно на посту.
Здесь война. И надобно сражаться
И кому-то солнцу улыбаться,
А кому-то падать в темноту...

2

Ax, как буйно яблони цвели
Той военной, майскою весною,
Будто вновь рванулись от земли
Парашюты в небо голубое!

Или будто, забывая страх,
В трёх шагах от грохота и горя
Сотни чаек, прямо из-за моря
Прилетев, расселись на ветвях.

Словно снегом ветви осыпали
Всё вокруг на целую версту.
Только хлопцы вряд ли замечали
Неземную эту красоту.

Мать-земля, не сетуй на ребят,
Ибо сад в жестокой обстановке
Мог ли быть хоть чем-то для солдат,
Кроме белопенной маскировки?!

Будет время, и настанет час,
И ребята где-нибудь у дома
Белым жаром яблонь и черёмух
Встретят свет приворожённых глаз.

Ну а тех, кто не придёт домой,
Ты, как мать, и примешь и укроешь,
Соловьиной песней успокоишь
И осыплешь белою пургой...

Память, память. Нелегко, не скрою,
Возвращать исчезнувшую тень.
Что ж, давай же вспомним этот день
Перед тем, перед последним боем...

Быстро цифры множа в голове
И значки условные рисуя,
Я сижу под яблоней, в траве,
Нанося на карту огневую.

Муравей по карте пробежал,
Сел и пузо лапками погладил.
Ну ни дать ни взять солидный дядя.
Что там дядя - целый генерал!

Обошёл сердито огневую,
Ус потрогал: дескать, молодец!
А потом, отчаянно рискуя,
Дунул прямо на «передовую»,
Наплевав на вражеский свинец.

Не спеша у немцев покрутился.
Вдруг насторожился и затих,
И затем обратно припустился...
То-то, брат, не бегай от своих!

Вот и нам бы действовать так юрко!
Кто-то веткой хрустнул за спиной,
Почему-то сразу, всей душой,
И не обернувшись понял: Шурка!

Села, быстро за руку взяла.
- Извини... Не помешаю? Можно?
До чего же рада, что нашла.
Я ведь нынче даже не спала,
Вот тревожно как-то и тревожно.

Словно сыч уставилась во тьму
И не сплю. Себя не укоряю,
Но причину так и не пойму.
- А теперь-то знаешь почему?
- А теперь как будто понимаю.

Завтра ты идёшь на огневую?
- Нет, наверно, не пойдёт никто.
- Не шути. Я знаю.
- Ну и что?
Ведь не с прошлой пятницы воюю!

С рёвом пролетев над головами,
Грохнул за оврагами снаряд.
И, тряхнув испуганно плечами,
Сад рассыпал белый снегопад.

- Можешь ехать. Ну и шут с тобой!
- Тоже мне весёлое напутствие.
- Нет, прости. Я глупая... Постой...
Но сейчас прошу вот всей душой,
Я ведь не шутила о предчувствии.

Понимаю, чушь и ерунда.
Я сама ругать себя готова,
Ничего не будет никогда!
Но послать ведь можно же туда
Ну хоть раз кого-нибудь другого?!

Вроде улыбнуться попыталась,
А потом упала на плечо
И впервые горько разрыдалась
Как-то вдруг по-детски, горячо.

Ни от горя, ни от резкой фразы,
Ни от злых обид или похвал,
Никогда нигде ещё ни разу
Я тебя в слезах не заставал.

Замолчала, руку отвела:
- Погоди, не утешай, не надо. -
Улыбнулась повлажневшим взглядом.
- Видишь, вот и Шура не скала.

От пригорка к морю - две дороги.
На посёлок издали взгляни -
Словно путник, вытянувший ноги,
Сунул в воду голые ступни.

Две дороги - разные пороги,
За спиной двадцатая весна,
Две дороги у войны в залоге,
И бог весть какая суждена...

Но какие б ни гремели грозы,
Шурка, Шурка, светлая душа,
С этою улыбкою сквозь слёзы
До чего ж была ты хороша!

- Ты скажи мне честно, как бывало!
Даже жизнь до ярости любя,
Ты б в огонь когда-нибудь послала
Ну хоть раз кого-то за себя?

Я спросил. И ты молчала хмуро.
Ах, как долго мучился ответ.
- Хорошо... Ну, вероятно, нет...
Но пойми!
- Я понимаю, Шура.

Ты мой самый задушевный штаб.
Только что нам краешек передний!
А к тому же ведь последний залп.
Понимаешь, самый распоследний!..

Годы, годы... Рыжий листопад,
Голубые зимние метели,
Где сейчас тот яблоневый сад
В шрамах от пожаров и шрапнели?

Может, сгинул в душный суховей
Или стал ворчливее и гуще,
Только вечно в памяти моей
Он всё тот же: юный и цветущий!

Вот и нас с тобою, вот и нас
Вижу вдруг взволнованно и чётко:
Эту грусть тревожно-серых глаз
И слезинку возле подбородка.

Вижу пальцев лёгкую печаль,
Гладящих мне голову и руку,
И морскую, ветровую даль,
Словно предвещавшую разлуку.
The script ran 0.006 seconds.